Общая численность пугачевских отрядов была достаточно большой – свыше 50 тысяч человек, имевших на вооружении более ста артиллерийских орудий. Угроза трону и государству была действительно серьезной. Французский посланник Д. де Дистрофф писал в Париж, что текущие внутренние неурядицы волнуют Екатерину II больше, чем война с турками. Волнения императрицы имели под собой серьезные основания: еще свежи были в памяти события Чумного бунта в Москве и предшествующие восстания яицких казаков. В Москве и других городах был зачитан манифест Екатерины II «О бунте казака Пугачева».
Уже 13 ноября 1773 г. московский генерал-губернатор Волконский докладывал императрице о своем распоряжении обер-полицмейстеру:
«Употребить надежных людей для подслушивания разговоров публики в публичных сборищах, как то: в рядах, банях, кабаках, что уже и исполняется, а между дворянством также всякие разговоры примечаются».[207]
Обер-полицмейстер Архаров и его помощник Максим Иванович Шварц организовали разветвленную сеть агентуры. В кратчайшие сроки были обнаружены и нейтрализованы активные сторонники самозванца, публично высказывавшие одобрение «императору Петру III». Московские дворяне чувствовали себя, как в осажденном городе. Кроме того, в Москве было расквартировано шесть полков и два эскадрона гусар.
Розыск по делам участников пугачевского восстания возглавили Тайная экспедиция и ее московская контора. Этим делом они занимались в течение 1774–1775 гг. Подобным розыском занимались и другие учреждения – губернские канцелярии (главным образом, районов, охваченных мятежом), а также специальные секретные комиссии, созданные по распоряжению императрицы.
«Первым по времени, судя по протоколам, было дело лейб-гвардии сержанта Петра Бабаева. <…> В январе 1774 г. <…> сержант Бабаев обвинялся в том, что при взятии Сорочинской крепости войсками восставших публично именовал Пугачёва „Величеством Петром Федоровичем <…> целовал у него руку. А после, смотря на него пристально и по разным сходным с покойным государем Петром приметам, признал его точно за истинного Петра, о чем всюду и всем сказывал и уверял“».[208]
Двадцать седьмого ноября 1773 г. на подавление пугачевского бунта был направлен генерал А. И. Бибиков, пользовавшийся особым доверием Екатерины. А через два дня императрица повелела Бибикову учредить и возглавить в Казани Секретную следственную комиссию для организации расследования причин мятежа. В Комиссию вошли гвардейские офицеры: капитаны А. М. Лунин и С. И. Маврин, поручик В. И. Собакин, подпоручик Г. Р. Державин и секретарь Тайной экспедиции И. З. Зряхов. Последний записывал и систематизировал сведения о начале мятежа и о первых шагах самозванца, чем особенно интересовалась императрица.
По докладу Г. Р. Державина о возможном бунте направленного в Поволжье Владимирского гренадерского полка Бибиков «писал секретно <…> к губернаторам Новгородскому, Тверскому, Московскому, Владимирскому и Нижегородскому, чтоб они, во время проходу полков в Казань мимо их губерний, а особливо гренадерского Владимирского, по дорожным кабакам приставили надежных людей, которые бы подслушивали, что служивые между собою говорят во время их попоек. Сие распоряжение имело свой успех, ибо по приезде в Казань получил он [Бибиков] донесение от Нижегородского губернатора Ступишина, что действительно между рядовыми солдатами существует заговор положить во время сражения пред бунтовщиками ружья, из которых главные схвачены, суждены и тогда же жестоко наказаны».[209]
Весной 1774 г. боевые действия переместились к Оренбургу, где скопилось до двух с половиной тысяч пленных, в числе которых были и некоторые вожаки мятежа. Двадцать шестого апреля Екатерина II предписала откомандировать в Оренбург Лунина, Маврина и Зряхова, оставив в Казани Собакина и Державина. Руководство вновь утвержденной Оренбургской секретной комиссией было возложено на оренбургского генерал-губернатора И. А. Рейнсдорпа. А после смерти Бибикова в апреле 1774 г. императрица поручила руководить комиссиями генерал-майору П. С. Потемкину.
«Солдаты Нарвского пехотного полка Ларион Казаков и Никита Копнин в мае 1774 года были осуждены Тайной экспедицией к наказанию шпицрутенами <…> за намерение бежать из полка „в шайку к Пугачеву“ и за подговор к тому же других солдат.
