Нет, было, конечно, что мы кого-то морщили. Забирали деньги и у наркоманов, и у железочников, то есть тех, кто промышлял скупкой металла. Там вообще интересно было, туда заходи и бери что хочешь — никто тебе слова не скажет. И жаловаться не будет, что самое главное. В последний раз мы семьдесят миллионов сразу взяли. В пакете. Правда, пришлось возврат делать. Я взял пакет, вышел на улицу. А к ним в это время «крыша» приехала. Был такой Сорока, он увидел меня, кричит: «Вадик, и ты здесь?» А я с Котом был, говорю: «Ну да, я здесь». — «Деньги отдай». Я ему пакет швырнул: «На, забери». Сел в машину, и мы уехали.
— Теперь объясните, зачем вы этим занимались? Вы же работали в охранном агентстве, за границу ездили.
— Нет, уже не ездил. Суд же был. Первый. Где нам вменяли рэкет. И где меня осудили условно.
— Тем более зачем этим занимались, уже имея условный срок? Неужели не думали: если снова поймают, то посадят наверняка.
— Я хочу сказать одно: с кем поведешься, от того и наберешься. Я долгое время работал в правоохранительной системе. Если сразу ты не достиг определенных высот, какой-то руководящей должности, где тебе гарантируют хороший кусок хлеба, ты неизбежно будешь деградировать в этой системе. Да вы посмотрите хотя бы здесь, в колонии, на сотрудников. На любого посмотрите, он по фене лучше меня говорит, в совершенстве, в пять раз. И сейчас вот если снять с меня черный свитер и надеть на него, то он ничем не будет отличаться от осужденных. А мне на воле, по роду службы, приходилось сталкиваться с криминальными группировками. Посмотрел я на них, подумал, что ребята-то красиво живут. Недолго, правда. Но красиво! Можно и самому попробовать. Ну и пошло-поехало. А тем более я же не каждого морщил подряд. Я, как Робин Гуд, только у богатых брал.
— А как выбирали, кого конкретно обобрать?
— Да там и выбирать не надо, их сразу видно было, всех этих челноков.
— Но вы понимали, что нарушали закон?
— Да какой закон? Помните, как в «Собачьем сердце», у Шарикова? «Да не согласен я!» — «С чем ты не согласен?» — «Надо все взять и поделить». Факт в том, что мне хотелось красиво жить. Даже не столько красиво, сколько в достатке. И в какой-то степени у меня патриотизм был. Я родился в то время, когда Павлика Морозова считали героем. В школе все были пионерами, мы этим гордились. А если в старших классах кого-то не принимали в комсомол, это было настоящей трагедией. Потом в один час все это рушится, все отметается. Мол, чему вас учили, все это неправильно. Когда мы впитали с молоком матери, что надо старшим место в автобусе уступать, что нужно старушку через дорогу перевести. Все в один момент ломается. И начинается формирование новой жизни, формирование нового человека. Невольно сопоставляешь, как было тогда и как стало сейчас.
— Получается, что вы находили своим действиям какое-то моральное обоснование?
— Факт в том, что угрызений совести я не испытывал.
— Я правильно понял: вы видели, что одни живут хорошо, другие живут очень хорошо…
— Нет, я видел, как они добиваются успеха.
— И к ним вы шли? К тем, кто живет хорошо?
— Ну как хорошо живет? Может, я выразился немножко неправильно. Хорошо живет… в каком плане? В плане финансовом?
— Конечно, в финансовом.
— Ну конечно, к ним шел. Опять же, ко всем не пойдешь. К мэру города я же не пойду. Хотя он тоже хорошо живет в финансовом плане. И к начальнику милиции я не пойду. Хотя он имеет какой-то доход. Всю эту бодягу я видел изнутри, знал, как достаются эти деньги. Знал криминальные структуры, знал, кто их крышует, кому они отстегивают потом. А почему бы и нет? Вот если бы я чуть-чуть не хроманул, меня бы до сих пор не поймали.
— Вы говорили про трупы на Арбатской.
