<…> Даже для ознакомления с оружием, которое поступало в дружины, формировавшиеся партиями, организаторам приходилось пользоваться, за отсутствием иных пособий, иллюстрированными прейскурантами оружейных магазинов. Таким образом, и техническая, и особенно тактическая подготовка тех небольших организованных кадров, которыми располагали мы осенью 1905 года, была очень низка.
К середине октября политическая атмосфера сгустилась до крайности. „Верхи“ сильно волновались».[604]
Четырнадцатого октября 1905 г. петербургский генерал-губернатор и начальник Петербургского гарнизона генерал Д. Ф. Трепов в извещении к жителям столицы писал:
«Если бы, однако, где-либо возникли бы попытки к устройству беспорядков, то таковые будут прекращаемы в самом начале, и, следовательно, серьезного развития не получат. Войскам и полиции мною дано приказание всякую подобную попытку подавлять немедленно и самым решительным образом; при оказании же к тому со стороны толпы сопротивления – холостых залпов не давать и патронов не жалеть».[605]
В крупных городах страны вводилось военное положение. Прорабатывались даже варианты эвакуации государя и членов его семьи за границу, когда в октябре 1905 г. в Петербурге началась всеобщая забастовка. В те дни кайзер Вильгельм прислал Николаю письмо с предложением переехать в Германию. Немецкое правительство воспринимало революционную ситуацию в России настолько серьезно, что начало выдвижение к русской границе нескольких армейских корпусов, а на Балтику – крейсеров военно-морского флота.
Трепову, назначенному в октябре 1905 г. дворцовым комендантом Петергофского, а с ноября – Зимнего дворца, принадлежит особая заслуга в организации охраны императорской фамилии. До этого он десять лет служил московским обер-полицмейстером, затем командиром Отдельного корпуса жандармов и хорошо знал ситуацию в Российской империи. За короткое время Трепов полностью реорганизовал охрану императора и что особенно важно – объединил полицию, жандармерию и службы личной охраны в единую систему.
Дворцовый комендант находился в непосредственном подчинении Министерства Императорского двора. В его функции входило общее наблюдение за безопасностью проживания и передвижения императора и его семьи и руководство деятельностью полицейских органов, находившихся в ведении данного министерства. Коменданту подчинялись: Управление дворцового коменданта, Дворцовая полиция, Инспекция императорских поездов. В 1905 г. общий расход средств исключительно на охрану императорской фамилии составлял 159 тысяч рублей.
Девятого октября премьер-министр С. Ю. Витте представил императору доклад о положении в стране и предложил два варианта разрешения политического кризиса: ввести в России военное положение или даровать народу конституцию. Император колебался, но сторонники либеральных реформ в его окружении победили: 17 октября был опубликован манифест «Об усовершенствовании государственного порядка». В нем, в частности, объявлялось:
«1) даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собрания и союзов;
2) не устанавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку; и
3) установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей».[606]
Верховная власть, хотя и с запозданием, сделала первый шаг навстречу оппозиции. Многие искренне полагали, что теперь начнется «новая жизнь».
«Наутро [18-го], – вспоминал Мстиславский, – в ранний час, ко мне приехал штабс-капитан Финляндского полка <…>. Он был возбужден и радостен: конституция, по мнению наших офицеров-финляндцев, от имени которых он приехал, разрешала вопрос, которым болела организация последние дни. Не только отпадала необходимость выступления, но под сомнение ставилась целесообразность самого дальнейшего существования Союза. Ибо с переходом к „конституционным формам правления“ иными, легальными, путями должны были получить разрешение и задания, стоявшие в программе Союза.