В том же месяце группа солдат того же Нарвского полка в количестве 16 человек договорилась между собой о побеге к Пугачеву. <…>
Солдаты Преображенского полка, расположенного в Петербурге, Ляхов, Мясников и Филиппов были пойманы уже в Новгородской губернии. В Тайной экспедиции они сознались в намерении „идти на службу <…> к Пугачеву <…> чая получить от него <…> награждение“».[210]
У Екатерины был еще один повод для серьезных волнений. В 1773 г. в Италии появилась особа, выдававшая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и А. Г. Разумовского. В истории она более известна как княжна Тараканова, хотя сама она этим именем никогда не пользовалась. До того как стать «Елизаветой II», новоявленная «великая княжна» поменяла около десяти имен и фамилий. Для нас особый интерес представляет то, что «наследницей российского престола» эта талантливая авантюристка (а точнее, инструмент в руках вездесущих европейских спецслужб) объявила себя именно в разгар пугачевского восстания. В августе 1774 г. командующий средиземноморской эскадрой А. Г. Орлов получил от «княжны» письмо с предложением вступить в ряды ее верноподданных. В нем Тараканова намекала на родственные связи с Пугачевым, называя последнего «князем Разумовским». Самозваная княжна не знала и не могла знать, что Орлов был доверенным лицом Екатерины II, которому неоднократно поручались тайные миссии. Доложив о полученном письме, граф получил приказ немедленно задержать самозванку.
В письме к Орлову от 12 ноября 1774 г. императрица приказывает:
«Я вас уполномочиваю чрез сие послать туда (в Рагузу. – Авт.) корабль или несколько, с требованием о выдаче сей твари <…> и в случае непослушанья дозволяю вам употребить угрозы, а буде и наказание нужно, то бомб несколько в город метать можно; а буде без шума достать способ есть, то я и на сие соглашусь».[211]
Отметим, что Екатерина отдает четкий письменный приказ[212] о применении силы на чужой территории и не боится брать на себя ответственность за возможные международные осложнения.
С помощью тщательно разработанной и грамотно исполненной оперативной комбинации самозванка была захвачена и весной 1775 г. доставлена в Петербург. Дело «княжны» Таракановой вел главнокомандующий Санкт-Петербурга А. И. Голицын.
Подавить же сопротивление пугачевцев удалось только после заключения Кючук-Кайнарджийского мира с Турцией (1774 г.), направив против бунтовщиков свыше двадцати полков под командой боевых генералов, в числе которых был и А. В. Суворов. В наказание за поддержку мятежников Яицкое казачье войско переименовали в Уральское, а реку Яик – в реку Урал. У войска отобрали всю артиллерию; оставшихся в живых участников восстания направили воевать на Кавказ. Следствием пугачёвского бунта стала и окончательная ликвидация Запорожской Сечи. Большинство запорожских казаков ушли в Турцию, использовав в качестве предлога для бегства рыбную ловлю в Черном море. Остальных в последней четверти XVIII в. переселили на Буг, а впоследствии и на Кубань.
Во время пугачевского бунта крайне обострились отношения императрицы с наследником престола великим князем Павлом Петровичем. Один из организаторов заговора против Павла I в 1801 г. генерал Л. Л. Беннигсен писал:
«Павел подозревал даже Екатерину II в злом умысле на свою особу. Он платил шпионам с целью знать, что говорили и думали о нем и чтобы проникнуть в намерения своей матери относительно себя. Трудно поверить следующему факту, который, однако, действительно имел место. Однажды он пожаловался на боль в горле. Екатерина II сказала ему на это: „Я пришлю вам своего медика, который хорошо меня лечил“. Павел, боявшийся отравы, не мог скрыть своего смущения, услышав имя медика своей матери. Императрица, заметив это, успокоила сына, заверив его, что лекарство самое безвредное и что он сам решит, принимать его или нет.
Когда императрица проживала в Царском Селе в течение летнего сезона, Павел обыкновенно жил в Гатчине, где у него находился большой отряд войска. Он окружил себя стражей и пикетами, патрули постоянно охраняли дорогу в Царское Село, особенно ночью, чтобы воспрепятствовать какому-либо неожиданному предприятию. Он даже заранее определял маршрут, по которому удалился бы с войсками своими в случае необходимости: дороги по этому маршруту, по его приказанию, заранее были изучены доверенными офицерами. Маршрут этот вел в землю уральских казаков, откуда появился известный бунтовщик Пугачев».[213]
Если сказанное Беннигсеном – правда, то Екатерина имела основания относиться с подозрением к сыну. Тем более что Пугачев не раз упоминал в своих речах наследника престола (пример: «Сам я царствовать уже не желаю, а восстановлю на царствие государя цесаревича»[214]). Восставшие приносили присягу не только «Петру III», но и Павлу Петровичу и его супруге Наталье Алексеевне. А. С. Пушкин со слов потомков А. И. Бибикова записал:
Вот один из тысячи примеров: великой князь, разговаривая однажды о военных движениях, подозвал полковника Бибикова (брата Александра Ильича) и спросил, во сколько времени полк его в случае тревоги может поспеть в Гатчину? На другой день Александр Ильич узнает, что о вопросе великого князя донесено и что у брата его отымают полк. Александр Ильич, расспросив брата, бросился к императрице и объяснил ей, что слова великого князя были не что иное, как военное суждение, а не заговор. Государыня успокоилась, но сказала: „Скажи своему брату, что в случае тревоги полк его должен идти в Петербург, а не в Гатчину“».