ции и не создавать университету репутации рассадника вольнодумства. Белинского исключили «по слабости здоровья и ограниченности способностей».
Зимой 1831/32 гг. вокруг Н. В. Станкевича и его единомышленников И. А. Оболенского и Я. М. Неверова сложился кружок, не имевший ярко выраженного политического характера. Членов кружка отличало повышенное внимание к вопросам философии, этики и эстетики. Кружок не прекратил своего существования и после того, как его основатели закончили университет. Кружковцы оказали большое влияние на идейную жизнь России. В собраниях кружка в разное время принимали участие многие будущие лидеры как западничества, так и славянофильства: И. С. и К. С. Аксаковы, М. А. Бакунин, В. Г. Белинский, О. М. Бодянский, Т. Н. Грановский, А. П. Ефремов, В. И. Красов, И. П. Клюшников, П. Я. Петров, Ю. Ф. Самарин, С. М. Строев и другие.
В отличие от кружка Станкевича, в студенческом кружке А. И. Герцена и Н. П. Огарева (1831–1834 гг.) превалировали социально-политические темы. В кружке состояли А. Д. Закревский, Н. Х. Кетчер, А. К. Лахтин, М. П. Носков, И. А. Оболенский, В. В. Пассек, А. Н. Савич, Н. И. Сазонов, Н. М. Сатин и др. Члены кружка открыто восторгались революционными выступлениями во Франции и Бельгии, а также поражениями русских войск в Польше. В своих воспоминаниях «Былое и думы» Герцен писал:
«Мы следили шаг за шагом за каждым словом, за каждым событием, за смелыми вопросами и резкими ответами, за генералом Лафайетом и за генералом Ламарком, мы не только подробно знали, но горячо любили всех тогдашних деятелей, разумеется радикальных, и хранили у себя их портреты от Манюеля и Бенжамена Констана до Дюпон де-Лера и Армана Кареля.
Середь этого разгара вдруг, как бомба, разорвавшаяся возле, оглушила нас весть о варшавском восстании. Это уж недалеко, это дома, и мы смотрели друг на друга со слезами на глазах, повторяя любимое: Nein! Es sind keine leere Traume![367]
Мы радовались каждому поражению Дибича, не верили неуспехам поляков, и я тотчас прибавил в свой иконостас портрет Фаддея Костюшки».[368]
После поражения польского мятежа и Лионского восстания взгляды членов кружка Герцена и Огарева еще более радикализировались. Ни один из дворянских (студенческих) кружков не трансформировался в тайную революционную организацию, способную подготовить и возглавить вооруженное восстание. Однако именно выходцы из этих кружков – Сазонов, Бакунин, Герцен и Огарев – стали впоследствии лидерами наиболее радикальной части революционной российской эмиграции. Именно эти (а вслед за ними и другие) лица в 1840-х гг. вступили в контакт с революционными транснациональными (глобалистическими, в сегодняшней терминологии) кругами и вольно или невольно стали выступать в качестве проводников космополитических идей международного масонства, названного впоследствии «мировой закулисой».
В 1832 г. польская Конституция 1815 г. была заменена Органическим статутом, по которому Царство Польское присоединялось к России как завоеванная провинция, сохранявшая некоторую административную автономию и местные учреждения. Наместником Царства Польского был назначен И. Ф. Паскевич, получивший титул Светлейшего князя Варшавского и диктаторские полномочия.
Военно-секретная (официально никогда не существовавшая) полиция была упразднена, большинство ее оперативников (чиновников особых поручений) перешли на службу в Третье отделение. Сотрудники последнего и чины Корпуса жандармов стали работать в Польше на тех же основаниях, что и в России.
По мнению Паскевича, постановка политического сыска на подведомственной ему территории была неудовлетворительной. Двадцать третьего марта 1832 г. он обратился к Бенкендорфу с просьбой увеличить штат офицеров Корпуса жандармов в Варшаве на четырех штаб-офицеров и двенадцать обер-офицеров для усиления надзора в польских губерниях. Наместник считал необходимым иметь в Варшаве четырех обер-офицеров для особых поручений, а на каждые два воеводства генерал-губернаторства – по одному штаб-офицеру и по два обер-офицера для организации оперативной и агентурной работы.
Поскольку польские дела находились на личном и постоянном контроле Николая I, Бенкендорф направил в Варшаву утвержденных Его Императорском Величеством полковников Власьева и Рутковского, подполковников Нагеля и Смоляка, капитанов Вольховского, Мессинга и Яновского, штабс-капитанов Гаевского, Климчицкого, Степанова, Пыляева и Унгерн-Штернберга, поручика Кузьмина, подпоручиков Андреевского и Масловского и прапорщика Дешарио. Все штаб-офицеры и большинство обер-офицеров имели знания и навыки жандармской службы.
