Пётр Петрович, удовлетворивший потребность в никотине, радостно потирал руки.
– Бросил курить!– объявил он.– Теперь – не больше трёх в день. Это была вторая.
Лучшего момента для обсуждения деталей рекламной кампании было не найти. Но строптивый Пётр Петрович не захотел ничего обсуждать. Он даже не пожелал ознакомиться с предложениями, которые привезла ему Наташа. Вместо этого открыл на своём компьютере сверхсекретный план продвижения, подготовленный для московского филиала, выделил в нём три графы и сказал:
– Не надо выкрутасов там, где это не надо. Просто повторите у нас все пункты, кроме тех, что я отметил. Объясняю, почему не надо этих трёх. Концертов у нас хватает. Своих. Не надо каких-то незнакомых пижонов из Лондона привозить. Минус один. Брендирование станции метро. Это вообще ни в какие ворота. Ни в Нарвские. Ни в Московские. У нас не так много станций, как у вас. Всё на виду. Обалдели? Взять целую станцию и увешать только нашей рекламой? Это же неприлично. Что люди подумают? Что мы какие-то выскочки-однодневки. А мы – авторитетный мировой бренд с богатой историей. Минус два. И третье. Интернет. Почему я должен платить за Интернет, если за него уже в Москве заплатили? А? Вот я вас и подловил. Интернет-то у нас всеобщий. World Wide Web называется. Что в переводе означает Всемирная Сеть! Всемирная! Здесь написали, в Никарагуа прочитали. Короче, вычёркиваем. И таким образом сумма меняется… И становится…
Наташа уже представила, как она с позором возвращается в Москву… И зачем только она потратила полдня на составление пяти оригинальных планов продвижения с учётом специфики города Санкт-Петербурга, если заказчик на них даже и смотреть не стал?
– Вот какой она становится,– Пётр Петрович открыл отдельный документ, скопировал туда цифру и тут же стёр – в целях конспирации.– Понятно вам? И как раз столько нам и выделили!
Наташа внутренне возликовала: итоговая сумма почти втрое превышала ту, которую она надеялась выцарапать из директора питерского филиала, к тому же этот ангелоподобный мужчина невозможного не потребовал и пытку дополнительным концертом применять не стал.
– Не расстраивайтесь, что я раскусил ваш трюк с Интернетом,– сказал ангелоподобный.– Я вам лучше сейчас скажу, где можно вкусно и недорого пообедать. Записывайте, потому что объяснять буду долго. А концертов у нас хватает. Вот, вчера был один, например… Ну, записывайте, записывайте!
«Потому что вчера концерт был»,– вспомнила Наташа. Камин застрекотал вновь. Новый клерк подбежал к нему и храбро сунул голову внутрь.
Глава двадцать пятая. Дремлет притихший
До Московского вокзала Наташа решила добраться пешком – карта была при ней, а стоило только засомневаться в правильности выбранного пути, как рядом появлялся какой-нибудь симпатичный тихий человек и указывал верное направление.
День клонился к вечеру, и небо из серого стало свинцовым. Пешеходы еле-еле передвигали ноги, как будто небесный свинец действовал на них отравляюще.
В поисках тихой кофейни Наташа свернула с Невского на Малую Конюшенную. На углу, на сваленных в кучу каменных плитах, непонятно как удерживая равновесие, стоял трубач и наигрывал какую-то почти забытую мелодию. Люди останавливались послушать, кидали деньги в его чемоданчик.
– Дремлет притихший… – вдруг запел мужчина в болоньевой куртке.
– Северный город!– вторили ему красивым дуэтом мать и дочь в одинаковых красных спортивных шапочках.
– Низкое не-е-е-бо над головой!– дребезжащим голоском подтянула старушка.
И уже хором, все вместе, обнявшись:
– Что тебе снится, крейсер Аврора, в час, когда утро встаёт над Невой?
Наташа обнаружила, что тоже поёт вместе со всеми, поёт, не помня ни слов, ни мелодии…
А через пару минут никого вокруг уже не было: ни музыканта, ни слушателей, только мелькнули вдалеке спортивные красные шапочки, и пропали.
Наташа быстро пошла вперёд по улице, притихшей и дремлющей под свинцовым небесным колпаком, но, почувствовав на себе чей-то тяжелый взгляд, резко обернулась. Прямо на неё пронзительно смотрел трёхметровый бронзовый Гоголь. Словно под гипнозом, она сделала несколько шагов к монументу. В ближайшем фонаре зашипело, пенясь и грозя выплеснуться наружу, масло – или, быть может, перегорая, забилась в агонии электрическая лампочка. Замерло движение на Невском проспекте. В наступившей тишине ударил колокол Казанского собора. Процокали по брусчатке – каблуки? копыта? Прошлое с настоящим перемешалось совершенно. Монумент дохнул на закоченевшие пальцы, поддёрнул половчее шинель, облизал губы тонким, маслянисто блеснувшим языком – и наваждение исчезло. Только в ограде, возле самого постамента, лежала теперь тушка голубя, аккуратно обезглавленная.
– Всё-таки откусил!– с уважением прошептала Наташа и посмотрела на памятник снизу вверх.
Памятник смотрел на неё сверху вниз.
– Стильный макинтош,– продолжала Наташа, оглядев спадающую складками бронзовую шинель,– и как раз для такой погоды.
