О своем недоумении поведением Милорадовича указывает в мемуарах принц Е. Вюртембергский.
«10 декабря, – вспоминал принц, – отречение Константина было для меня уже несомненно.
Около того времени, оправившись в здоровье, я начал снова выходить из дому и однажды утром встретил в приемной у императрицы графа Милорадовича. Он шепнул мне таинственно:
– Боюсь за успех дела: гвардия очень привержена Константину.
– О каком успехе говорите вы, – возразил я удивленно. – Я ожидаю естественного перехода престолонаследия к великому князю Николаю, коль скоро Константин будет настаивать на своем отречении. Гвардия тут ни при чем.
– Совершенно верно, – отвечал граф, – ей бы не следовало тут вмешиваться, но она испокон веку привыкла к тому и сроднилась с такими понятиями.
Эти достопримечательные слова произнес сам военный губернатор Петербурга, а потому они имели особое значение в моих глазах. Я упрашивал его сообщить, что им замечено; но он отвечал, что не имеет на то положительного приказания. Я тотчас доложил о нем тетушке».[322]
Мы можем предположить, что в данном разговоре Милорадович намекал принцу Вюртембергскому, а через него Марии Федоровне и Николаю Павловичу на заговор против покойного императора Павла I. Чьего тогда «положительного приказания» не имел Милорадович? Скорее всего, он ожидал письменных распоряжений Константина Павловича из Варшавы и был уверен в своем безусловном контроле над гвардией. Ведь кроме войск гарнизона и общей полиции, в распоряжении военного генерал-губернатора имелись специальные подразделения гвардии и Отдельного корпуса внутренней стражи (ОКВС).
Внутренний гарнизонный батальон в составе ОКВС выполнял задачи по охране и конвоированию арестантов и нес полицейскую караульную службу. Функции военной полиции исполнял лейб-гвардии Жандармский полуэскадрон. Он был полностью кавалерийским, служили в нем четыре офицера, 10 унтер-офицеров, 80 жандармов и два трубача. Жандармский дивизион ОКВС изначально создавался как подразделение быстрого реагирования. Состоял он из конной и пешей команд. В конной команде было 25 офицеров, 35 унтер-офицеров, 264 жандарма и четыре трубача; в пешей – один офицер, 18 унтер-офицеров и 102 жандарма. Все жандармы имели на вооружении драгунские ружья со штыками образца 1809 г. и драгунские палаши, кавалеристы дополнительно были вооружены двумя пистолетами. Жандармов учили действовать небольшими командами и в одиночку. В умелых руках и при грамотной тактике это достаточно грозная сила.
Однако Милорадович, исполнявший в борьбе за власть свою собственную сольную партию, не предпринимал никаких мер по поиску и аресту заговорщиков в Петербурге вплоть до событий на Сенатской площади. Но при этом он не знал о подробностях секретной переписки «братьев-императоров».
Черту под «заговором в безвременье» подвел фельдъегерь Белоусов, прибывший в середине дня 12 декабря из Варшавы.
«Вскрыв письмо брата, – писал Николай, – удостоверился я с первых строк, что участь моя решена, но что единому Богу известно, как воля Константина Павловича исполнится, ибо вопреки всем нашим убеждениям решительно отказывал в новом акте, упираясь на то, что, не признавая себя императором, отвергая присягу, ему данную, как такую, которая неправильно ему принесена была, не считает себя вправе и не хочет другого изречения непреклонной своей воли, как обнародование духовной императора Александра и приложенного к оному акта отречения своего от престола. Я предчувствовал, что, повинуясь воле братней, иду на гибель, но нельзя было иначе, и долг повелевал сообразить единственно, как исполнить сие с меньшею опасностью недоразумений и ложных наветов. <…> Изготовив вскорости проект манифеста, призвал я к себе М. М. Сперанского и ему поручил написать таковой, придерживаясь моих мыслей; положено было притом публиковать духовную императора Александра, письмо к нему Константина Павловича с отречением и два его же письма – к матушке и ко мне как к императору».[323]
К Михаилу Павловичу отправили курьера с предписанием прибыть в Петербург к восьми часам вечера 13 декабря. На это время было намечено заседание Государственного совета, где Николай намеревался объявить себя императором. О прибытии фельдъегеря от Константина Михаил не знал: тот добирался в столицу не по Рижскому тракту.
Тем временем по Петербургу распространились слухи об отречении, которые через некоторое время дошли до руководителей заговорщиков. Вечером 12 декабря в Зимний дворец прибыл подпоручик лейб-гвардии Егерского полка Я. И. Ростовцев и доложил, что в столице готовится вооруженное выступление против Николая. Он настоятельно просил не награждать его за сообщение о заговоре в гвардии, полагая это долгом верноподданного.
