«Войдите», – но официант был уже на пороге. Тоже татарин, наверное, но молодой, смазливый, улыбчивый. Он молча вкатил на тележке фрукты в вазе и шампанское в золотом ведерке со льдом. Хотя впору было бы пить коньяк или горячий грог с ромом – в номере стоял хорошо если не мороз. Официант неловко открыл бутылку, та была действительно холодная, что неудивительно, и пены на багровый палас пролилось мало. Евгений Евгеньевич махнул рукой, мол, спасибо, но официант, молча и таинственно улыбаясь, с выражением доброго фокусника, включил кондиционер, и тут же повеяло теплом. Евгений Евгеньевич кивнул, взял бутылку и убедился – Veuve Cliequot.
Официант исчез. Евгений Евгеньевич снял пиджак, зачем-то глянул за оконную занавеску, в пустую степь, и испытал прилив тоскливого уныния. Машинально взял грушу из вазы, откусил и провалился в мягкий диван. Было очень тихо, только чуть слышно журчал кондиционер. И Евгений Евгеньевич, измученный путешествием, мгновенно уснул с надкушенной грушей в руке. А вдова, чуть пенясь, медленно вытекала на багровый ковер.
Ему приснился сон.
Будто бы он и Люмьер идут куда-то вместе, а куда – неизвестно. Вокруг неясная, среднерусской внешности местность. На Люмьере белое кимоно с большим малиновым иероглифом на животе.
– Откуда у вас такое? – спрашивает Евгений Евгеньевич.
– А помните, мы были с вами на китайской выставке, – говорит Люмьер со знакомой иронической полуулыбкой на устах…
Бокал покатился по ковру, Евгений Евгеньевич очнулся. Что бы это значило, подумал он, хотя не верил ни в сонники, ни во Фрейда с Юнгом. Впрочем, отчего приснилось китайское, понятно: я же на Востоке, черт бы его побрал. А Люмьер? Странно, но учитель давно ему не снился. Да и почти не вспоминался с тех пор, как кончилось прошлое и настоящее изменилось. Ушли трепетное любопытство к миру, честолюбивые надежды и предчувствие, что вот-вот ему наконец откроется настоящий его magnum opus. Его личный путь. Тогда во времена ранних статей он верил в свою миссию распространителя, нет – утвердителя культуры.
Впрочем, нет, пыл благородных стремлений, если выразиться по-печорински, иссяк позже, погас вместе с изменой Ипполита, не осталось ничего, как после пожара в Александрии, хоть поначалу Евгений Евгеньевич этого не заметил, не хотел замечать. Да, прошлое закончилось – его неверный Ипполит унес с собой. Осталось настоящее, но лишенное целости, всё из фрагментов и осколков, которые походили один на другой, меняясь, как в калейдоскопе. Жили у бабуси два веселых гуся, ходили в свет под руку, публика в благоговейном восхищении расступалась, один черный, другой русый, в те годы они были на ты с бокалами и кинжалами. Тогда к месту было:
С детства влекла меня сердца тревога
В область свободную влажного бога…
Но на сей раз сердца тревога завела его в обратном направлении, в противоположное состояние…
Вздохнув, поднялся, стал исследовать номер. Что ж, он видел мельком на фасаде отеля шесть золотых звезд, и на четыре номер, пожалуй, тянул. Прежде другого – ванная комната. Белые махровые полотенца всяких размеров, и фен на стенке, попробовал – действует. И багрового нутра большая ванна. И хороший рассеянный свет, как в библиотеке. Туалет здесь же, но за деликатной матовой перегородкой. Освежитель воздуха – ткнул – работает. Из гостиной выход в огромную лоджию с большими дачными пластиковыми столом и креслами, лоджию, на которой сейчас делать было решительно нечего. И еще две двери. Заглянул в спальню: всё в розовом, как будуар провинциальной кокотки, кровать king-size, постель мягкая, подушек много, пуховая перина, шкаф расположен удобно. Аккуратно повесил сменный костюм, разложил белье.
В кабинете на большом письменном столе обманчиво старинного вида настольная лампа зеленого стекла – удобна – и толстая коричневая книга обманчиво старинного переплета, открыл – Коран по-русски, что ж, в скандинавских шератонах лежит же английская Holy Bible. И какая-то папочка – поначалу не обратил внимания. Есть еще кресло для чтения, над ним – развесистое бра. Не Негреску, конечно, но недельку прожить можно, решил Евгений Евгеньевич. И продолжил распаковывать вещи. Достал пароварку – важнейший предмет в поездках, когда следует особенно внимательно относиться к диете. Поставил на письменный стол деревянный складень с Девой Марией, зачем-то купленный в Иерусалиме на ступенях Храма Гроба Господня у уличного торговца-араба. Вынул склянку французского одеколона pour homme, побрызгал на себя и в воздух. Вновь наткнулся на папочку. Раскрыл, это был поэтажный план отеля.
Евгений Евгеньевич никогда не любил всяких планов и чертежей, испытывал неприязнь к регулярному, даже разлапистая разноцветная карта московской подземки с ее перепутанными переходами вызывала у него смутную досаду. Но сейчас открыл обложку, полистал. Коридоры. Номера. Запасные выходы. На пятой странице был, по-видимому, план подвальных помещений, схема коммуникаций, а посередине красная стрелка указывала вниз. Перевернул еще страницу, на следующей был изображен пустой трехмерный куб, а в кубе надпись – лишь одно непонятное, показавшееся Евгению Евгеньевичу загадочным и таинственным слово «кэшэнэ».
