— Вас допрашивали тоже с дубинкой?
— Нет, меня били учебником. Если точнее сказать, Уголовным кодексом. По голове. Плюс применяли всякие психологические трюки. Говорили, что увезут в тюрьму и бросят в камеру к обиженным. Это, считайте, вся лагерная жизнь будет сломана. А мне сидеть всю жизнь…
— Выходит, вы сразу подписали всё, что от вас требовали?
— Подписал. А на суде обратил внимание судьи, что под давлением подписался под фактами, которые не соответствуют действительности. Сказал, что меня вынудили.
— Когда это было?
— Прошлой зимой. Я сидел в этой зоне, меня этапом возили в Омск. Суд прошел, меня увезли обратно.
— Вы сами служили в милиции. Бывали случаи, когда приходилось применять силу?
— Да. Но я считал, что мы применяли силу оправданно. Потому что неизвестно, чего ожидать от человека, которого задерживаешь. Лучше сразу его обезвредить — плотно, хорошо. Потом, если что, извиниться.
— Рядом с вами работали коллеги — оперативники, следователи. Они могли применять какие-то недозволенные методы ведения следствия?
— Конечно. Я знал об этом.
— И не возмущались?
— Нет, потому что считал: так проще работать. Правильнее сказать, тогда я был по другую сторону баррикад. Попав в зону, я в чем-то прозрел. Однако не считаю, что все методы милицейской работы плохие. Ведь оперативная работа — она тоже не чистая и не благородная. В дерьме по уши. И я теперь понимаю, что с нами, зэками, по-другому никак нельзя. Оставаясь чистеньким, незамаранным, от нас ничего не добьешься. Все равно потребуются какие-то действия. Допустим, оперативник не может ничего от меня добиться, он подсылает агента… И по воле, и здесь, в зоне.
— В колонии среди осужденных есть иерархия? Есть «авторитеты», с которыми обязательно нужно делить посылки?
— Нет, здесь многие живут просто «в одного». Мало с кем общаются. Получают посылку — ни с кем не делятся. Сами по себе. Просто многие разочаровались… Приходит такой в зону, его к себе уже подтягивают: «Ну, ты чего, братик, мы с тобой на одной тюрьме сидели». Учат его, что можно делать в зоне и чего нельзя. Он получает посылку, говорит, дескать, пацаны, спасибо за науку, вот держите — делится с ними. Посылка кончается — этим людям он уже не нужен. Человек понимает, что его просто выдоили. Он тогда к другим пытается примкнуть. Они тоже говорят свое: «Мы не такие, как вон те, гады, они постоянно доят кого-нибудь». Он вроде к ним приклеился, а потом точно такая же ерунда происходит. И человек уже думает, что лучше оставаться «в одного». По крайней мере, сам себя не обманешь. Некоторые в колонии живут так называемыми семейками, то есть по двое-трое. Какие-то проблемы возникают — решают втроем. Например, кого-то из них закрывают в ШИЗО, значит, двое других пытаются как-то ему помочь. Получает один посылку — тоже делят на троих. Но все это продолжается только до тех пор, пока у всех троих интересы совпадают. Чуть что не так — эта семейка разваливается. Потом, смотришь, каждый из них нашел себе новую семейку, полгода проходит, и эта семейка разваливается… У нас тут воруют друг у друга! На моей памяти, двое попались на этом.
— Как с ними поступили?
— В обиженные перевели… Там не происходило физического насилия. Просто им предложили переехать жить к обиженным. А если они с такими живут, значит, к ним самим будет такое же отношение, как к обиженным.
— Воровать друг у друга плохо, это понятно. Есть в колонии другие негласные законы?
— Я вам скажу, эта зона отличается от бытовой колонии. Здесь нет блатного мира. Администрации здесь даже проще, колония управляемая. Про бытовые зоны я много знаю, потому что сидел с теми, кто прошел бытовые зоны. Одно время я даже писал конспекты, как себя вести в бытовой зоне. Я думал, что мне придется всю жизнь сидеть. Я же не знал, что выйдет амнистия.
— Эти конспекты сохранились?
— Нет, я их выкинул. Они здесь неприемлемы. Это совсем другое…
— К чему в колонии труднее всего привыкнуть?
— Самое трудное воспитывать в себе недоверие. К каждому. Зачем это нужно делать? Чтобы не попасться. Не попасться на зуб другому зэку, чтобы он меня не обманул, чтобы он чего-то с меня не поимел. Хоть на две сигаретки, но обманет! Пытаются, по крайней мере, обманывать. Но мне помогают, со стороны, в том плане, что я собираюсь жениться. Я знал ее еще по свободе. Потом долгое время переписывались. Ну вот, мне скинули срок, появился шанс досрочного освобождения. Приезжала она ко мне, решили расписаться. То есть только с ней я именно такой, какой я есть, и мало того, я пытаюсь еще сам себя в чем-то воспитать. Поэтому я говорю, что эта девушка мне сильно помогает. Я же выйду на свободу, да? У меня будет нормальная семья, где будут нормальные человеческие отношения. Это здесь — да!.. — нацепил на себя маску недоверия.
— Отбывая наказание, вы чувствуете себя виноватым за преступление?
