Так и сейчас. Может быть, Рыба собирает машинку или паровозик для маленького противного аристократика? Которому приспичило срочно получить игрушку из рук именно этого мастера. Скоро поделка будет готова, и в окошке загорится огонёк.
Почувствовав Наташино присутствие, Рыба молча притянул её к себе, обнял – и снова вернулся к своему занятию. Она безропотно отошла в сторону.
Рыба сопел, менял местами детали, бормотал под нос привычное «Чтоб тебя ветром унесло!» По променаду, освещенному солнцем, пробившимся сквозь прозрачную крышу, прогуливались тени и люди. Наташа хорошо различала целые группы нарядных граждан. Должно быть, некоторые здешние жители так хотят похвалиться своими прекрасными одеждами, что это желание делает их видимыми даже для гостя из другого мира.
– Всё,– отвлёк от размышлений голос Рыбы.– На сегодня – всё.
Наташа подошла поближе. На столе стояла… стояло… покоилось… Ну, вот если взять маленькую копию Египетской пирамиды, несимметрично срезать углы, а на каждую плоскость прилепить домики, наподобие ласточкиных гнёзд – вот оно и получится.
– Какое…. странное,– сказала Наташа.– Это что и зачем?
– Это моя учёба. Видишь?
Рыба дотронулся пальцем до монитора и сдвинул развёртку в сторону. Теперь перед ним было изображение точно такой же маленькой пирамидки с гнёздами.
– А для чего это надо вообще?
– Чтоб глаза не ленились. И ум. Я и так слишком долго возился.
Оказалось, что все мастера несколько раз в год собирают и разбирают подобные головоломки или выполняют ещё какие-нибудь задания, специально разработанные учеными. Оценок никто не ставит, каждый мастер сам оценивает свой результат.
– Но зачем тебе учиться?– удивилась Наташа.– Ты же и так всё умеешь.
– Мастера учатся всю жизнь. Сначала учатся для того, чтобы их допустили до работы с материалом. Потом учатся в процессе работы. Потом – в перерывах между работой. Чтобы удержаться в столице, надо постоянно учиться.
– А художники тоже учатся?
– Нет. Им нельзя учиться своему ремеслу у других людей. Они проходят путь во тьме и одиночестве с самого начала. Набивают шишки, пока не получат умение от духов, с которыми танцуют на границе видимого мира. Я слышал о художниках давних времён, которые дерзнули учиться. Некоторым повезло, они смогли стать мастерами. Остальные погибли – они сделались никем. После этого вышел указ, под страхом всех наказаний запрещающий учить художников.
– А если мастер перестанет учиться – что с ним будет?
– Он растеряет умения. Вряд ли погибнет – внутри мы достаточно прочные. Но с жизнью в столице он может распрощаться. Добро пожаловать на окраину.
Рыбу передёрнуло от этой мысли – видно, «окраина» для него была чем-то сродни ссылке в Сибирь на вечное поселение.
Наташа вспомнила истории, которые старожилы агентства рассказывали о юности Прямого и Весёлого. Должно быть, в те времена друзья-совладельцы были мастерами – и очень хорошими мастерами. Пока не перестали учиться. Теперь они – никто. Отправить бы их на окраину жизни!
– А у вас есть такие люди… такой специальный отдельный лар… Вот они живут, ничего не делают, а всё равно живут?– спросила Наташа.
– Вообще ничего?– уточнил Рыба.– Или ничего такого, что можно увидеть глазами?
– Вообще ничего! Ничегошеньки! Коптят небо, потребляют всё подряд, другие им завидуют. Наверное, аристократы, да?
– О нет, им есть что делать. Они должны подчиняться строгим законам, жить безупречно, чтобы не уронить свою честь. Даже если ты рождён художником в семье аристократов – ты не станешь художником. Будешь плохим аристократом, который тратит все силы на то, чтобы жить по правилам. И духи к тебе не пробьются.
– Зачем же нужны такие правила?
– Аристократы принимают законы, по которым живёт вся Просвещенная Империя. Тот, кто создаёт законы для других, сам должен соблюдать ещё более строгие законы.
– Ага, значит, аристократы всё же производят кое-что – законы. Не подходит. Неужели у вас совсем нет людей, которые живут в своё удовольствие? Чтобы всё у них было, и ничего им за это не было?
– Таких я не видел. Разве что на окраинах. Если твой род, твоя семья кормит тебя, а ты упиваешься бездельем. Не могу представить себе такой род, но на окраинах чего не случится.
Похоже, для Рыбы и ему подобных «окраина» – явление несколько иного порядка, нежели Сибирь. Это миф о загробной жизни. Может быть, нет никаких окраин. А может быть, они только снятся столице Просвещенной Империи. Они ей снятся, а она в них верит.
Рыба выключил монитор и сдвинул его к потолку. Потом огляделся по сторонам и поместил пирамидку с гнёздами на свободную полку.
– Вот ты собрал эту хреновину, а дальше что?– тоскливо спросила Наташа.– Теперь ещё чашки лепить будешь, да?
Нарядные люди праздно прогуливались за прозрачной стеной. Это только с виду они такие беззаботные, а на самом деле каждый соблюдает строгие правила.
Рыба неторопливо вытер руки специальным жестким полотенцем, как он делал всегда после работы, снял свои смешные нарукавники и только после этого сообщил, что сегодня у него – день учебы. Он трезво оценил свой уровень, немного ужаснулся и теперь свободен. К тому же он подготовил для Наташи сюрприз. Сегодня один художник будет представлять в Галерее на набережной свою новую картину.
