Зато он есть. И они обязательно снова встретятся – кто-то пробьёт эту стену – и они будут вместе. Потому что живы. Пока жив – можно исправить очень многое.
А «предательства с большой буквы» – да были ли они в её жизни? История с магазином, который – будем смотреть правде в глаза – всё равно разорился бы, не сразу, так постепенно. Он умирал бы у неё на руках, а она ничего не могла бы сделать, чтобы его спасти. Три месяца, полгода агонии – а потом всё равно крах. Так было предначертано, так и случилось. И родители просто воспользовались случаем, чтобы не продлевать всеобщие мучения. Это разве предательство? Это смелое решение, очень мудрое и очень непростое. Дура, дура, дура.
Как хорошо, что они живы. Как хорошо.
Наташа не стала дожидаться утра и отправила родителям – каждому отдельно – одинаковые СМС: «Простите меня, я была такой дурой!»
Она сидела на полу и глупо улыбалась – словно быть дурой оказалось очень приятно.
Раздался звонок городского телефона. Наташа нехотя поднялась на ноги – кто может звонить в такое время, наверняка ошиблись – и добрела до полочки с аппаратом.
– Ермолаева,– хмуро сказала она в трубку.
– Наташа! С тобой всё в порядке?!– послышался взволнованный голос матери.
– Да. Только у меня бессонница. А тебе опять что-то приснилось?
– Слушай меня внимательно. Всё в жизни можно исправить! Ты ещё очень молода. Жизнь только начинается. Хочешь, мы сейчас приедем к тебе? Только ничего не предпринимай! Все проблемы можно решить, пока ты жива.
– Да что случилось-то?
– Не валяй дурака!– выхватил трубку отец.– Ты нам что за предсмертную записку прислала?
Наташа засмеялась. В самом деле, а как ещё можно понять сообщение «Простите меня, я была дурой», присланное среди ночи? Стоило больших усилий убедить родителей в том, что вот сейчас-то она точно не станет сводить счеты с жизнью. И ещё больших – чтобы вслух сказать то, что она поняла.
– Так ты больше не обижаешься?– успокоилась мать.– Ну, мы так и знали, что когда-нибудь ты поумнеешь и всё поймёшь. Только не думали, что это случится в три часа ночи.
Наташа убрала тетрадку в ранец, закрыла кладовку и прилегла на диван.
Звонок будильника. Здравствуй, ад.
Рабочий день начался особенно мучительно. Традиционное совещание проходило при участии совладельцев – Прямого и Весёлого, под присмотром Мамы. Получилось как в басне «Лебедь, Рак и Щука», только ещё более наглядно. Лебедь рвался в облака, в Тибет, Рак пятился назад, к традиционным ценностям, а Щука тянула время, потому что следующая встреча у неё была назначена только через три часа.
Кое-как утвердили общую концепцию продвижения торговой марки «Лапширак». Наташа отчиталась по своим проектам. На сладкое Весёлый припас чудеса креатива неизвестной фирмы-конкурента и поставил на стол «Микс из экзотических фруктов “За Русь святую!”»
Для плановой встречи с клиентом потребовалась красочная презентация. Наташа бездумно меняла местами картинки и надписи. Сквозь туман полудрёмы раздавались причитания Кэт:
– Ах, ночи мои белые, море моё белое, на кого я вас покинула, зачем уехала! Ах, речка моя, реченька, речка моя Маймакса!
– Заело?– беззлобно спросила Мара.– Интернет-то ведь работает.
– За-за-заело!– обрадовалась Кэт.– Ах, речка моя Маймакса пш-ш-ш чпок… Маймакса пш-ш-ш чпок… Маймакса пш-ш-ш чпок…
Наташа швырнула в неё пластиковой папкой. Кэт увернулась, но затихла. Они с Марой дружно застучали по клавишам – должно быть, обсуждали в ICQ, не пора ли сдать бешеного руководителя в амбулаторию, на опыты.
Наташа прижала руки к вискам, уставилась на дверь кабинета. Вид этой плоскости, ещё не обклеенной фотографиями знаменитостей, успокаивал её. «Я не здесь, это не я, я не сойду с ума».
Дверь вздрогнула и медленно начала открываться – но не наружу, как обычно, а внутрь. «Если опять Гогога со своими выкрутасами – ударю по голове вазочкой! Я его убью, меня посадят. Но сперва я убью его»,– отрешенно подумала Наташа. Дверь поддалась и распахнулась.
Удивлённый взгляд. Взмах руки, привычно поправляющей светло-зеленую прядь.
– Я тебя нашел!– просто сказал Рыба, как будто они играли в прятки.
«Это не сон,– подумала Наташа.– Вернее, для него это – сон. Да неважно, что это. Это – он. Это – главное».
Мара и Кэт так увлеклись перепиской, что перестали замечать даже Наташу.
Рыба стоял в проёме, подпирая дверь плечом. Наташа поднялась с места и шагнула навстречу. Потом схватила его за руку, и они побежали, быстро-быстро, чтоб никто не остановил, в сторону лестницы и вниз, на третий этаж – туда, где среди сейфов непонятной какой-то фирмы, железных сейфов, выстроившихся в ряд у стены, стояла одинокая садовая скамейка под искусственным фикусом.
Они сидели на этой скамейке. Молча прикасались друг к другу, словно боялись, что вот-вот растает видение.
Как будто вспомнив о чём-то важном, Наташа достала из кармана телефон. Отключила звук. Потом сфотографировала Рыбу – как и обещала себе сегодня ночью.
