— Пей, — снова говорит.
— Нет, не буду.
Вот и весь разговор.
Сидим дальше. Смотрю, у него на столе и под столом пустые бутылки валяются, а еды нет. Жена его померла, и хотя было у них четыре сына и дочь, старик вел одинокий образ жизни. Был ворчуном и занудой, этим доставал детей и внуков, которые навещали его все реже и реже.
Словом, спивался человек. Жалко мне его стало. Достаю из своей сумки сало (тоже сестре повез гостинец), отрезаю грамм триста.
— На, закусывай.
Сало я отрезал своим перочинным ножом. И обратно нож в карман.
Старик выпил свою бутылку, осоловел и уже на мою бутылку смотрит.
— Отлей, — требует, — мне на утро.
Ну, я отлил. А потом и оставшуюся полбутылки тоже отдал ему. Чего, думаю, позориться, ехать с полупустой бутылкой.
Увидев мой широкий жест, хозяин дома опять за свое:
— Пей!
— Нет, если бы я хотел, выпил бы сразу с тобой.
Смотрю на часы: без пяти минут шесть, а в шесть часов — автобус. Прощаюсь:
— Тезка, мне пора.
Наклоняюсь к своей сумке, беру ее, оборачиваюсь и вижу, что у старика в руках нож, которым свиней режут.
И с криком «Убью-у-у!» он буквально повалился на меня. Ну, что делать, я пытаюсь защищаться, хватаю его за руки. А он все орет:
— Вперед, в атаку, коли штыком…
Наверное, белая горячка началась. Я пытаюсь его успокаивать:
— Да ты чего, — кричу ему, — дурак ты, я тебе денег занял, а ты…
Держу его запястья, он разжимает пальцы, нож выскальзывает на пол, и мы в тот же момент сами падаем. Старик упал шеей прямо на лезвие. Охнул и затих, кровь потекла…
Я забыл, что у него в доме был телефон. Выбежал, к соседу кинулся. Вызывать медичку.
Потом позвонил в милицию, в райцентр. Объясняю дежурному, что да как. Просидел так три с половиной часа (от райцентра до нашего поселка тридцать пять километров). Прокурор приехал. А я все это время у соседа сидел, думал, что если пойду обратно, то фронтовик вот-вот очухается и опять в штыковую пойдет… Я и не знал, что у него перерезало сонную артерию и что смерть наступила через пятнадцать секунд (мне об этом потом медичка сказала).
Меня забрали в милицию. Свою сумку, перочинный нож, часы я отдал тому соседу, у которого три часа просидел, велел ему передать моей жене. Хотя я не сомневался, что скоро вернусь, что все сразу же прояснится, даже кровь на своей руке не смывал, все ждал, думал, пусть приедут, посмотрят, разберутся. Я ведь считал себя невиновным.
Это было в четверг, а в пятницу меня привезли на допрос в прокуратуру. И предъявили обвинение по статье 105-й, части первой: убийство. Для меня словно гром среди ясного неба! Несчастный случай, согласен, да, имел место, но не убийство. Ведь если бы я хотел, мог бы сразу после ссоры уйти из того злополучного дома, не бежать к соседу, не вызывать ни «скорую», ни милицию. И никто бы не знал, что я заходил к старику. Но ведь я сам позвонил, дождался, провел в дом, показал и рассказал. Какой настоящий убийца так бы вел себя?
Нож забрали, и я еще тогда удивился, что у меня не взяли отпечатки пальцев. До ножа я не дотрагивался. И вдруг — обвинение! Никто ни в чем не стал разбираться. Более того, следователь прокуратуры составила фиктивный протокол, что якобы она меня допросила и на допросе я будто бы признался, что вырывал у старика нож и все такое в том же стиле, а главное — она подделала еще и мою подпись в протоколе. И даже в обвинительном заключении есть ссылка на этот фиктивный протокол! А из уголовного дела этот протокол изъяли, чтобы скрыть следы подделки — я знакомился с делом и такого протокола не нашел. А на суде-то его цитировали! Ну и ну…
Во время следствия мне следователь прокуратуры откровенно предложила дать ей взятку. Назвала сумму, и сказала:
— Дашь деньги, мы тебе сделаем условное лишение свободы.
Денег я не дал. Меня осудили к восьми годам лагерей. Четыре года восемь месяцев я уже отсидел. Осталось немного, как-нибудь дотяну. Моя старуха вот письма пишет, все рассказывает, что происходит в поселке. Один раз написала, что у кого-то украли корову. Я в ответном письме посоветовал ей сходить к начальнику милиции и сказать, что украсть мог либо такой-то, либо другой, пишу обе фамилии, либо вместе они вошли в одно дело. Я ведь всех у нас знаю, кто чем дышит… Двадцать лет участковым на одном месте — это не шутка. И вы знаете, через месяц приходит новое письмо от моей бабки, сообщает, что корову украли именно те, на кого я и подумал, вдвоем они вошли в одно дело. Вот так по переписке я уже пять краж раскрыл, не выходя из колонии.
А к зоне человек быстро адаптируется. Понимаешь, что деваться некуда, выше забора не прыгнешь. Только вот с психикой у многих плохо. Нервные расстройства…
Темная история
До поры до времени в жизни оперативного работника В. все складывалось вполне успешно. Пока его не завербовали криминальные структуры.
