«Возле дворца цесаревны учредили особый тайный пост – „безвестный караул“, при котором долгое время, „бессменно для присматривания“, находился урядник Щегловитов.
В январе 1741 года на этом посту стояли аудитор Барановский и сержант Оберучев. Тем самым они исполняли именной указ правительницы Анны Леопольдовны, которая через гвардейского майора Альбрехта предписала Барановскому: „На том безвестном карауле имеет он смотреть во дворце <…> Елизаветы Петровны: какия персоны мужеска и женска полу приезжают, також и ея высочество <…> куда изволит съезжать и как изволит возвращаться, о том бы повсядневно додавать записки по утрам ему, майору Альбрехту“, что тот и делал. Для этого Барановскому отвели специальную квартиру в соседнем с дворцом доме, из которой, по-видимому, и велось наблюдение за всеми посетителями дворца Елизаветы. Квартира-пост была строго засекречена и о сохранении тайны ее помощника Барановского сержанта Оберучева предупреждали под страхом смерти. Утренние записки-отчеты шпионов сразу попадали к мужу правительницы, принцу Антону-Ульриху.
Брауншвейгскую фамилию, стоявшую тогда у власти, беспокоили в первую очередь тайные связи Елизаветы с гвардейцами, а также с французским послом и тайным резидентом французского двора маркизом Шетарди, о приезде которого к Елизавете предписывалось рапортовать немедленно по начальству. Позже, на следствии по делу Миниха в 1742 году, Оберучев показал, что „Альбрехт, бывало, спрашивал, что не ходят ли к государыне Преображенского полку гренодиры, и он, Оберучев, на то ответствовал, что не видно, когда б они ходили“. Из допроса еще одного шпиона – Щегловитого, – видно, что Миних приказывал ему нанимать извозчиков и ездить по городу вслед за экипажем Елизаветы Петровны.
Когда весной 1741 года возникла опасность сговора Елизаветы с Минихом, то и за домом фельдмаршала установили такой же тайный надзор. По личному указу принца Антона-Ульриха секунд-майор Василий Чичерин с урядником и десятком гренадеров „не в солдатском платье, но в шубах и в серых кафтанах“ следили за домом Миниха. Они имели инструкцию (в верности которой их заставили отдельно присягнуть), „что ежели оный фельдмаршал граф Миних поедет из двора инкогнито, не в своем платье, то б его поймать и привесть во дворец“.
Из позднейшего допроса Чичерина на следствии 1742 года видно, что гренадеры следили за домом Миниха по ночам и делали это посменно, и гренадеры к тому же показали, что сам Чичерин „за ними смотрел, чтоб они всегда ходили, и их бранивал, ежели не пойдут“. Чичерин возмущался не без основания: каждый гренадер-шпион получал за работу огромные по тем временам деньги – по 20 рублей, а капрал – по 40 рублей. По-видимому, власти внедрили „надежных людей“ (так это называлось в документах) и в число слуг цесаревны, с чем связан внезапный арест в 1735 году регента хора цесаревны Петрова, причем у него сразу же забрали тексты подозрительных пьес, которые из Тайной канцелярии передали на экспертизу Феофану Прокоповичу».[191]
По совету кабинет-министра М. Головкина и обер-прокурора Сената И. Брылкина Анна решила в день своего рождения, 7 декабря 1741 г. (ей исполнялось 23 года), объявить себя императрицей. Предполагалось также тайно арестовать Елизавету Петровну. Но и здесь вспоминается пословица: «Человек предполагает, а Господь располагает». Правда, роль Господа в этом случае сыграли совсем другие силы.
Правительство Анны знало о том, что переворот возможен, но почему-то не предпринимало никаких мер. Любопытно, что сведения о подготовке переворота поступали не только от агентуры и наружного наблюдения Канцелярии тайных розыскных дел, но и через иностранные резидентуры Стокгольма, Лондона и Парижа. Например, еще весной 1741 г. лорд Гаррингтон направил в Петербург тайное донесение, в котором говорилось о решении секретной комиссии шведского сейма стянуть войска к русской границе и усилить войска, дислоцированные в Финляндии. К этому решению шведов подтолкнуло сообщение посла в Петербурге Нолькена об образовании в России партии, готовой с оружием в руках возвести на престол Елизавету Петровну. При этом Нолькен имел в виду партию, созданную при участии иностранцев. В своем донесении посол утверждал, что «план окончательно улажен» с агентами великой княжны при помощи французского посла маркиза И. Ж. де ла Шетарди и что переговоры с Елизаветой велись через состоявшего при ней француза-хирурга И. Г. Лестока и камер-юнкера М. И. Воронцова. Всего в заговор были вовлечены около тридцати человек, в основном солдаты и унтер-офицеры гвардии. И французы, и шведы мечтали получить политические и территориальные выгоды после воцарения на русском престоле Елизаветы.
Елизавета часто посещала гвардейские казармы, и это не ускользнули от внимания Тайной канцелярии. Разумеется, знала об этих визитах и Анна. Она могла бы принять меры или хотя бы обеспокоиться тем, что происходит, но ее, похоже, это не волновало. Скорее всего, правительница просто недооценивала реальность угрозы, исходящей от «искры Петровой», однако не исключено, что Елизавета сумела усыпить бдительность родительницы малолетнего государя.
