[312] Милорадович имел страсть к слабому полу, особенно проявившуюся после того, как он стал генерал-губернатором Петербурга. По свидетельству актера и драматурга В. А. Каратыгина, граф даже пытался создать из воспитанниц театральной школы личный гарем.
Будущий император не имел в тот момент силовой поддержки (кроме 2-й гвардейской дивизии, которой командовал) и не знал оперативной обстановки в городе. Учитывая моральный аспект и практические соображения, Николай избрал правильную тактику. Он решил действовать, осторожно выясняя обстановку, постепенно приобретая сторонников, накапливая военные и политические резервы на тот случай, если будет суждено подчиниться воле покойного императора, и сохраняя должный пиетет на случай восшествия на престол старшего брата.
Нахождение Константина Павловича (формально признанного самодержца) в Варшаве и отсутствие каких-либо распоряжений с его стороны породили в правящих кругах Петербурга состояние неопределенности, и для реализации планов заговорщиков создались благоприятные условия, но у них не было детально проработанного плана, который мог быть введен в действие немедленно.
«Никакой другой случай, – писал Трубецкой, – не мог быть благоприятнее для приведения в исполнение намерения тайного общества, если б оно было довольно сильно для приведения в действие своих предположений. Но члены его были рассеяны по большому пространству обширной Российской империи; другие были за границей. Столица, где должно происходить главное действие, заключала небольшое число членов. Несмотря на то, бывшие в ней члены положили воспользоваться предстоящим случаем, особенно когда в мыслящей публике поселилось ожидание, что Константин Павлович не примет следующего ему наследия престола. Причины, побудившие их воспользоваться предстоящим случаем, были следующие:
1. В России никогда не бывало примера, чтоб законный наследник престола добровольно от него отказывался, и должно было предполагать, что с трудом поверят такому отказу.
2. Молодых великих князей не любили, особенно военные. Только некоторая часть двора предпочитала иметь императором Николая; придворные дамы находили, что для них низко будет иметь незнатного даже рода польку – императрицею.
3. Во всех домах, принадлежавших к знатнейшему обществу столицы, изъявлялось негодование на странное положение, в котором находилось государство. Однако ж никто из этих лиц не возвысил своего голоса в эти дни, в которые отозвался бы ему сильный отголосок. Недостаток ли духа или любви к Отечеству, или попечение о собственных выгодах замкнули уста, только никто не смел выразить мысли о возможности и надобности улучшить государственные постановления. <…>
4. Наконец, члены тайного общества уверены были в содействии некоторых из высших сановников государства, которые, опасаясь действовать явно, когда еще общество не оказало своей силы, явились бы готовыми пристать, как скоро увидели бы, что достаточная военная сила может поддержать их.
Первое действие тайного общества было увериться, что все его члены будут равно усердно содействовать общей его цели. Но здесь оказалось то же, что обыкновенно оказывается во всех человеческих делах. Многие члены вступили в общество, когда еще конечное его действие представлялось в неизвестной дали. Будучи его членами, они знали, что будут всегда поддержаны им и что это могло способствовать их возвышенно. Теперь они достигли уже известной степени, и когда открывались новые обстоятельства, они не видели пользы для себя действовать сообразно видам такого общества, где члены, не имея никакой личной цели, стремились жертвовать собою единственно для блага своего Отечества».[313]
Мы уже отмечали, что наиболее радикальные руководители Северного и Южного обществ планировали вооруженное выступление на первую половину 1826 г. Один из вариантов переворота предусматривал силовой захват власти в момент смены императоров. Но поскольку Константин Павлович находился в Варшаве, вне пределов досягаемости заговорщиков, и не издавал манифеста о своем вступлении на престол, лидеры «революционеров» не могли прийти к какому-либо решению. Тем не менее они вели интенсивную разведку в стане сторонников Николая, причем на очень высоком уровне.
«Город казался тих; так, по крайней мере, уверял граф Милорадович, – вспоминал Николай I, – уверяли и те немногие, которые ко мне хаживали, ибо я не считал приличным показываться и почти не выходил из комнат. Но в то же время бунтовщики были уже в сильном движении, и непонятно, что никто сего не видел. Оболенский, бывший тогда адъютантом у генерала Бистрома, командовавшего всею пехотой гвардии <…> ежедневно бывал во дворце, где тогда обычай был собираться после развода в так называемой Конногвардейской комнате. Там, в шуме сборища разных чинов офицеров и других, ежедневно приезжавших во дворец узнавать о здоровье матушки, но еще более приезжавших за новостями, с жадностью Оболенский подхватывал все, что могло быть полезным к успеху заговора, и сообщал соумышленникам узнанное. Сборища их бывали у Рылеева. Другое лицо <…> Якубовский (Якубович. – Авт.) в то же время умел хитростью своею и некоторою наружностью смельчака втереться в дом графа Милорадовича и, уловив доброе сердце графа, снискать даже некоторую его к себе доверенность. Чего Оболенский не успевал узнать во дворце, то Якубовский изведывал от графа, у которого, как говорится, часто сердце было на языке».[314]
В Петербурге наступила оперативная пауза, а на юге тем временем происходило следующее. Утром 29 ноября Шервуд и Николаев прибыли в Курск, где стали искать способ получить письменные улики о деятельности заговорщиков. Воспользовавшись отсутствием у Вадковского связного, Шервуд сумел убедить его написать обширное письмо Пестелю, которое он вызвался передать главе южан в собственные руки. В письме говорилось о замыслах и деятельности заговорщиков и были названы имена С. П. Трубецкого, А. П. Барятинского, М. И. и С. И. Муравьевых-Апостолов, а также П. Х. Граббе и М. Ф. Орлова. Утром 3 декабря Шервуд направился с письмом якобы в Тульчин, а на самом деле через Харьков в Таганрог.