– Да, интересный фасон, мне тоже нравится,– вместо Гоголя ответил Рыба. Он уже стоял рядом, и на нём было серое шерстяное пальто, клетчатый шарф через плечо и такая же кепка – не хватало только трубки, и получился бы типичный городской сумасшедший, возомнивший себя Шерлоком Холмсом.
– Я вот про него говорю,– Наташа указала на памятник.– Но ты тоже ничего себе прикинут.
На свет немедленно была извлечена телефонная гарнитура. Хотя – мельком подумала Наташа – на улицах этого города вряд ли кого-то удивит человек, разговаривающий сам с собой или с невидимым собеседником.
– Что вы сделали со своим небом?– оглядевшись, спросил Рыба.
– Это не наше небо,– весело ответила Наташа.– Ты что, не заметил – мы в другом городе! Ну-ка, давай, найди десять отличий.
Она схватила его за руку и потащила в сторону Невского. «Художник!– прошептал Рыба, когда перед ними возникла громада Казанского собора.– Только художник мог так…» Он остановился, замолчал, захлебнувшись впечатлениями, но Наташа уже толкала и тащила его дальше, вперёд, к новым восторгам и открытиям. Рыба щурился, замирал посреди тротуара, смотрел куда-то вверх или в сторону и произносил непонятные слова – то ли сложные архитектурные термины, то ли известные только в хрупком мире нецензурные слова, выражающие крайнюю степень восхищения.
Стоило выйти на набережную Фонтанки, как налетел ветер. Не ураган, срывающий крыши с домов – но Рыбе хватило и самой малости. Словно ребёнок, стоял он посреди моста, раскинув руки в стороны, и ловил сквозняк за волосы.
– Молодой человек! Сойдите с дороги и не мешайте циркуляции публики!– строго сказала ему какая-то дама.
– Извините, мэм,– ответил Рыба и отскочил к перилам. А потом, повернувшись к Наташе, восторженно добавил:
– Чтоб меня ветром унесло! Я её видел!
– И она тебя увидела. Но ты не волнуйся, тут все спят на ходу и видят сны. Иногда – чужие.
– Наверное, люди здесь живут добродушные и спокойные,– сказал Рыба,– ведь всё дурное тут же уносит ветер.
– Да ещё чего! Такие же психи, как везде, только тихие. Не город, а сумасшедший дом в период ремиссии.
– Тебе так кажется, потому что весь этот город – художник. С ним нелегко ужиться без любви.
– Я не собираюсь жить с целым городом. У меня есть ты, этого достаточно… Но спасибо, что напомнил о художниках. Мне же надо привезти отсюда всяких подарков. Дурацкая традиция: ищи тут, чего нет там.
Наташа, как незадолго до неё – Рыба, встала посреди Аничкова моста, раскинув руки в стороны, и обратилась к прохожим с просьбой указать путь к ближайшей сувенирной лавке. Но все, как на беду, были местными жителями и сувенирами не интересовались. Зато рассказали, кто может почти бесплатно наточить ножи и починить утюг любой степени сложности, в каком подвале ставят лучшие в городе набойки, где продаётся самый вкусный ржаной хлеб, и как найти Костю Моряка, который на своём катере за бутылку водки перевезёт вас с одного берега Невы на другой, если разведены мосты. Наташа было отчаялась, но тут в толпе мелькнул высокий чернокожий турист в розовой будёновке, зенитовском шарфе по колено, в распахнутой шубе, под которой виднелась футболка «Я сердечко Питер», и с расписной балалайкой за плечами. Он-то и указал путь к магазину, в котором умудрился так удачно затовариться.
Придерживаясь направления, заданного интуристом, Наташа и Рыба прошли немного по набережной, свернули во двор и нашли крошечную лавку с безделушками. На прилавке лежали сувениры с видами города, по стенам были развешаны картины, тарелки, футболки, какие-то украшения и просто изящные вещицы.
Рыба застыл перед стендом «Всё по 50». Наташа уже успела выбрать подарки и расплатиться, а он продолжал глазеть.
– Нравится, что ли?– с удивлением спросила она, подойдя поближе.
– Нет. Неподражаемо уродливо.
– Так правильно, ты посмотри на цену. Столько оно и стоит.
– Но ведь это – украшения.
– Ну да. Дешевые украшения.
– Они для красоты?
– Для неё.
– Разве уродливое может украшать?
– Слушай, а эти ваши безродные с окраин – они что, в колье с брюликами свиней доить ходят?
Рыба беспомощно моргнул, вскинул руку к голове, чтобы заправить за ухо непослушную прядь, но вместо этого поправил кепку.
– Невозможно умереть от того, что тебе нечем себя украсить,– осмыслив все незнакомые слова, ответил он.– Только то, без чего можно умереть, должно стоить мало. Или вообще ничего не стоить.
– Какой же ты рабовладелец и крепостник! По-твоему, если человек бедный – то он должен ходить урод-уродом, в дерюге и онучах?
Рыба снова заморгал и вцепился в кепку.
– Украшения красивы,– попробовал объяснить он,– но они не сделают урода ни на вот столько красивее. А такие украшения… Они вполне могут превратить привлекательного человека в менее симпатичного.
– Да я и не собираюсь это покупать, чего ты раскипятился. Смотри зато, что у меня теперь есть!