Несмотря на строгую конспиративность, полиция могла следить за отдельными членами общества, состоявшими в масонских ложах, поскольку генерал Рожнецкий знал масонство изнутри. Осенью 1821 г. Константин Павлович издал указ, запрещающий действие масонских лож в Царстве Польском. Под контролем генерала Рожнецкого все ложи были оперативно закрыты, а их архивы и капиталы подверглись полной конфискации. С этого времени принадлежность к тайным обществам стала в Польше уголовно наказуемой.
К российскому императору информация о деятельности тайных обществ в империи поступала регулярно. По одной версии, информатором являлся М. К. Грибовский, по другой – генерал-майор А. Ф. Орлов, который мог узнать некоторые тайны заговорщиков от своего брата М. Ф. Орлова. Информация «о розысках заговора в Южной армии по поводу дела о В. Ф. Раевском в конце 1821 – начале 1822 г.» поступала и из 2-й армии.
В начале 1822 г. Александр I совершил первую ошибку, связанную с престолонаследием. Согласно Акту о престолонаследии от 5 апреля 1797 г. трон наследовался по праву первородства по мужской линии. В правление бездетного Александра I наследником престола являлся Константин Павлович. Однако 20 марта 1820 г. был обнародован высочайший манифест о расторжении брака Константина и принцессы А. Ф. Саксен-Кобургской. Согласно этому документу в случае последующего неравного брака цесаревича его жена и дети лишались титулов и прав престолонаследия. Четырнадцатого января 1822 г. Константин, будучи к тому времени женатым на особе нецарской крови – пани И. Грудзинской, – в письме на имя императора формально отрекся от прав на российский трон, которые передавал младшему брату – Николаю Павловичу. Второго февраля Александр I в письменном ответе Константину от своего имени и от имени вдовствующей императрицы Марии Федоровны выразил свое согласие с решением цесаревича. Но эта информация осталась конфиденциальной.
О желании передать престол Николаю Александр I впервые заговорил с братом в 1819 г. Николай писал в дневнике:
«Кончился сей разговор; государь уехал, но мы с женой остались в положении, которое уподобить могу только тому ощущению, которое, полагаю, поразит человека, идущего спокойно по приятной дороге, усеянной цветами, и с которой всюду открываются приятнейшие виды, когда вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться. Вот совершенное изображение нашего ужасного положения. С тех пор часто государь в разговорах намекал нам про сей предмет, но не распространяясь более об оном; а мы всячески старались избегать оного. Матушка с 1822 года начала нам про то же говорить, упоминая о каком-то акте, который будто бы братом Константином Павловичем был учинен для отречения в нашу пользу, и спрашивала, не показывал ли нам оный государь».[276]
В начале 1822 г. в должности начальника тайной военной полиции 2-й армии был утвержден С. С. Достанич. В своей деятельности он подчинялся начальнику Главного штаба 2-й армии П. Д. Киселеву. В тот же период времени создавалась секретная военная полиция и в 1-й армии, под руководством начальника ее Главного штаба И. И. Дибича. Генерал-полицмейстером 1-й армии назначается генерал-майор И. Н. Скобелев. В мае 1822 г. Дибич прислал Киселеву для ознакомления инструкцию для генерал-полицмейстера, состоящего при армии. Однако оперативно-розыскная деятельность по выявлению «карбонариев» была организована крайне непрофессионально. Задачи по организации агентурной сети возлагались в том числе и на командиров полков. Например, известно письмо командира Уфимского пехотного полка полковника М. Добровольского к Киселеву от 28 февраля 1822 г., в котором он сообщает о своих подозрениях в отношении П. И. Пестеля, П. И. Трубецкого и графа П. И. Мошинского. Однако о действиях воинской полиции в отношении указанных лиц нам не известно.
