адных штатов, где я никогда не был и потому не мог представить, как там все выглядит) и оказались в затруднительном положении, когда распалось «Новое Царствие».
– И это тоже нетрудно понять, – заметила Жизель и передала мне косяк.
Я не особенно любил накуриваться… но слово «задрот» задело меня за живое. Я сделал глубокую затяжку – с тем же эффектом, что и в общежитии Стоуни-Брук: меня тут же накрыла афазия.
– Ей, наверное, пришлось совсем худо. Завертелась карусель Спина, и твоей Диане хотелось лишь одного – забыть о ней, но как тут забудешь, если рядом ее семья, да еще и ты? На ее месте я бы тоже обратилась к Богу. В долбаном хоре пела-заливалась бы.
– Неужели наш мир и впрямь настолько плох? – спросил я, отстав от разговора.
– С моей точки зрения, – она протянула руку, чтобы забрать у меня косяк, – да. По большей части.
Отвернувшись, Жизель о чем-то задумалась. Гром дребезжал оконными стеклами, словно негодуя, что в комнате тепло и сухо. С той стороны залива шла серьезная буря.
– Спорим, эта зима нам запомнится, – сказала Жизель. – Отвратительная будет зима. Жаль, у меня нет камина. Включить бы музыку, но я так устала, что встать нет сил.
Я подошел к аудиосистеме, скачал альбом Стэна Гетца, и саксофон согрел комнату получше любого камина. Жизель кивнула: сама она выбрала бы другой саундтрек, но сойдет, нормально…
– Итак, он позвонил и предложил тебе работу.
– Точно.
– И ты сказал, что согласен?
– Я сказал, что подумаю.
– Так вот чем ты занимаешься? Подумываешь?
Похоже, она что-то имела в виду, но я не понял намека.
– Пожалуй, да.
– Пожалуй, нет. Пожалуй, ты уже решил, как поступить. Знаешь что? Пожалуй, ты пришел попрощаться.
Я сказал, что она, пожалуй, права.
– Ну так хотя бы иди сюда и сядь рядом.
Я послушно перебрался на диван. Жизель, вытянувшись, положила ноги мне на колени. На ней были ворсистые мужские носки в забавный ромбик. Отвороты джинсов задрались, обнажив лодыжки.
– Для парня, который спокойно смотрит на огнестрельные ранения, – сказала она, – ты слишком боишься взглянуть в зеркало.
– В смысле?
– В том смысле, что ты, как вижу, все еще привязан к Джейсону и Диане. Особенно к Диане.
Быть не может, чтобы Диана до сих пор имела для меня какое-то значение.
Наверное, я хотел это доказать. Наверное, поэтому мы переместились в неприбранную спальню Жизель, выкурили еще один косяк, завалились на розовое, как у Барби, покрывало, занялись любовью под ослепшими от дождя окнами, потом обнимали друг друга, пока не уснули, и мне снилось лицо, но не лицо Жизель.
А через пару часов я проснулся и подумал: боже мой, она права, я еду во Флориду.
В конечном счете на подготовку к переезду ушло несколько недель: Джейсон решал вопросы с «Перигелием», а я – с больницей. Я несколько раз видел Жизель, но встречи наши были недолгими. Она искала подержанную машину, и я продал ей свою: не хотелось рисковать, пускаясь в автопробег через всю страну. (Грабежи на федеральных автострадах участились в десятки раз.) Но мы не упоминали о том интимном моменте, что пришел и ушел вместе с дождливой погодой, об одолжении, которое спьяну сделал кто-то из нас; скорее всего, она.
В Сиэтле я не нажил ни добрых приятелей, не считая Жизель, ни милых сердцу вещей: ничего более существенного, чем кое-какие цифровые архивы (в высшей степени транспортабельные) и несколько сотен старых пластинок. В день отъезда Жизель помогла мне погрузить сумки в багажник такси. Я велел водителю ехать в аэропорт, и Жизель – без особой тоски, но с некоторой грустью – помахала мне на прощание рукой, когда такси влилось в поток автомобилей.
Она была неплохим человеком и жила рискованной жизнью. Больше я ее не видел, но надеюсь, она пережила последующий хаос.
До Орландо я добирался на старом скрипучем аэробусе. Обивка салона истрепалась, видеоэкраны в спинках сидений давно уже следовало заменить. У иллюминатора сидел русский бизнесмен, рядом с ним я, а у прохода – женщина средних лет. На попытки завязать беседу русский ответил угрюмым безразличием, но женщина была не прочь поболтать: оказалось, она работала медицинским фонотипистом и на две недели летела в Тампу погостить у дочери и зятя. Ее звали Сара, и мы говорили на медицинские темы, пока самолет с трудом взбирался на крейсерскую высоту.
Все пять лет после китайского фейерверка правительство вливало в авиакосмическую отрасль огромные деньги, но гражданской авиации перепадали лишь крохи от этого пирога: вот почему в воздух по-прежнему поднимались обновленные аэробусы. Основные средства уходили в проекты вроде «Перигелия»: И Ди вел дела из офиса в Вашингтоне, а Джейсон выполнял полевую работу во Флориде, изучал Спин, а в последнее время готовился к рывку на Марс. Администрация Клейтона санкционировала эти траты через покладистый конгресс, ибо всем приятно было видеть, что предпринимаются реальные попытки совладать со Спином. Это поднимало моральный дух общественности. Что еще лучше, никто не ждал мгновенных результатов.