Они вышли из мастерской и влились в поток горожан, мирно текущий по бульварам и проспектам столицы.
– А к маме твоей когда поедем?– напомнила Наташа.– Неужели ты не хочешь найти путь от тебя ко мне?
– Очень хочу. Я поговорил с секретарём матери. Удивительно, но она уже знает, что у меня появилась какая-то особенная подруга. И потому настаивает, чтобы я непременно привёз к ней тебя. Каждое утро секретарь сообщает мне о свободных часах и минутах. Как только они совпадут…
Рыба говорил что-то ещё, но упоминание о «свободных часах и минутах» встревожило Наташу – словно она не доделала важную работу и напрочь об этом забыла. Маленький смерч возник где-то на периферии сознания. На него, как на катушку, наматывалось изображение – скоро смерч сметёт, вернее, намотает на себя весь хрупкий мир, а Наташу унесёт за тридевять земель. Почувствовав, что ноги её отрываются от земли, она обхватила Рыбу за плечи, прижалась к нему, закрыла глаза. Но даже с закрытыми глазами Наташа видела материализовавшееся воплощение своей тревоги. Смертельная воронка приближалась, но вращалась всё медленнее, как будто в ней заканчивался завод. Потом замерла и рассыпалась на крошечные цветные квадратики, которые растаяли в воздухе без следа. Тревога мало-помалу отступила. Наташа разжала руки.
– Представляешь,– стараясь говорить насмешливо и легко, сказала она,– Стоило вспомнить про работу, и меня чуть ветром не унесло.
– Я так и не понял, что ты делаешь на своей работе?– спросил Рыба.– Почему она вытворяет с тобой такие фокусы?
– Это сложно объяснить. Я чувствую, как жернова постепенно перемалывают меня, делая мукой для корпоративного пирога. И, о ужас, я сама своей работой привожу в движение эти жернова.Я продаю воздух. Даже нет. Я продаю представление о том, что воздух, которым можно дышать бесплатно, надо покупать. Ты каждый день делаешь своими руками что-то материальное. А я ничего не произвожу. Я – офисный планктон. Я только суечусь и молочу кулачонками воздух. Который потом пытаюсь кому-то продать. Когда я умру – не останется ничего полезного. Ничего, что помнило бы обо мне. От этого я особенно устаю. Потому что зачем я тогда?
– Когда я умру, надо мной можно будет насыпать курган из чашек, которые я сделал. Но я живу не для того, чтобы делать чашки, поверь.
– А для чего?
– Чтобы жить. Есть, пить, гулять, дышать, курить. Чтобы сниться тебе. Чтобы ты снилась мне.
Они свернули на тихую улицу. Чуть закопченные деревянные избушки, похожие на печки-буржуйки, торчали по обе стороны. Они стояли на кривеньких изогнутых ножках, обвитых серебристо-серым плющом, и казались одинаковыми, если бы не резьба: все дома были украшены по-своему. Как если бы собрались народные умельцы с разных концов земли, и каждый вырезал на вверенном ему строении свои национальные узоры. Наташа поманила Рыбу в заросли плюща. Серебристо-серые плотные листья скрывали от посторонних глаз уютную беседку с широкой скамьёй, обитой мягким материалом. До показа картины оставалась ещё масса времени.
Так бывает в хрупком мире: Наташа оглядывается по сторонам, видит дверь, которую раньше не замечала, открывает её и обнаруживает комнату, или просто матрас, висящий в пустоте. Она найдёт такой матрас даже в пустыне, если рядом будет Рыба.
По улице, мимо резных закопченных домов, прогуливались ни о чём не подозревающие граждане в нарядных костюмах. А тем временем в тайнике, совсем рядом с ними, в гуще серебристо-серых зарослей, сон и явь сливались в одно.
– Ну вот, теперь я готова к встрече с искусством!– объявила Наташа, помогая Рыбе освободиться из объятий плюща. Застёгивая свои крючки, он основательно запутался и чуть не остался в беседке навсегда, в качестве детали интерьера.
Они миновали квартал избушек на курьих ножках и вышли на набережную. К воде сбегали ступени, у причала стояли яхты, чем-то похожие на двухэтажные колымаги, что двигались по улицам города. Но всё-таки средства водного транспорта больше отвечали требованиям безопасности. Хорошо, что здешние жители понимают хотя бы это: лучше прослыть владельцем не самого оригинального корыта, чем уйти на дно вместе с тремя тоннами завитушек. А может быть, все самые нелепые лодки утонули, и это – естественный отбор?
– Хотел бы я знать, в каком мире останется душа наших отношений.– задумчиво произнёс Рыба.
– Почему – «останется»?– удивилась Наташа.– Что за пессимизм?
– Но ведь однажды – может быть, очень нескоро – мы умрём. И душа наших отношений будет искать воплощения.
– Брр. У вас же, вроде бы, нет никакой религии, кроме той, что художники – суть шаманы.
– Шаманы?
– В нашем мире ваших художников иногда называют шаманами. То есть наших тех, кто как ваши художники. Неважно. Так значит, вы тоже верите в души? И у вас есть свои на этот счёт теории? Или это какая-нибудь эзотерика с другого континента? Что такое для вас – душа отношений? Может быть, у нас тоже такое есть, только называется иначе.