— Нас привязали к банде Бегуна. У нас в городе был Виталий Бегун, оперуполномоченный по розыску угнанных машин. У него тоже была криминальная структура. Ему дали десять лет «крытки» — тюрьмы, и пять лет общего режима. Нас в первый раз всех вместе посадили. И стали считать, что мы тоже входили в его банду. Мол, вы с Бегуном общаетесь, значит, вы с ним друзья. Бегун — авторитет, денег много, у него банда, у него изъяли оружия целый арсенал. Значит, вы с ним заодно. А я Бегуна знал только по работе. Начинаю говорить, что никаких общих дел с ним не было, меня не слушают, не дают говорить. Просто надо было убрать меня. Вот я скажу откровенно: если бы они вместе со мной рядом сели, я бы молчать не стал.
— О ком вы говорите?
— На кого я работал… из-за кого получил двадцать лет.
— Все-таки что же произошло на Арбатской улице?
— В том-то и дело, что я не знаю. Мы как приехали, так и уехали. А потом мне сказали, что одного из тех восьми человек, которых мы раскидали, якобы я убил. Но я его не убивал. Там вообще нонсенс. В протоколе осмотра места происшествия и в самом приговоре написано: «погиб при наезде поезда». То есть это было не просто убийство, а как они говорят, убийство с целью сокрытия преступления. Кто-то утащил труп на железнодорожное полотно и бросил под проходящий поезд. Поезд неустановлен. Там так и написали: «неустановленным поездом в неустановленное время». Ну господа, как такое может быть: вы мне даете 105-ю статью, что я убил, и в то же время пишете, что его переехал поезд. Потом нашлись еще свидетели, которые видели, что погибший еще был живой, что я его взял за волосы и четыре раза ударил об шпалы. И в результате у него лопнула голова. Ну как, господа, такое могло быть? Четыре раза ударить человека головой о деревяшку — и чтобы у него голова разлетелась как арбуз? Это нереально.
— Ну а что за человек был погибший? Раньше с ним какие-нибудь отношения были?
— Я его немножко знал. Парень-то неплохой был. Он только что женился, ему хорошая девчонка попалась. Но тоже стал вот к этим братьям Свиридовым ходить. И начал с ними покалываться. Я один раз его встретил, сказал: «Брось, потом же из этого болота не вылезешь. У тебя малолетний ребенок растет, думай о нем больше. Иди лучше воруй, чем этой наркоманией заниматься». Он — «нет, нет, нет» — и в результате себе жизнь и сломал. Я подозреваю, что эти Свиридовы его и убили. Там один мужик сидел, старенький, он из окна всю эту картину наблюдал. Он видел, как мы дрались: что нас было двое и сколько их было. И что поодаль стояла еще одна группа ребят, которые боялись к нам подойти. А потом он видел, как братья Свиридовы тащили этого погибшего под руки, голова у него уже была разбита. У одного из братьев в руке была дюймовая труба. Они сначала голову ему прошибли этой трубой, а потом его бросили.
— Ну а при чем тут вы оказались?
— А мы как раз в это время приехали к ним и поколотили их. Одно на другое наложилось. И на нас свалили, что якобы мы убили. А главное, доказать трудно обратное. Меня спрашивают: «Ты был там в такое-то время?» — «Да, был». Но я-то его не убивал. Я подозреваю, у них между собой разборки были. И еще кто-то помог. Потому что, когда шло следствие, ко мне пришел начальник уголовного розыска майор Ромка Потапов и сказал: «Вадим, в прокуратуру твое дело отдали. Я знаю, ты мужик умный… Но мне сказали, чтоб ты сидел. И я уже сделать ничего не смогу. Хоть ты деньги на этот стол положишь мне». Поэтому я всего ожидал, но не двадцать лет сроку. У меня шок был, когда мне сказали: двадцать! Я думал, что меня осудят за драку по 111-й статье, части четвертой. Я даже допускал такой момент, что мы кого-то побили, но не так сильно, чтобы там кто-то умер. И в итоге меня даже не возили ни на следственный эксперимент, никаких показаний не брали у меня. То есть сначала, когда взяли меня, составили протокол задержания. Я им сказал, что статья 51-я… то есть я не буду с вами разговаривать до суда. Так они потом как только не изгалялись. У нас в то время в Самаре ежовщина процветала, пытки применяли. Выбивали-выбивали показания, но я так и стоял на 51-й. И вот потом они уже устали со мной биться. Пришел из прокуратуры этот Потапов и говорит: «Молчишь? Ну и молчи. Мы теперь копать ничего не будем. Ты все равно будешь сидеть. И сядешь плотно». Я ему говорю: «Рома, ты же знаешь, кто там участвовал?» — «Знаю». — «Ну так в чем же дело?» — «Я тебе сказать не могу. Ты будешь сидеть». Я еще на что-то надеялся, думал, напишу, туда-сюда, разберутся. А сейчас… всё, надежды нет, иногда даже думаю: может, и вправду я там… начудил? Посещают такие мысли. Хотя я точно знаю, что я не способен… Нет, убить-то я могу человека. Запросто. Могу по-любому, хоть кулаком, хоть ножом зарезать. Это я сейчас в себе такую черту уже обнаружил.