Я поспешил разочаровать его, указав, что акт 17 октября – не конец, но начало; что не только нельзя думать о роспуске организации, но, напротив того, именно теперь более, чем когда-либо, надо озаботиться приведением ее в боевую готовность. Штабс-капитан потемнел. Как раз в это время приехал Чарнолусский вызвать меня на экстренное междупартийное совещание в связи с предполагавшимися днем демонстрациями (в частности, на Казанской площади). Мы поехали втроем, но совещание уже закончилось; все торопились „на места“. Дожидался лишь представитель Петерб. комитета партии с.-р., сообщивший, что есть предположения с Казанской площади двинуться к тюрьмам на освобождение политических заключенных. Это могло повести к крупным событиям, поскольку в случае штурма тюрем можно было ожидать вызова войск, что поставило бы наших офицеров перед выбором: или „выступить“, или стрелять по народу. Ввиду этого я предложил финляндцу немедленно ехать в полк, собрать наших офицеров, предупредить их о возможном выступлении и держаться в казармах наготове, связавшись с Егерским и Гренадерским полками, где числилось наибольшее число строевых членов Союза. <…>
Центральный комитет делегировал „Ивана Николаевича“ – Азефа. <…> Я сделал подробный доклад как о состоянии военной организации, так и о всей боевой подготовке, поскольку она шла через комитет. При этом я не мог скрыть, что подавляющее большинство наших офицеров – в лучшем случае, „однозарядные пистолеты, из которых можно выстрелить только один раз“. И в сущности, если не „выстрелить“ сейчас, то, пожалуй, через несколько дней даже будет уже поздно: они совсем откажутся стрелять…
Азеф заметно и искренно (совершенно искренно – я в этом готов поручиться) волновался. <…> Наконец он отнял ладони от лица, откинулся в кресле и сказал отрывисто и глухо: „Дайте отбой. Не выступать“. Комитетчик тихо охнул. Я вышел. <…>
Разрядить „однозарядные“ пистолеты эти так и не пришлось. 18 октября дело обошлось без вызова войск: движение к тюрьмам, как известно, „самоликвидировалось“, столкновения не произошло. А в последующие дни, когда объявлена была амнистия, начался тот легкий угар „дней свободы“, которого не выдержали не одни только офицерские головы. Многие в те дни использовали предлог „дать отбой“ напряженным атмосферою предоктябрьских дней нервам. В Союзе большинство офицеров держалось того мнения, что „конституция“ коренным образом изменила программу и тактику Союза, что о каких-либо самостоятельных выступлениях и действиях не приходится говорить, а дальнейшая ориентация Союза должна идти на Думу. Это повело в ближайший же срок к дальнейшему расслоению внутри Союза».[607]
Авторы манифеста считали, что свобода политических партий, выборы в Государственную думу и объявленная 21 октября амнистия для политических заключенных будут способствовать согласию и примирению в обществе. Но многие лидеры оппозиции восприняли такую позицию как слабость; они полагали, что наступил исключительно благоприятный момент для свержения самодержавия, поскольку в правоохранительных органах столицы царила растерянность, близкая к панике.
«Большинство сходилось на том, – вспоминал Герасимов, – что Охранное отделение теперь будет устранено. И многие просили меня оказать им протекцию, – кто для поступления в железнодорожное жандармское управление, кто – в пограничную стражу <…>. Я обещал <…> но отшучивался: „Успокойтесь, господа. Без нас не обойдутся. Полиция имеется даже во Французской республике. Кто хочет, может уйти, – а нам работа найдется“. <…> Утром, когда я шел на службу, наткнулся на маленький летучий митинг. Какой-то оратор, уцепившись за фонарь, говорил о том, что не благодарить царя, не служить молебны нужно – а прогнать царя прочь <…>. Положение было еще хуже, чем я думал».[608]
В октябре 1905 г. в работе «Задачи отрядов революционной армии» В. И. Ленин изложил свое мнение по вопросам теории и практики подготовки и использования боевых революционных групп:
«Отряды должны составляться по возможности из близко живущих или часто, регулярно в определенные часы встречающихся людей (лучше и то и другое, ибо регулярные встречи могут быть прерваны восстанием). Задача их – наладить дело так, чтобы в самые критические минуты, при самых неожиданных условиях можно было оказаться вместе. Каждый отряд должен поэтому заранее выработать приемы и способы совместного действия: знаки на окнах и т. п., чтобы легче найти друг друга; условные крики или свистки, чтобы в толпе опознать товарища; условные знаки на случай встречи ночью и т. д. и т. д. Всякий энергичный человек с 2–3 товарищами сумеет разработать целый ряд таких правил и приемов, которые надо составить, разучить, упражняться в их применении. Надо не забывать, что 99 % за то, что события застанут врасплох и соединяться придется при страшно трудных условиях.
Даже и без оружия отряды могут сыграть серьезнейшую роль: 1) руководя толпой; 2) нападая при удобном случае на городового, случайно отбившегося казака (случай в Москве) и т. д. и отнимая оружие; 3) спасая арестованных или раненых, когда полиции очень немного; 4) забираясь на верх домов, в верхние этажи и т. д. и осыпая войско камнями, обливая кипятком и т. д. При энергии организованный, сплоченный отряд – громадная сила. Ни в каком случае не следует отказываться от образования отряда или откладывать его образование под предлогом отсутствия оружия.