«На первое время, – вспоминал московский боевик Н. Колокольцев, – поступало оружие плохое: смит-вессоны, большие и малые, и бульдоги – одним словом, всякая дрянь, но и это оружие в руках рабочих было очень хорошее.
Потом, помню, в июне месяце, вечером, я выходил из артели, вижу, подъезжает ломовой извозчик, спрашивает мою фамилию, я отвечаю, что это я, спрашиваю, в чем дело. „Примите багаж“. – „Какой багаж?“ <…> Он ответил, что сейчас придет человек и объяснит, что здесь. Перетаскали ящики, и извозчик уехал, после чего я дожидался 1 1/2 часа, но никого не было. Со мной был один тов. П. Седов: решили вскрыть ящики. Там, в ящиках, к нашей неожиданности, оказались средние браунинги и маузеры, а также ящики с патронами к ним. Мы стояли в недоумении: что делать? У того и другого не работала голова, так потеряли всю ночь. Все-таки удалось разместить оружие в удобные места.
На следующий день приходит Петр Кавказец, который говорит, что оружие, которое получено, нужно быстрее раздать.
Тогда был выработан пароль, с которым приходили рабочие из других районов: 1) Москворецкого, 2) Рогожского, 3) Лефортовского, 4) Городского, к которому принадлежали Пресня, Бутырки, Сущево, Большая Дмитровка и вся окружающая местность.
Раздача оружия происходила очень медленно, и раздавать его было очень неудобно, приходили в артель во время работы. Кто придет – возьмет 3 штуки, кто – 5 штук и т. д. И так раздача происходила очень долго, затем в артель каждый вечер собирались для практической стрельбы, а также учились разбирать и собирать оружие. Я помню, что происходила практическая стрельба в Техническом училище».[599]
Впервые после 1825 г. в Российской империи отдельные воинские части начали выходить из повиновения командирам и присоединяться к забастовщикам. Четырнадцатого июня 1905 г. на Черноморском флоте взбунтовался экипаж броненосца «Потемкин». Его поддержали моряки еще четырех военных судов. 15–18 июня имел место мятеж моряков на военно-морской базе Балтийского флота в Либаве, 25–26 июня – мятеж двух батальонов Кавказской саперной бригады в Александрополе. Многие офицеры армии и флота занимали выжидательную позицию, заявляя, что находятся «вне политики». Колебались даже некоторые командиры гвардейских полков, дислоцированных в столице.
«Пестрота состава и зыбкость, мягко говоря, программных задач повели к тому, что в меру развития работы [офицерского] Союза стала естественно складываться „организация в организации“. „Центральный комитет“, как таковой, продолжал блюсти свою „внепартийную независимость“, а революционные элементы – на этот раз почти исключительно офицеры Генерального штаба – создали негласное объединение, вошедшее в связь с революционными партиями и поставившее в программу вместо „демократизации армии“ подготовку вооруженного восстания в Петербурге.
Работа по подготовке этого восстания и легла в основу всей нашей фактической деятельности летом и осенью 1905 года. Она велась в двух направлениях: во-первых, разрабатывался самый план восстания, собирались необходимые сведения о распределении сил противника, военных складов, телеграфных и телефонных станций и т. п. – с одной стороны, и о распределении наших сил, т. е. рабочего населения города, – с другой; во-вторых, подготовлялись и самые кадры будущего выступления, – я разумею кадры командные. И в той и в другой работе мы не могли обойтись без участия петербургского офицерства, т. е. гвардии, поскольку из негвардейских частей в Питере стоял только один Новочеркасский полк. <…>
В гвардии шло своеобразное „классовое“ расслоение. Оно сказывалось и внутри полков, и в междуполковых отношениях: при внешней чрезвычайной корректности отношения эти по существу достигали в отдельных случаях большой остроты. „Синие“ кирасиры, сохранившие дворянский состав, искренне презирали „желтых“. В гвардейской артиллерии рознь между частями дошла по тем же основаниям до такой резкости, что мы имели некоторые основания предполагать, что в момент восстания на нашей стороне обязательно будет или конная гвардейская артиллерия, или 1 гвард. артиллерийская бригада, ибо вместе они ни за что не пойдут: если конная артиллерия выступит против восставших, она тем самым заставит, так сказать, офицеров 1-й гв. бригады присоединиться к восставшим. И наоборот. По крайней мере, именно так говорила офицерская молодежь названных частей, говорила совершенно открыто. <…>
В течение лета разработка плана восстания продвинулась довольно далеко вперед: нами была произведена детальная разведка Петропавловской крепости и особенно подступов к Трубецкому бастиону (где тогда содержались политические), причем все данные закреплены были специальным планом. Равным образом составлены были ориентировочные планы всех полковых казарм и зданий, которые предполагалось захватить при начале восстания (государственный банк; телеграфная и телефонная станции и т. п.). Во время этих работ сказалась, между прочим, черта, очень характерная для тогдашних офицеров, членов Союза: при составлении планов казарм ни один не соглашался дать планы казарм своего полка, а предлагал снять план у любого другого: „А то как-то на предательство похоже“. И в результате измайловец снимал план л. – гв. Егерского полка, а егерь – план Измайловского, вместо того чтобы дать каждый своего, прямо на память.