Сам Киселев в 1826 г. в письме к П. Х. Витгенштейну оправдывал недостатки тайной полиции следующим образом:
«Таким образом, кроме жидовских донесений о происшествиях в корчмах, донесений которые дешевыми способами приобретались, других мы не имели, и сие относительно общего духа армии было достаточно и давало право утвердительно заверить о хорошей нравственности войск, которая, через протечение стольких лет, постоянно была оправдываема и в последнее сие время более еще ознаменовалась. Но донесения сии нисколько не могли открыть тайных скопищ некоторых порочных и хитрых людей, которые даже от надзора государственной полиции умели скрыть столь продолжительное время пагубное их действие. Посему, не имея возможности отвечать за каждого отдельно, начальство имело право ответствовать за армию вообще, и в том не ошиблось, ибо надзор за нижними чинами устроенный ознаменовался тем, что в 1821 г., когда Раевский произнес нижним чинам несколько возмутительных слов, то в то же время сие сделалось известным начальству, и он был предан суду под особым надзором генерала Сабанеева. Последователи его были осторожнее, действовали в малом кругу сообщников и тайны своей никому не доверяли, а потому распространить замыслов своих не смогли, но с тем вместе и начальству не дали возможности открыть их скопище».[277]
Российское правительство внимательно следило за политическими процессами, происходившими в Европе, и с подозрительностью относилось к западной литературе, распространявшейся в России. Российские подданные, осуществлявшие, по мнению правительства, непозволительную переписку с иностранцами или отправлявшиеся за границу, находились под бдительным контролем. Основная информация о связях европейских и русских «карбонариев» поступала по каналам МИД во главе с К.-Р. В. Нессельроде. Так, берлинская полиция получила сведения о деятельности польских заговорщиков, и прусское правительство в 1822 г. предупредило Петербург об опасности. Капитан Карский, посланный Лукасинским в Париж с известиями о ситуации в Польше, явился к русскому послу в Париже К.-А. Поццо ди Борго и сообщил известные ему сведения о деятельности польских конспираторов.
Донесения Поццо ди Борго (март 1822 г.) и прусской полиции встревожили Александра и Константина. Летом – осенью 1822 г. состоялись аресты в Царстве Польском. Заключению в Кармелитской тюрьме в Варшаве были подвергнуты Прондзинский, Лукасинский, Махницкий, Дзвонковский, Добржицкий, Доброгойский, Жиц, Кошуцкий, Циховский и Шредер; им вменялось создание тайного общества. Во время следствия арестованные дали показания о «Национальном масонстве», но данных, подтверждающих деятельность «Патриотического общества», добиться не удалось. После ареста указанных лиц (среди них были члены Центрального комитета) к руководству «Патриотическим обществом» пришли умеренные представители шляхты.
Первого августа 1822 г. Александр I издал указ о запрещении масонских лож и тайных обществ. У всех военных и гражданских чинов бралась подписка, что они не являются членами тайного общества, однако никаких репрессивных мер по отношению к тем, кто все-таки входил в таковые, предпринято не было. По нашему мнению, непринятие решительных мер объясняется следующими причинами. Государь мог считать, что тайные общества, возникшие по образцу масонских лож, были не подрывными организациями, а клубами единомышленников. Не исключено также, что он не хотел признать перед европейскими монархами тот факт, что Россия, как и Европа, пропитана революционными настроениями.
Нерешительность Александра могла быть обусловлена и его прежними либеральными воззрениями. А. С. Пушкин в дневнике высказался предельно категорично: «…Покойный государь окружен был убийцами его отца. Вот причина, почему при жизни его никогда не было бы суда над молодыми заговорщиками, погибшими 14 декабря».[278]
Длительное время не принимая решения о расследовании деятельности тайных обществ, Александр поставил специальные службы империи в двусмысленное положение. Не получая четких указаний о лицах, в отношении которых имелась оперативная информация, сотрудники этих служб не могли действовать эффективно. Иными словами, они не могли ни превентивно обезвредить заговор, ни пресечь его силовыми методами на подготовительном этапе. Двойственность в подобных вопросах всегда была и остается одной из главных причин «большой крови», которая рано или поздно появляется.
Осенью 1822 г. вместо арестованного Лукасинского во главе польских заговорщиков стал С. Ф. Крыжановский, наибольшую активность проявляли князь А. Яблоновский, Ф. Гржимала и Плихта. К этому же периоду относятся и первые контакты между польскими и русскими заговорщиками, осуществлявшиеся, в частности, через масонскую ложу «Соединенных славян» в Киеве. Ее членами были С. Г. Волконский и П. И. Мошинский.
В то время как в 1821–1822 гг. члены тайных обществ обсуждали планы переустройства Российской империи и определяли тактику свержения самодержца, сам самодержец был обеспокоен ростом революционного движения в Испании и Греции. Недовольство Александра I нашло отражение в решениях, принятых им осенью 1822 г. на Веронском конгрессе. «Я покидаю дело Греции, потому что усматриваю в войне греков революционные признаки времени»,[279] – заявил он. Примечательно, что все христианские монархи Европы встретили революцию на юге Балкан с неприкрытой враждебностью и отказались иметь дело с представителями греческого правительства, как с бунтовщиками, выступающими против своего «законного государя».
В январе 1823 г. в переговоры о возможных совместных действиях против царской власти с Южным обществом вступило польское «Патриотическое общество». На следствии Матвей Муравьев-Апостол показал:
«Брату моему (С. И. Муравьеву-Апостолу. – Авт.) и Бестужеву-Рюмину препоручены были сношения с польским обществом потому, что они оба находились близ Киева, где им удобнее было видеться с польскими членами во время контрактов.