В Таганроге 1 декабря на имя покойного императора поступило донесение генерала Рота. Высшее военное командование империи наконец осознало опасность антиправительственной деятельности тайного общества в вооруженных силах. Начальник Главного штаба И. И. Дибич и генерал-адъютант Александра I А. И. Чернышев взяли ответственность по раскрытию заговора на себя и стали действовать быстро, поскольку сдерживающего фактора в лице покойного императора они больше не имели.
Третьего декабря в Петербург прибыл Михаил Павлович, который вручил матери и брату письма от Константина. Однако в письмах не было (и не могло быть) манифеста, в котором Константин отказывался от данной ему в Петербурге присяги, принесенной через сутки после отъезда Михаила Павловича из Варшавы. Николай вспоминал, что ему удалось «убедить матушку, что одних сих актов без явной опасности публиковать нельзя и что должно непременно стараться убедить брата прибавить к тому другой, в виде манифеста, с изъяснением таким, которое бы развязывало от присяги, ему данной».[315]
Члены царствующей фамилии в тот же день направили в Варшаву фельдъегеря Белоусова с письмом, в котором просили Константина Павловича написать манифест с отказом от присяги и решили не предавать огласке его первое послание. Тот факт, что Михаил Павлович не принес присягу в Варшаве, служил для общественного мнения косвенным подтверждением отречения Константина Павловича от престола.
Чтобы предотвратить утечку информации, на семейном совете приняли решение не оставлять Михаила в Петербурге. Официально было объявлено, что великий князь едет в Варшаву с сообщением о здоровье Марии Федоровны. Местом пребывания младшего сына Павла I выбрали почтовую станцию Неннале в трехстах верстах от Петербурга по Рижскому тракту. Михаил выехал во второй половине дня 5 декабря. По дороге он должен был останавливать возвращавшихся из Варшавы и задерживать всех, кто мог знать об отказе Константина от вступления на престол. Начальнику почтового ведомства и доверенному лицу императора Александра I князю Голицыну поручалось следить за поступлением корреспонденции из Царства Польского. Частные письма, приходившие из Варшавы, задерживались и временно адресатам не направлялись; бумаги, полученные по эстафете из канцелярии наместника, передавались Николаю. Позже Голицын вспоминал: «Бумаги, не терпящие отлагательства, должен был я лично вручать у себя тем, к коим адресовались, и просить их вскрывать в моем присутствии, положение самое несносное!»[316]
На юге ситуация стремительно менялась. Пятого декабря Чернышев выехал в Тульчин, имея на руках приказ об аресте Пестеля. Восьмого декабря Дибич получил письмо Вадковского к Пестелю и, имея на руках письменные доказательства о заговоре, в тот же день отправил приказ Николаеву арестовать Вадковского. Арест произошел 11 декабря в Курске. При обыске был обнаружен тайник в скрипичном футляре, и списки многих заговорщиков оказались в руках военного командования.
Заполучив улики о заговоре среди офицеров 1-й и 2-й армий и военных поселений юга России, Дибич немедленно отправил сообщения в Варшаву и Петербург. Тринадцатого декабря был арестован Пестель, один из наиболее опасных заговорщиков. Решительные действия Дибича и Чернышева по разоблачению и аресту руководителей и многих членов Южного общества предотвратили возможную большую кровь.
Междуцарствие в столице продолжалось. Временный отъезд Михаила Павловича из Петербурга имел большое значение и с точки зрения безопасности правящей фамилии. С 5 по 13 декабря все мужчины дома Романовых пребывали в разных местах, что создавало известные трудности для их одновременного захвата или ликвидации. Константин Павлович был под защитой лично преданных ему польских войск, состоявших из двух пехотных корпусов и кавалерийской дивизии. Недопущение к власти Николая имело смысл только в том случае, если документы об отречении Константина приобрели бы законную силу, то есть получили признание на уровне Государственного совета, Сената и Синода. В этой ситуации тот, кто первым получал информацию об отречении Константина, имел больше возможностей для мобилизации и тактического развертывания сил. Упорная борьба между специальными службами Николая и заговорщиков за обладание информацией, а значит, и за возможность эффективно реализовать ее в своих интересах шла десять дней, с 4 по 13 декабря.