— Не каждый о себе такое может сказать.
— А чего тут стесняться? Другие просто боятся сами себе в этом признаться. Вот оно, королевство кривых зеркал, в зоне. Думает одно, говорит другое, делает третье. Столько ненависти, вся грязь, вся накипь всплывает…
— Вы думаете, такое происходит только в зоне? А на свободе разве не так?
— На свободе я уже давно не был. Хотя, в принципе, да, на свободе и в зоне — одно и то же. Только масштабы разные.
— Есть выражение, что зона тоже учит человека.
— Не знаю, чему она может научить…
— Неужели первый, условный срок не заставил ни о чем задуматься?
— Да как не задумался? Два года мне дали. В милицию поставили на учет. Я должен был приходить и у них отмечаться. Я звоню туда по телефону, там сидят две подружки. Обе капитанши. Одну зовут Зиной, другую — Ниной. Я их все время прикалывал, говорил: «Чего, девчонки, скучаете?» Они: «Вадик, ты, что ли? Появился свет в окошке! Чего тебя так долго не было?» Я говорю: «Зина, деньги кончились. Я вот сижу в автомобиле, у тебя под окнами, и звоню тебе с сотового. А на бензин денег нет». Она в ответ: «Ну так зайди хоть, посмотрю на тебя». Захожу, обе сидят, цветут. Я говорю: «Ладно, девчонки, бросайте работу, собирайтесь, садимся в машину и едем». Они, конечно, всё бросают, закрывают кабинет, и мы уезжаем на двое суток. И это я у них отбываю наказание! О чем я мог задуматься?!
Ну а в зоне… для меня шок был, когда я попал в эту зону. Я сопоставлял с теми зонами, в которых работал, и что увидел здесь. Это небо и земля. Тут вообще все по-другому. Может, все дело в контингенте, который тут сидит. В любой другой зоне все четко разложено по полочкам. Обиженные, красные, черные, блатные. Все прекрасно знают свое место. Любой вопрос можно решить на уровне самих зэков, не привлекая администрацию зоны. Вот я, будучи обыкновенным инспектором, вызывал смотрящего зоны, вора в законе Леню Троекурова, и говорил: «Леня, в чем дело?» Он отвечал: «Вадим, нет проблем. Сейчас все исправится». Он давал команду, и все исправляли. В этой зоне ничего не поймешь. В 1999 году тут вообще была анархия. Общий режим был. Потом перевели на строгий режим. Приехали на новый режим отбывать наказание новые ребята, и вроде немножко поумнее, пообразованнее. Но коллектив у них складывается. Я опять же сопоставляю с другими зонами. Если ты, например, черный, что-то отрицаешь, значит, ты это действительно отрицаешь. И стоишь на своем. Если же ты красный, сотрудничаешь с администрацией, так ты и дави на свою педаль — сотрудничай дальше. Никто слова тебе не скажет. Каждый выбирает свою дорогу. В этой же зоне пятнадцать раз на дню перекрашиваются. Сегодня, смотришь, он ходит помощником администрации, а завтра уже всем говорит: «В администрации гады такие, жизни не дают, поэтому, ребята, я теперь с вами». Через три дня он опять нацепил красную повязку. Спрашиваешь его: «Ты