Осужденный B.
— У нас была благополучная семья. Мать, отец, четверо детей. Мать родом из города Находки, отец — из Узбекистана. Когда я родился, наша семья жила в Дагестанской АССР. Я был четвертым ребенком в семье. Впоследствии мы, все четверо, получили высшее образование. В частности, я закончил московский юрфак.
— Юрфак МГУ?
— Нет, не МГУ. Но в Москве есть одно учебное спецзаведение, которое я закончил. После этого меня приняли на работу в органы, где я проработал с 1987 года по 1997-й.
— В какой должности?
— Экспертом работал. Опером работал. Потом опять экспертом работал. Последнее назначение было — это Якутия. С 1995 года по 1997-й. И в 1997 году уволился. Преступление я совершил в то время, когда уже не работал в органах.
— А почему уволился?
— Не хватало. Не устраивало. Трудное время было. Ну, не выдержал… Потребности семейные были. Двое детей. Потребности большие… Жил самостоятельно, без родителей. Как раз в трудный период связался с криминалом.
— Как это происходит: криминал вербует бывших сотрудников или сами бывшие сотрудники ищут выход на криминал?
— Грубо говоря, в криминале не хватает квалифицированных кадров. Поэтому они тоже пытаются повышать свой уровень при совершении преступлений. Можно, конечно, взять нож или пистолет и примитивно зайти забрать деньги. Но их это уже не устраивает. Они теперь больше ценят какую-то технику, что ли. И они специально ищут знакомства с сотрудниками органов.
— Конкретно на вас кто и как вышел?
— Я вам так скажу: когда сам занимаешься расследованием преступлений, то все равно невольно сам начинаешь в этой среде общаться. Это рестораны, гостиницы. И все равно рано или поздно пути с кем-то пересекаются.
— С кем у вас пересеклись пути?
— Знакомые по школе, знакомые по двору. Кто-то из них с криминалом был связан. Они знали, что я бывший сотрудник, что и где заканчивал, и что куда-то надолго уезжал. Они не знали, где я находился. А когда я уволился, я вернулся на родину.
— В Дагестан?
— Нет, в Приморье. В Дагестане я родился, а потом мы жили в Находке. Вот так вот и встреча произошла. Я уволился, приехал в Приморье. И пошло-поехало одно за другим… Для меня началась новая жизнь.
— Чем вы занимались?
— Я пошел на сделку: работал по иностранцам…
— В чем заключалась суть сделки?
— Да там такая тема, что… За деньги, конечно, за деньги. За очень большие. Да я могу прямо сказать, что я попал в самый тяжелый период. Детям было пять-шесть лет. А я получил назначение ехать работать в Якутию, или в Волгоград, а зарплату-то все равно в органах вовремя не платили в те года. Родных не было рядом, близких не было, новый город, новые люди. Долг, честь, работа — в первую очередь. А детям, я же говорю… Вот это и толкнуло…
— Все-таки я хочу понять, как человек становится преступником.
— А вы знаете, если один раз переступишь черту, то потом тебя уже ничего не удержит.
— В чем заключалась конкретно ваша роль при совершении преступления?
— Войти в контакт с нужным человеком…
— То есть с иностранцем?
— Да, с иностранцем. Войти в доверительный контакт. Зная, что деньги там… очень большая сумма.
— И что было дальше?
— Убили. Правда, я сам не убивал. Просто мы кое-куда с ним поехали. И по дороге все это и совершилось.
— При вас?
— При мне. На суде я сразу признался. Грубо говоря, дело ясное.
— Помните свой самый первый день заключения?
— Меня почти две недели продержали в приемнике-распределителе.
— В каком городе?
— Это было в Уссурийске. Помню, была подавленность, переживания, осознание того, за что тебя взяли. Осознание, что не один день, не один месяц и не один год сидеть придется. Но у меня не было ощущения страха или боязни.
— У вас семья сохранилась?
— У меня давно семьи нет. Считайте, давно сижу… Дети-то пишут, конечно, связь-то я поддерживаю.
— К чему в колонии труднее всего привыкнуть?
— Труднее всего суметь остаться самим собой. В колонии все двуличные.
— И вы тоже?
— Я не двуличный. Я такой, какой есть.
— В чем заключается двуличие других осужденных?
— Боятся говорить правду.
— Вы тоже недоговариваете.
— А нельзя тут быть открытым. В этой среде — нельзя. Надо быть прямым, но открытым — ни в коем случае.
Следствием установлено
Осужденный У. один из тех немногих обитателей спецзоны, которые не сетуют на стечение обстоятельств.
— В том, что спровоцировало мой арест, — говорит он, — виноват только я сам.
Осужденный У.
— Я родился в 1977 году. Проживал в стране вечнозеленых помидор — республике Якутия. Хотя родился в Подмосковье.
Родители уехали из Подмосковья в Якутию еще в 1985 году. Я там вырос, женился, там растут мои дети. Когда я женился — а женился я рано, — меня призвали в армию. Но прослужил недолго, поскольку вскоре меня демобилизовали по семейным обстоятельствам. И в восемнадцать лет я опять оказался дома. Сразу пошел работать в милицию. Проработал я там всего два года. Потом уволился по собственному желанию. И ушел в народное хозяйство. Профессий гражданских хватает, начиная от водителя и кончая охотником-промысловиком.