Была усилена и императорская охрана. Еще 8 октября 1831 г. Бенкендорф сообщил Паскевичу, что «Его Императорское Величество, желая ознаменовать благоволение к Линейным казачьим полкам за оказанную ими храбрость и усердие, высочайше повелеть соизволил: избрать из среды их 50 человек казаков, которые составят Конвой Императорской Главной квартиры, и, вместе с тем, дать всем чинам сего Конвоя преимущества Старой гвардии и особенный мундир. Выбор сих 50 человек Его Величество изволил предоставить собственному распоряжению Вашей светлости».[369]
Вновь формируемую команду Бенкендорф предположил назвать лейб-гвардии Кавказско-линейным казачьим полуэскадроном Конвоя Его Величества.
Первого февраля 1832 г. команда казаков выступила из Варшавы и 7 апреля прибыла в столицу. Двенадцатого октября 1832 г. были утверждены штаты полуэскадрона: 2 офицера, 4 урядника и 24 казака. В марте 1833 г. состав полуэскадрона увеличили вдвое и разделили его на две смены: одна несла службу в течение трех лет в Петербурге, другая находилась на льготах в станицах. Все командиры охранных подразделений подчинялись непосредственно командующему Императорской Главной квартирой.
Антироссийские настроения в Европе начали интенсивно развиваться после того, как в конце 1831 г. тысячи участников польского мятежа вместе с членами семей бежали за пределы Царства Польского. Справедливо опасаясь преследований со стороны властей Российской империи, они обосновались в Англии, Австрии, Бельгии, Пруссии, Саксонии, Франции, Швейцарии и других европейских странах. Своей первейшей задачей польская эмиграция поставила не дать заглохнуть идее национальной независимости. Для реализации этой задачи эмигранты образовали множество различных комитетов: французско-польский (М.-Ж. де Лафайет), американо-польский, Комитет польский (Б. Немоевский), Польский народный комитет (И. Лелевель), Тайный комитет (И. Заливский), Демократическое общество (А. Гуровский) и другие. Еще одной задачей эмиграции было представить в глазах европейцев Российскую империю как душителя свободы, угрожающего цивилизованной Европе. Под влиянием этой пропаганды с начала 1830-х гг. русофобия и полонофильство стали важными составляющими европейского общественного мнения.
В начале 1832 г. для наблюдения за эмигрантами началось создание Заграничной агентуры – агентурной сети Третьего отделения за пределами Российской империи. Скорее всего, методологической базой для создания Заграничной агентуры могла быть секретная записка И. П. Липранди «О средствах учреждения высшей тайной заграничной полиции», написанная им по окончании русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и получавшая высочайшее одобрение. Сам автор в 1832 г. был удостоен чина генерал-майора и официально находился в отставке.
Одной из первых к оперативной работе за границей приступила уже известная нашим читателям К. А. Собаньская. Генерал И. О. Витт, назначенный в августе 1831 г. варшавским военным губернатором, направил Собаньскую в Дрезден (Саксония), где зимой 1832 г. находилась значительная часть польской эмиграции. Многие из эмигрантов не смирились с поражением и вынашивали планы новых выступлений против России. С точки зрения Витта, Дрезден был тем местом, откуда в любой момент в Царство Польское могли прибыть эмиссары эмигрантского центра. Имея репутацию патриотически-настроенной польки, чему способствовали умело распространяемые по Варшаве слухи, а также освобождение «по просьбе» Собаньской заключенных, «бежавших» с ее помощью, эта милейшая дама сумела стать своей в эмигрантской среде.
«В числе свидетелей оказался, например, Михаил Будзынский, связанный с галицийским подпольем. Где только было можно, он с восхищением рассказывал о Собаньской, которая помогла ему спастись и „избавила многих несчастных офицеров польского войска от Сибири и рудников“.
Приведу еще одно свидетельство из воспоминаний Богуславы Маньковской, дочери знаменитого генерала Домбровского.
„Когда ни у кого не было надежд, – писала она, – над несчастными жертвами кружил ангел спасения и утешения в лице Каролины Собаньской. <…> Пользуясь влиянием, которое имела на генерала, она каждый час своего дня заполняла каким-либо христианским поступком, ходила по цитаделям и тюрьмам, чтобы освободить или выкрасть пленных. <…>
По ее тайному указанию узников приводили в личный кабинет Витта, где в удобный момент пани Собаньская появлялась из-за скрытых портьерой дверей, и одного слова, а то и взгляда этой чародейки было достаточно, чтобы сменить приговор на более мягкий“».[370]
За несколько недель пребывания в Дрездене (официальным поводом являлось участие Каролины в бракосочетании дочери и князя Сапеги) Собаньская сумела не только проникнуть на собрания эмигрантов, но и заполучить ценные источники информации. В частности, она сумела очаровать главу польского комитета в Дрездене полковника И. Красинского, связанного с одним из лидеров эмиграции князем Адамом Чарторыйским. В числе успехов Собаньской провал подпольных сетей Тайного комитета полковника И. Заливского в Кракове и Галиции, захват около семидесяти эмиссаров, перебрасываемых в Польшу для организации военных партизанских отрядов. Однако вместо заслуженной награды Каролина Собаньская (а вместе с ней Витт) попадет в незаслуженную опалу.