— Вы знаете, я, наверное, многое чего не понял в жизни. Я бы все равно когда-нибудь в какую-нибудь прожарку да попал бы, в конце концов. Потому что жил одним днем. Не было у меня никакой цели.
— Что повлияло на ваше прозрение? Приговор? Потеря любимой женщины? Или реакция родственников?
— Реакции с их стороны как таковой не было. Скорее, была моя реакция. После суда мне вдруг стало очень стыдно. Я подумал: они-то, родственники, почему должны страдать? Меня родители вообще никогда ни в чем особенно не ограничивали. Не давили на меня. Один раз только, когда я после срочной службы приехал домой всего на несколько дней и собирался опять уехать — уже по-настоящему воевать, мать пыталась меня удержать. Я тогда уже завербовался, прошел переподготовку. Нас распустили на десять дней в отпуск. Через два дня я дома сказал, что приехал не насовсем, что еще поеду, за границу, денежку зарабатывать. Немая сцена сначала, а потом… Потом были проводы, друзья-приятели приехали, мать подходит к ним и говорит: «Ребята, я тут наручники принесла, вы его пристегните куда-нибудь, чтобы он свой самолет проспал». Они подошли ко мне и рассказали… Допустим, про мою преступную деятельность мама даже не догадывалась. Когда из милиции уволился, она спросила, чем я занимаюсь. Ответил, что куплей-продажей. Она посоветовала быть осмотрительнее. Возможно, догадалась, что мне могут хорошенько мозги накрутить, что, впрочем, в последующем и сделали. После того как меня посадили, наше первое свидание состоялось, наверное, года через полтора. Во время встречи о моем преступлении не говорили, потому что я все, что хотел сказать о преступлении, сказал уже в своих письмах.
Тот, который задушил
«Это был всплеск эмоций». — Труп вместо грибов. — Давление закрытого помещения. — «Здесь не принято ругаться матом». — Человек с тряпкой в руках никогда не станет авторитетом. — «Колония — это большая камера». — Амнистия для участника боевых действий.
За убийство, совершенное при отягчающих обстоятельствах, бывшего милиционера Е. приговорили к двадцати годам заключения. Лишенным каких-либо эмоций голосом он поясняет, что сначала пытался найти компромисс со своей жертвой:
— Я сказал ей: «Оксана, ты же понимаешь, что после всего того, о чем мы с тобой сейчас говорили, я вынужден буду тебя убить?»
— Она испугалась?
— Не думаю. Скорее, она не восприняла мои слова всерьез.
— Что было дальше?
Будничным голосом осужденный Е. поясняет:
— Через три дня ее труп нашли в лесу грибники.
— Как вы ее убили?
— Задушил удавкой.
Осужденный Е.
— Я уроженец города Ангарска. Семьдесят второго года рождения. В колонии сижу за убийство.
— Кого вы убили?
— Это был тоже сотрудник милиции. Точнее, сотрудница.
— В какой правоохранительной структуре вы работали?
— В Управлении по борьбе с организованной преступностью.
— В Ангарске?
— Наш отдел был ангарским, а Управление находилось в Иркутске.
— В какой должности вы работали?
— Старшего оперуполномоченного спецотряда быстрого реагирования — СОБРа. Имел офицерское звание старшего лейтенанта милиции.
— Что входило в круг ваших обязанностей?
— Я обеспечивал силовое прикрытие при оперативных мероприятиях.
— Вы сказали, что убили сотрудницу милиции…
— Я убил ее на почве личных неприязненных взаимоотношений. И не более того. То есть убийство не было связано со служебной деятельностью. Это был всплеск эмоций. При нашей последней встрече я не собирался ее убивать. Мне просто нужны были от нее определенные действия…
— В каком смысле действия?
— Даже не знаю, как будет правильнее сказать… ну, определенная услуга нужна была мне от нее.
— С чем была связана эта услуга?
— С ее связями. Но она отказалась мне помочь.
— И вы, не раздумывая, решили ее убить?
— Конечно.
— Как вы ее убили?
— Задушил удавкой.
— Где вы этому научились?
— Нас специально тренировали. Для «горячих точек». Меня научили убивать. Я владею различными способами убивать людей с помощью подручных средств.
— И что же, у вас не было ни капли жалости, когда вы убивали женщину?
— Если бы я не убил ее, то убили бы меня.
— Погодите, с чего бы вас убили? И кто убил бы? Какой-то детектив получается…
— А в этой зоне все истории детективные.
— Так кто же все-таки мог убить вас?
— Скажем так: эта женщина была связана с определенными кругами, которые были не в ладу с законом. Она отказалась мне помогать в одном деле. После этого я сказал ей: «Оксана, ты же понимаешь, что после всего того, о чем мы с тобой сейчас говорили, я вынужден буду тебя убить?»
— Она испугалась?
— Не думаю. Скорее, она не восприняла мои слова всерьез.
— Что было дальше?
— Через три дня ее труп нашли в лесу грибники. Началось расследование. Оказалось, были свидетели, которые видели, что я с ней приезжал в лес. Кто-то запомнил, на какой машине мы приезжали. Так следствие вышло на меня, и я был арестован.