Разумеется, Николай Павлович не мог знать, что в ночь с 12 на 13 декабря он был особенно уязвим для заговорщиков (караул в Зимнем дворце несла 3-я фузилерная рота под командой штабс-капитана Московского полка М. А. Бестужева). Получив информацию о намерениях заговорщиков, он решил форсировать события. Тринадцатого декабря во дворец был вызван командующий Гвардейским корпусом генерал А. Л. Воинов. Поставив его в известность о воле Константина, Николай распорядился собрать в Зимнем к шести часам утра всех генералов и полковых командиров гвардии. Он намеревался обратиться к высшему командному составу гвардии, «дабы лично им объяснить весь ход происходившего <…> и поручить им растолковать сие ясным образом своим подчиненным, дабы не было предлога к беспорядку».[324]
К восьми часам вечера Госсовет был собран, но Михаил – личный свидетель волеизъявления Константина – отсутствовал: он получил депешу только в два часа дня 13 декабря и прибыть к намеченному времени не мог физически.
Примерно в это же время лидеры мятежников приняли решение о начале восстания утром 14 декабря. Но в ночь накануне выступления Трубецкой, Булатов и Якубович отказались выполнять назначенные им обязанности. При этом ни один из руководителей восстания не проинформировал других руководителей и своих подчиненных о своем самоустранении.
Николай позднее вспоминал:
«Мы ждали Михаила Павловича до половины одиннадцатого ночи, и его не было. Между тем весь город знал, что Государственный совет собран, и всякий подозревал, что настала решительная минута, где томительная неизвестность должна кончиться. Нечего было делать, и я должен был следовать один. <…> Подойдя к столу, я сел на первое место, сказав: „Я выполняю волю брата Константина Павловича“. И вслед за тем начал манифест о моем восшествии на престол. <…> Все слушали в глубоком молчании и по окончании чтения глубоко мне поклонились, при чем отличился Н. С. Мордвинов <…> всех первый вскочивший и ниже прочих отвесивший поклон, так что оно мне странным показалось. Засим должен был я прочесть отношение Константина Павловича к князю Лопухину, в котором он самым сильным образом выговаривал ему, что ослушался будто воли покойного императора Александра, отослав к нему духовную и акт отречения и принеся ему присягу, тогда как на сие права никто не имел. <…> Во внутреннем конно-гвардейском карауле стоял в то время князь Одоевский, самый бешеный заговорщик, но никто сего не знал; после только вспомнили, что он беспрестанно расспрашивал придворных служителей о происходящем».[325]
В семь часов утра присягу Николаю принесли члены Сената, Синода и бо́льшая часть личного состава гвардейских полков, дислоцированных в столице. Из гвардейской кавалерии в самом Петербурге стояли только Кавалергардский, Конный полки и Черноморский эскадрон, на окраинах города – 2-я, 4-я и 6-я сотни Казачьего полка, другие три сотни были на льготе на Дону. Остальные полки – Гусарский, Драгунский, Кирасирский, Конно-егерский, Уланский и Лейб-кирасирский Ее Величества (не гвардейский) – были вне столицы. В казармах находились 1-е и 2-е батальоны гвардейских пехотных полков – Преображенского, Московского, Семеновского, Гренадерского, Измайловского, Павловского, Егерского и Финляндского; 3-и батальоны стояли в окрестностях Санкт-Петербурга. Гвардейский экипаж, артиллерия, саперы, инвалидные роты, вспомогательные подразделения, учебные негвардейские части, а также жандармы дислоцировались в городе. Таким образом, бо́льшая часть гарнизона присягнула новому императору, что позволило создать достаточный кредит доверия в силовых подразделениях и рассчитывать на лояльность войск.
Накануне 14 декабря офицеры-мятежники были в казармах, где вели среди солдат своеобразную агитацию. Основывалась она не на идеях равенства граждан, сокращения срока службы или других демократических ценностях, знакомых современному российскому обществу, а на лжи! Солдатам Московского полка А. А. Бестужев говорил, что их (солдат) обманывают: государь (Константин Павлович) не отказался от престола, а закован в цепи; шеф полка (Михаил Павлович) задержан под Петербургом и тоже в цепях. Солдатам Гренадерского полка он говорил, что к ним (солдатам) его прислал Константин Павлович, поэтому присягать второй раз нужно отказаться. Лейтенант А. П. Арбузов уверял матросов Гвардейского экипажа, что в окрестностях столицы стоит армия, которая уничтожит всех присягнувших Николаю. Подобных свидетельств в материалах Следственного комитета по делу декабристов имеется множество.
Утверждение заговорщиков о незаконности еще одной, новой присяги базировалось на следующем: Николай узурпировал власть, а законный государь Константин и великий князь Михаил арестованы. Последнее утверждение было для солдат особенно важным: части, активную агитацию в которых проводили мятежники, входили в состав 1-й гвардейской дивизии, находившейся под командованием Михаила Павловича. Столь постыдный для офицеров обман объясняется тем, что подтолкнуть к мятежу прошедших Отечественную войну солдат можно было лишь под предлогом, что они выступают за правое дело.