Прикомандированная к нам партийными, а отчасти и общественными организациями (с которыми мы держали связь) студенческая молодежь работала по обследованию улиц (проходные дворы, командующие дома, особо пригодные для обороны, и т. п.) в районах, где предполагались наиболее упорные столкновения. Помнится, где-то в районе Сенного рынка мы нашли место, заложив баррикаду на котором можно было ею одною замкнуть целых пять улиц. Молодежь была в восторге неописуемом от этой столь наглядной полезности „тактического изучения местности“.
Результаты обследований города наносились на планы Петербурга – один большой, очень крупного масштаба, добытый из городской думы (его называли „штабным“), и на несколько мелких. Хранились все эти материалы в библиотеке Академии Генерального штаба, бывшей в то время в моем ведении. Часть их, вероятно, еще и сейчас сохранилась: она была запрятана в огромных папках с какими-то (итальянскими, помнится) чертежами по гражданской архитектуре; поскольку эти чертежи, не имевшие никакого касательства к военным наукам, изучавшимся в академии, никому не могли понадобиться, место хранения было безопасным; тем более что на всякий случай я вычеркнул эти атласы из всех каталогов и инвентарей».[600]
В течение 1905 г. наиболее компетентным должностным лицом в МВД, имевшим значительный опыт и успехи в оперативной работе, был П. И. Рачковский. По представлению Трепова 4 июля он вступил в должность вице-директора Департамента полиции с правом подписи документов за своего непосредственного начальника. К концу месяца, 27 июля, директора освободили от заведования делами по государственным преступлениям и розыска по ним, возложив эти обязанности на Рачковского.
В целом в обязанности Рачковского входило:
1) руководство розыском по делам о государственных преступлениях, осуществляемом на месте охранными отделениями и чинами Отдельного корпуса жандармов;
2) надзор за производством дознаний по делам о государственных преступлениях чинами Отдельного корпуса жандармов и Департамента полиции;
3) надзор за осуществлением на местах гласного надзора над лицами, подчиненными надзору, и негласного за лицами «сомнительной благонадежности»;
4) вопросы, связанные с учреждением и устройством на местах органов политического розыска;
5) участие в Особом совещании по делам об административной высылке.
В подчинение Рачковскому были переданы образовавшие «политическую часть» 5-е (подготовка докладов Особому совещанию) и 7-е (наблюдение за ходом политических дознаний) делопроизводства Департамента полиции и Особый отдел.
Рачковский продолжил прерванную с уходом Зубатова практику внедрения секретных агентов в революционные кружки и партии, поставив главной своей целью наблюдение за Боевой организацией эсеров. Наряду с Азефом в ее рядах успешно работал в это время агент Н. Ю. Татаров. Однако, как мы указывали, Азеф уже вел свою игру, сообщая выгодные лишь ему самому сведения.
Благодаря Рачковскому были предотвращены террористические акты против генерала Трепова, великих князей Владимира Александровича и Николая Николаевича, однако политическая ситуация в стране продолжала ухудшаться, и эксперты Департамента полиции не всегда могли объективно оценить масштабы революционной деятельности.
В условиях роста революционных настроений власть пошла на уступки, встав на путь либеральных преобразований. Шестого августа Николай II издал манифест о созыве к началу 1906 г. Государственной думы с совещательными полномочиями. Объявленная университетская автономия, по мнению властей, должна была примирить интеллигенцию и правительство, однако этого не произошло.
Для подготовки вооруженного восстания в августе 1905 г. в соответствии с решениями Женевской конференции Акаши и Циллиакус привлекли Азефа, который должен был возглавить Объединенную боевую организацию. Предполагалось, что ударной силой восстания станут боевики партии эсеров и «Боевого рабочего союза», созданного летом 1905 г. при «Собрании русских фабрично-заводских рабочих».
«Союз был объявлен внепартийным, – вспоминал Мстиславский, – иной программы, кроме чисто боевой, повстанческой, он не имел. Первыми организаторами его выступили бывшие гапоновцы, перенесшие в него характерную для них „нелюбовь“ к интеллигенции, „гапоновскую“ тенденцию обойтись собственными низовыми силами, без политических партий – по уставу Союза в его ряды интеллигенция не допускалась. Союз делился на районные дружины, возглавленные выборными начальниками; общее руководство принадлежало Совету этих начальников – „Центральному Комитету“; в районах руководящими органами являлись советы дружин, пользовавшиеся очень широкими автономными правами: несмотря на боевые задания, требовавшие, казалось бы, самой строгой дисциплины, Союз был очень анархичен; „Свободе действий“ районных дружин содействовал в огромной мере и тот факт, что