25
Это мы с вами теперь многое знаем о богаче и магнате Равиле Ибрагимове, но Евгений Евгеньевич видел его, как мы помним, лишь однажды. И не знал о нем ничего, кроме странной приверженности того к словечку «линейно». Он даже ни сном ни духом не ведал, что находится сейчас на малой родине своего нанимателя. И биографию банкира он не успел – да и успеть не мог – прочитать. Не знал ничего, к примеру, ни про покойного брата Усмана, ни про сестер Дарью и Олесю Сухорук, первая тоже умерла, а вторая выехала в Болгарию на постоянное место жительства. Но и Равиль Ибрагимов тоже не подозревал, скажем, о существовании на свете, на Верхней Масловке, сестер Достоевских, а также милого Павла, проживающего жизнь домашнего кота. Или о наличии в мире громкой внучки поэта Тихого.
Но мало того что Евгений Евгеньевич очень предположительно знал, где он находится, на карте бы не нашел, он не знал и того, зачем он находится здесь. Какое такое поручение он должен выполнить? И почему он должен здесь осваиваться? Прошло уже два дня его пребывания в Halva Palace, но ясности не прибавилось, заказчик не торопился с ним связаться и никак не давал о себе знать. И нашему отважному путешественнику оставалось лишь теряться в догадках, строить смутные предположения и стараться выныривать из волн то и дело подступающего страха неизвестности. Не захлебнувшись и не впадая в отчаяние. Он даже целых два дня не брился, а ведь всегда стеснялся грубости растительности на лице – ему казалось, что в отличие, скажем, от Италии в России молодые люди отпускают усы и бороды от комплекса неполноценности.
Евгений Евгеньевич много пил и много спал. Еду ему поначалу приносили в номер. В огромном холодильнике, который заменял и мини-бар, было много выпивки и стояла – ее Евгений Евгеньевич заприметил не сразу – фарфоровая фаянсовая расписанная драконами коробочка с крышкой. Однажды заметив ее, Евгений Евгеньевич заглянул под крышку, в коробочке обнаружилась какая-то очень мелко порезанная зеленовато-серая травка – анаша, не иначе. Понюхал – точно, она, уж не провокация ли, подумал пуганый Евгений Евгеньевич. И при очередном визите смазливого официанта с фруктами и сластями приказал марихуану убрать. Тот удивился, но, все так же улыбаясь вместе загадочно и робко, поставил коробочку на тележку.
– Как тебя зовут? – спросил Евгений Евгеньевич скорее от скуки, чем имея какие-то виды.
– Алим, – сказал официант, продолжая улыбаться. У него были прекрасные зубы и распутно-застенчивый взгляд черных масляных глаз. И сложен неплохо.
– Алим, что ж, – пробормотал Евгений Евгеньевич. И добавил: – Алим линейно.
И подумал: «Похоже на налим».
Тот вдруг спросил:
– А вас?
И Евгений Евгеньевич уловил – он этому дикарю интересен. «Нет-нет, не то, откуда здесь», – поморщился Евгений Евгеньевич, но ответил:
– Евгений Евгеньевич.
И махнул рукой. Официант вышел, укатив свою тележку.
Был еще один момент, который Евгений Евгеньевич счел забавным и случайным. Как-то далеко за полночь неожиданно зазвонил телефон, который до того все время молчал. И грубый мужской голос с каким-то варварским акцентом спросил:
– Не скучаете?
– Скучаю, – согласился Евгений Евгеньевич, не успев понять, что к чему. Это не был голос Равиля.
– Тогда девочки поднимутся.
– Нет, не надо, – быстро сказал Евгений Евгеньевич, сообразив, – не надо девочкам подниматься. Я уже сплю. – «Гадость какая».
– Не беспокойтесь, за все заплачено.
– Это вы не беспокойтесь, – грубо сказал Евгений Евгеньевич и бросил трубку. Зануда, верхогляд.
Что бы это могло значить? Быть может, ему демонстрируют, что не знают и не интересуются его настоящими наклонностями. Положение было самое идиотское. Евгений Евгеньевич лежал под пуховой периной в тысячах километров от Москвы, где бросил все дела, и не имел ни малейшего понятия, зачем, собственно, его сюда завезли. Заснуть снова нечего было и думать, проклятый сутенер, но откуда здесь могут быть девочки, уж не специально ли прислали?
Евгений Евгеньевич встал и закутался в толстый красный с зелеными клетками архалук, что всегда возил с собою. Сшил этот халат Евгений Евгеньевич на заказ: точно такой, с пушкинского плеча, некогда подарила Наталья Николаевна Нащокину, и сохранился портрет Павла Воиновича в этом кабинетном халате кисти шведа Мазера. Евгению Евгеньевичу казалось, что в этом архалуке он может произвести на мальчишек впечатление важности и монументальности, должны быть польщены, что такой человек на такого сопляка обратил внимание, – жалкие ухищрения стареющего совратителя. Он зажег весь свет, подошел к большому зеркалу, распахнул полы халата, ноги были еще хороши.