В мемуарах большинства иностранных очевидцев событий 1741 г. приводятся свидетельства «нерешительности» Елизаветы, которая уклонялась от дачи каких-либо письменных обещаний как шведам, так и французам. Таким образом, никаких письменных подтверждений участия Елизаветы в заговоре не имелось. Великая княжна выбрала своеобразный стиль поведения: она как по нотам разыгрывала роль недалекой и распутной женщины, которую, кроме мужчин и веселья, ничто не интересовало. Поездки в казармы всегда сопровождались веселыми кутежами. Гвардейцы искренне любили Елизавету, и та отвечала им взаимностью, даже соглашалась стать крестной матерью их детей. Учитывая все это, Анна действительно могла сбросить со счетов Елизавету как реальную соперницу.
Со своей стороны мы можем предположить, что великая княжна была активной участницей оперативной игры, которую вела русская секретная служба. Как известно из исторических источников, А. И. Ушаков никогда не отличался добротой по отношению к противникам трона, но в отношении Елизаветы он вел себя более чем благожелательно. После восшествия Елизаветы на престол он не только не был подвергнут опале (хотя реально ему грозила смертная казнь), но и сохранял свой пост вплоть до 1747 г. Таким образом, руководитель Тайной канцелярии вполне мог быть участником (или одним из организаторов) сложной политической борьбы, в которую были вовлечены секретные службы Австрии, Британии, Швеции, Франции и ряда других европейских дворов. Даже вмешательство противника Елизаветы Остермана, получившего в середине ноября секретную депешу из Силезии, в которой говорилось, что заговор близится к завершению, не привело к аресту великой княжны.
Двадцать третьего ноября 1741 г. Елизавету лично допросила Анна Леопольдовна. Это заставило Елизавету и ее сторонников действовать более решительно. В ночь с 24 на 25 ноября 1741 г. (через сутки после допроса) великая княжна в сопровождении Лестока и Воронцова явилась в казармы 1-й гренадерской (государевой) роты Преображенского полка. Напомнив гвардейцам, чья она дочь, Елизавета призвала их идти за ней. В результате около трехсот преображенцев (среди них не было ни одного офицера!) совершили стремительный марш к Зимнему дворцу. Гвардейский караул в полном составе присоединился к заговорщикам. Император Иван VI, его мать-регентша и принц Антон-Ульрих подверглись аресту в собственных спальнях – Брауншвейгская фамилия была одномоментно устранена с русского престола.
Бескровность переворота свидетельствует о его тщательной подготовке. Пароль для входа во дворец был известен заранее, караул сопротивления не оказал. Что же касается иностранцев, знавших о заговоре и готовых предпринять меры со своей стороны, то они были неприятно удивлены стремительными и активными действиями Елизаветы, которая предпочла обойтись без их помощи.
Вступив на престол, Елизавета Петровна первым делом наградила преображенцев, чья гренадерская рота получила титул лейб-кампании. Все рядовые не из дворян (свыше 80 %) были возведены в дворянское достоинство пожизненно. Сержанты и капралы роты стали майорами и капитанами, а офицеры, даже не участвовавшие в перевороте, – генералами.
По сути, из бутылки был выпущен джинн. Гвардейцы, и в первую очередь гренадеры из лейб-кампании, потребовали высылки из России всех иностранцев и расширения собственных привилегий. Весной 1742 г. гвардия была направлена для «охлаждения» в Финляндию (шла очередная русско-шведская война). Там гвардейцы попытались бунтовать, однако решительные действия генерала Н. А. Корфа, арестовавшего нескольких зачинщиков и приказавшего прилюдно их расстрелять, пресекла эту попытку на корню.
Попытка бунта показала, что государыне следовало опасаться не только сторонников Брауншвейгской фамилии, но и своих «кумовьев». И здесь следует отметить, что о своей собственной безопасности Елизавета всегда заботилась тщательно. Судите сами: с 1725 по 1741 г. она была в эпицентре политических интриг при дворе четырех (!) государей и для каждого из них представляла реальную угрозу. Все ее предшественники (особенно Анна Ивановна) осуществляли за ней постоянный надзор, как гласный, так и негласный. В руках противников Елизаветы имелись эффективные инструменты лишения возможности занять российский престол: замужество (предпочтительно вдали от России и без права возвращения в Отечество), опала и заточение в монастырь, наконец, «тихая» смерть. Однако княжна прожила в веселье и полном здравии 16 (!) лет, пока лично не совершила дворцовый переворот, который, по мнению ее современников, произошел вследствие «удачного стечения обстоятельств». Станиславский произнес бы по этому поводу знаменитое «Не верю!».
Вероятнее всего, еще при жизни Петра Великого Елизавета стала объектом пристальной заботы российских секретных служб – вначале как дочь императора (общеизвестно, что у Петра были особые отношения с дочерями, Анной и Елизаветой, которых он нежно любил), зат