Федеральные деньги поддерживали местную экономику на плаву – по крайней мере, на юго-западе, в окрестностях Сиэтла и на побережье Флориды, – но экономический рост был вялым, процветание хрупким, и Сара тревожилась за дочь: ее муж, лицензированный трубопроводчик, до недавнего времени работал в Тампе на дистрибьютора природного газа, но сейчас отправился в неоплачиваемый отпуск на неопределенный срок. Семья жила в трейлере на федеральное пособие и при этом воспитывала трехлетнего внука Сары по имени Бастер.
– Согласитесь, необычное имя для мальчика, – говорила она. – Бастер, ну прямо как Бастер Китон, звезда немого кино. И вот что любопытно: ему действительно подходит это имя!
Я заметил, что имена чем-то похожи на одежду. Бывает, ты носишь имя, а бывает наоборот: имя носит тебя. «Да что вы говорите, Тайлер Дюпре!» – воскликнула Сара, и я глупо улыбнулся.
– Одного не могу понять, – тараторила она, – как в наше время молодые люди решаются завести ребенка. Как бы ужасно это ни звучало. Разумеется, против Бастера я ничего не имею, люблю его всей душой и желаю ему долгой счастливой жизни. Но то и дело задумываюсь, какова вероятность, что мое пожелание сбудется.
– Иногда людям нужна причина, чтобы надеяться, – предположил я.
Не эту ли простую истину хотела донести до меня Жизель?
– С другой стороны, – сказала Сара, – многие принципиально отказываются рожать детей, утверждая, что ими движет милосердие. Вроде как лучший способ проявить заботу о ребенке – избавить его от грядущих страданий, уготованных всем нам.
– Думаю, никто не знает, что нам уготовано.
– Ну а как же точка невозврата и все такое?
– Она уже пройдена, но мы все еще живы. По той или иной причине.
Сара изогнула бровь дугой:
– Считаете, на то есть причины, доктор Дюпре?
Мы еще немного поболтали; потом Сара объявила, что ей обязательно надо поспать, подложила под шею миниатюрную подушку и откинулась на подголовник. В иллюминаторе, частично скрытом фигурой безучастного русского, виднелось угольно-черное ночное небо. Смотреть там было не на что, кроме отражения лампочки, расположенной над моим креслом; приглушив свет, я уперся взглядом в колени.
По глупости я сдал все свое чтение в багаж, но в кармашке кресла перед Сарой обнаружился потрепанный журнал в простой белой обложке. Потянувшись, я вытащил его и прочел название: «Врата». Религиозное издание. Его, наверное, оставил прежний пассажир.
Я пролистал журнал, предсказуемо подумав о Диане. За годы, прошедшие с неудачного удара по артефактам Спина, в движении «Новое Царствие» произошел раскол. Основатели отреклись от него, а счастливая концепция полового коммунизма потерпела крах под давлением венерических заболеваний и присущего людям собственничества. Сегодня уже никто, включая даже тех, кто находился в авангарде ультрамодных религиозных течений, не называл себя последователем «Нового Царствия» без поясняющих дополнений – «я гекторианец, претерист (полный или частичный), реконструкционист Царствия», кто угодно, только не член НЦ. Круг экстазиса, по которому Саймон с Дианой пустились летом нашей встречи в Беркширах, распался.
С демографической точки зрения ни одна из выживших фракций НЦ не представляла из себя ничего особенного. Одни лишь «Южные баптисты» превосходили численностью все секты «Царствия», вместе взятые. Однако благодаря милленаристской сущности, это движение внесло свою диспропорциональную лепту в религиозное беспокойство, окружавшее Спин. Отчасти из-за «Нового Царствия» шоссе пестрели билбордами, провозглашающими наступление Великой скорби, а множеству традиционных церквей пришлось обратить самое пристальное внимание на вопрос Апокалипсиса.
Журнал «Врата» оказался печатным органом фракции реконструкционистов Западного побережья, предназначенным для широкого круга читателей: после передовицы, осуждающей кальвинистов и ковенантеров, шла трехстраничная подборка рецептов, а дальше – колонка кинообозревателя. Но внимание мое привлекла статья под названием «Ритуальное кровопролитие и юница» – что-то про огненно-рыжую телку, которая появится на свет «во исполнение пророчества» и будет принесена в жертву на Храмовой горе в Израиле, дабы возвестить о Вознесении. По всей видимости, «новоцарственное» искупление грехов посредством веры в Спин вышло из моды. «Ибо он, как сеть, найдет на всех живущих по всему лицу земному», Евангелие от Луки 21:35. Не освобождение, а сеть. Пора бы сжечь какое-нибудь животное, ибо до людей начинало доходить, что Великая скорбь – дело весьма хлопотное.
Я сунул журнал обратно в карман на спинке сиденья, и тут самолет угодил в зону турбулентности. Сара нахмурилась, но не проснулась. Русский бизнесмен вызвал бортпроводницу и заказал виски «Сауэр».
В правой передней дверце автомобиля, который следующим утром я взял напрокат в Орландо, имелись два пулевых отверстия – зашпаклеванные, закрашенные, но все равно заметные. Я спросил у работника, нет ли других вариантов.