Я тем временем взял в руки рамочку со снимком Дианы. Фото сделали незадолго до ее бракосочетания с Саймоном Таунсендом. Фотограф сумел запечатлеть характерную для нее легкую встревоженность: казалось, Диана только что размышляла о чем-то, прищурив глаза. Она была красива (хоть и не строила из себя красавицу) и в то же время слегка не в своей тарелке: воплощение не абсолютной, но слегка разбалансированной грации.
С Дианой меня связывало множество воспоминаний, но им исполнилось уже много лет, и они стремительно растворялись в прошлом – со скоростью, едва ли не превышающей скорость вращения Спина. Заметив, что я держу в руках снимок, Джейсон умолк. На несколько благословенных секунд в комнате воцарилась тишина. Затем он сказал:
– Знаешь, Тайлер, такая одержимость тебе не к лицу. Ты выше этого.
– Вряд ли это одержимость, Джейс.
– Неужто? Для тебя Диана – пройденный этап? Или ты ее боишься? Хотя… ей я мог бы задать те же вопросы. Если бы она хоть раз позвонила. Саймон держит ее на коротком поводке. Подозреваю, что она скучает по тем денькам, когда «Новое Царствие» кишело обнаженными унитариями и евангельскими хиппи. В наши дни набожность так дешево не купишь. – Помолчав, он добавил: – Она общается с Кэрол время от времени.
– Она хотя бы счастлива?
– Диана живет среди фанатиков. Не исключено, что теперь и сама такая. Им не положено счастья.
– Думаешь, ей грозит опасность?
Он пожал плечами:
– Думаю, ее жизнь – ее собственный выбор. У нее были варианты. Например, выйти не за Саймона, а за тебя, если бы не ее нелепые фантазии…
– Какие фантазии?
– Что Эд – твой отец. Что она – твоя биологическая сестра.
Я слишком резко отпрянул от книжного шкафа, и фотографии полетели на пол.
– Это же смешно!
– Угу, бред со знаком качества. Но она, по-моему, отказалась от этой мысли, только когда поступила в колледж.
– Как она вообще могла подумать?..
– Вот именно, это была выдумка, а не предположение. Сам посуди: между Дианой и Эдом никогда не было особенной любви. Диане казалось, что отец ее игнорирует, и в некотором смысле она была права. Эду не нужна была дочь, ему нужен был преемник, наследник мужского пола. У него имелись большие надежды, и так уж вышло, что я их оправдал. Диана стала для него помехой, обузой, требующей внимания. Он ожидал, что ее воспитанием будет заниматься Кэрол, а Кэрол… – он снова пожал плечами, – Кэрол не справилась со своей задачей.
– И Диана выдумала эту… историю?
– Скорее сделала логические выводы. Объяснила себе, почему Эд позволил вам с матерью жить на его участке и почему Кэрол всегда такая несчастная. А самое главное, повысила самооценку – ведь твоя мать всегда была к ней добрее и внимательнее, чем Кэрол. Диане нравилось думать, что она кровная родня семейства Дюпре.
Я взглянул на Джейсона. Лицо бледное, зрачки расширены, пустой взгляд устремлен в окно. Я напомнил себе, что он мой пациент, который демонстрирует вполне предсказуемую психологическую реакцию на сильнодействующий препарат. Напомнил себе, что именно он пару часов назад горько плакал над лужицей собственной мочи.
– Пожалуй, мне пора идти, Джейсон, – сказал я.
– Что, противно слушать? Думал, взрослеть не больно?
Не успел я ответить, как он посмотрел на меня и заглянул мне в глаза. Впервые за вечер.
– О господи. Начинаю подозревать, что я плохо себя веду.
– Лекарство…
– Веду себя чудовищно. Тайлер, извини, прости меня.
– Поспишь, и утром тебе полегчает. Но ближайшие пару дней тебе не следует показываться в «Перигелии».
– Договорились. Завтра заедешь?
– Да.
– Спасибо, – сказал он.
Я ушел, не ответив.
Звездное садоводство
То была зима наших надежд: множество пусковых платформ возводили не только на мысе Канаверал, но и в пустыне юго-запада, в Южной Франции и Экваториальной Африке, в китайских Цзюцюане и Сичане, в российских Байконуре и Свободном: платформы поменьше, для посевных запусков на Марс, и платформы побольше, для так называемого крупняка, монструозных ракет-носителей, которые доставят добровольцев на условно пригодный для обитания Марс, если первоначальное терраформирование увенчается успехом. То была зима, когда кластеры порталов разрастались, словно буйные железные чащобы с бетонными корнями, щедро орошенные потоками федеральных денежных средств.
Первые посевные ракеты выглядели не столь эффектно, как пусковые платформы: шаблонные носители, массово изготовленные по образу и подобию старинных «Титанов» и «Дельт», упрощенные настолько, что в них не было ни единой унции лишнего веса, ни единого микрочипа лишней электроники. Когда зима сменилась весной, эти ракеты – имя им было легион, и походили они на трехгранные тополя – расселились по временным обиталищам, исполненные спокойной решимости доставить дремлющую жизнь в далекие бесплодные края.