– Я не могла уснуть всё это время. Ты тоже?– спросила она.
– Я – мог. Я только и делал, что спал. Засыпал даже на работе. Засыпал, и всякий раз оказывался в том железном ящике, который ты называешь лифтом. Открывались двери, и я попадал в длинный пустой коридор, такой белый и светлый. Очень длинный. Иногда он ветвился. Иногда в конце коридора меня поджидал знакомый лифт. А дальше – снова коридоры, бесконечные. Я пробовал остановиться, сесть на пол, но ничего не получалось. Надо было идти, идти и идти. И я шел. После такого сна кажется, что не спал вовсе, а в самом деле ходил. Сегодня я снова оказался в знакомом коридоре и пошел вперёд. И вдруг услышал голос: «Рыба, в путь!» Или что-то похожее. Он звал меня по имени, и я пошел на этот голос. Хоть что-то новое. И вдруг я увидел дверь. В том коридоре никогда не было дверей. Дверь было очень трудно открыть, она словно сопротивлялась. Зовущий голос стих, но дверь не исчезла. Я всё же открыл её и увидел тебя.
– Я знаю, почему тебе трудно было открыть нашу дверь. Ты её внутрь толкал, а надо было тянуть на себя. Но теперь – моя очередь открывать,– сказала Наташа и огляделась. Сейфы, сейфы, сейфы – нет, вроде бы виднеется какой-то просвет. И точно – дверь. Наташа дёрнула за ручку. Не заперто. В полутьме чужого кабинета, пахнущего пылью и плесенью, виднелся продавленный кожаный диван, за ним – полированный письменный стол, чисто прибранный. На голом окне – ни жалюзи, ни занавесок. В углу вешалка, на ней измятая шляпа и зонтик-трость. Под вешалкой – растоптанные сандалии.
По всему видно, хозяин решил пораньше смыться домой и не стал запирать помещение. А может, никогда не закрывал – поживиться здесь было нечем.
Наташа поманила Рыбу за собой и задвинула внутреннюю щеколду.
На окне, одна за одной, загорелись семь крошечных плавающих свечек. А может быть, это включили свет в своих квартирах жильцы дома напротив.
Глава двадцать девятая. Сезон листопада
В хрупком мире наступила осень. Листья на деревьях поседели и стали падать на землю. Движение на столичных улицах почти остановилось: белые сухие вороха лежали на проезжей части и на тротуарах, их было не так просто объехать. Ну, обойти – ещё можно. Перепрыгнуть. Или пройти прямо по ним, проваливаясь по колено.
–У вас что, забастовка дворников?– спросила Наташа, поддевая мыском туфельки кучу листьев. И остановилась – залюбовалась. Как белые мотыльки, размером с ладонь, они плавно взлетели вверх, а потом стали опускаться на землю – медленно и торжественно.
– У нас – что?– переспросил Рыба.
– Не убирают вот,– пояснила Наташа.– Красиво, конечно. Но ни пройти, ни проехать.
– Красиво. Потому и не убирают. Когда наступает осень – все становятся немного поэтами. Любуются увяданием природы и сочиняют грустные стихи. Потом записывают их на обороте.
– На обороте чего?
– Сухих листьев. Записывают и тут же выбрасывают. Ближе к сезону дождей рядом со всеми ресторанами лежат горы исписанных листьев.
– И что потом с ними сделают? Издадут полным собранием сочинений прошедшей осени?
– Нет. Их сожгут в день уборки листьев. Это очень старый обычай. Никто не работает в этот день. Император вместе со всеми сгребает листья в каменные жаровни. А вечером мы зажигаем костры, и город наполняется сладковатым запахом. Грустные стихи сгорают, но остаётся этот вечер, когда во всех городах все жители, вне зависимости от лара, сидят рядом, глядят на огонь и мысленно выбрасывают в него всё плохое, что накопилось за год. Слегка одурманенные, мы возвращаемся домой под утро. И просыпаемся где-то в середине дня, под перестук дождя.
– Как красиво!– воскликнула Наташа.– Я бы так хотела увидеть эти ночные костры. Ну, или хоть какой-нибудь праздник, мне так не хватает праздника!
– Тогда радуйся. Между первым днём листопада и началом сезона дождей по всей империи гремит праздник безродных жителей. Именно сегодня и гремит. Прислушайся.
– Мы, значит, поедем на вашу знаменитую окраину?– обрадовалась Наташа.– А нас там самих на костре не зажарят?
– Мы никуда не поедем. Безродные сами добираются до столицы. И первым делом навещают всех знаменитых столичных мастеров – так уж заведено. Скоро ты сама увидишь пару выдающихся безродных экземпляров.
– Я же мало кого у вас вижу!– напомнила Наташа.
– Этих – увидишь,– заверил Рыба.– А теперь мне пора на работу.
Белые листья лежали даже на полу мастерской. Были среди них и исписанные, но Наташа не стала поднимать и читать: Рыба (если это писал он, а не какой-нибудь скучающий аристократ) доверил свою грусть этим листьям. Если бы он хотел доверить эту грусть любимой девушке – так бы и сделал.
Сначала праздник бесновался за прозрачной стеной: яркие люди, похожие на завсегдатаев Сорочинской ярмарки, неведомой чудной властью угодивших на распродажу в ГУМ, заполнили весь променад. Потом прозрачные стены дрогнули, там и сям запели, пустились в пляс, и понеслись хороводы и карусели, и полилось рекою пиво: в чопорную столицу, утирающую нарисованные слёзки сухими белыми листьями, пришла настоящая жизнь.