В каком-то смысле в Солнечной системе тоже наступила весна – или, по крайней мере, затянувшееся бабье лето. Гелиевое ядро Солнца истощалось, и одновременно с этим росла зона, пригодная для обитания; теперь она почти достигла Марса, а позже захватит и Ганимед: этот спутник Юпитера с жидким ядром был еще одним кандидатом на терраформирование, но на более поздней стадии. Летом на Марсе становилось все теплее, и за миллионы лет в атмосферу сублимировался грандиозный тоннаж прежде замороженного СО2 и пара талой воды. В самом начале Спина атмосферное давление на поверхности планеты составляло где-то восемь миллибар – то есть соответствовало давлению разреженного воздуха в трех милях над пиком Эвереста. Теперь же, еще до человеческого вмешательства, климат на Марсе стал примерно таким же, как на вершине какой-нибудь арктической горы, окутанной облаком углекислого газа, – то есть погоды там стояли самые благоприятные (разумеется, по марсианским меркам).
Но мы собирались доработать этот процесс. Собирались напитать атмосферу планеты кислородом, озеленить низменности и создать водоемы там, где периодически таял подпочвенный лед, извергая гейзеры пара и порождая густые лужицы токсичной грязи.
То была зима наших надежд, и мы пережили ее, взирая в будущее с безрассудным оптимизмом.
Третьего марта, незадолго до первой волны посевных запусков, Кэрол Лоутон позвонила мне на домашний телефон. Сказала, что с матерью случился тяжелый апоплексический удар и что она, вероятнее всего, не выживет.
Я договорился с местным доктором, чтобы тот прикрыл меня в «Перигелии», после чего отправился в Орландо и купил билет на первый утренний рейс до округа Колумбия.
Кэрол – предположительно трезвая – встретила меня в Вашингтонском национальном аэропорту имени Рональда Рейгана. Встретила с распростертыми объятиями, и я обнял ее. Обнял женщину, никогда не проявлявшую ко мне никаких чувств, кроме недоуменного равнодушия, – за все те годы, что я прожил на ее земельном участке. Затем она сделала шаг назад и положила дрожащие руки мне на плечи:
– Тайлер, я так тебе сочувствую…
– Она жива?
– Пока держится. Нас ждет машина. Поговорим по дороге.
Я проследовал за нею в автомобиль, предоставленный, должно быть, самим И Ди: черный лимузин с федеральными стикерами на номерных знаках. Шофер без лишних слов поставил мою сумку в багажник, коснулся фуражки в ответ на мое «спасибо» и уселся на водительское сиденье, тщательно изолированное от роскошного пассажирского салона. Не дожидаясь указаний, он направил лимузин в сторону больницы Университета Джорджа Вашингтона.
Кэрол исхудала с нашей последней встречи. На фоне кожаной обивки она походила на птицу. Вынула из крошечной сумочки хлопчатобумажный платок, промокнула глаза и сказала:
– Вчера потеряла контактные линзы. Выплакала, представляешь? И смех и грех. Люди склонны воспринимать некоторые вещи как должное. Я, к примеру, не представляла наш дом без твоей матери, без наведенного ею порядка, без чувства, что она рядом, стоит только пересечь лужайку. Ночью я, бывало, просыпалась – я плоховато сплю, но ты, наверное, этому не удивишься, – просыпалась с ощущением, что наш мир так хрупок и я вот-вот провалюсь вниз, прямо сквозь пол, и буду падать бесконечно долго, а потом представляла, как в домике напротив крепко спит твоя мать. Спит без просыпу. Как в зале суда: улика номер один – Белинда Дюпре – доказывает, что у людей бывает спокойно на душе. Если ты этого не знал, Тайлер, так знай: она была опорой нашего семейства.
Пожалуй, знал, подумал я. На самом деле мы жили как одна семья, хотя в детстве я по большей части замечал несхожесть между двумя домами: моим, скромным, но спокойным, и Казенным, где игрушки были подороже, а прения пожарче.
Я спросил про И Ди – приезжал ли он в больницу.
– Эд? Нет. Он занят. Когда отправляешь космические корабли на Марс, не обойтись без постоянных застолий в даунтауне. Знаю, Джейсон не выбирается из Флориды по той же причине, но он, наверное, работает над практической стороной дела – если она вообще есть, эта практическая сторона, – а Эд трудится фокусником: выуживает деньги из всевозможных шляп. Но не сомневаюсь, что ты увидишь его на похоронах.
Я поморщился, и она виновато взглянула на меня:
– Если вдруг. Но врачи говорят…
– Что она не поправится.
– Что она умирает. Да. Как врач врачу – ты же помнишь, Тайлер, что я тоже врач, что у меня когда-то были пациенты? Давным-давно, когда я еще могла работать. А теперь ты сам стал врачом, и у тебя собственная практика. Боже мой.
Я был благодарен ей за грубоватую прямоту. Наверное, из-за вынужденной трезвости Кэрол вернулась в ярко освещенный мир, которого избегала вот уже двадцать лет, и он оказался таким же мерзким, как и двадцать лет назад.
Мы прибыли в больницу Университета Джорджа Вашингтона. Кэрол уже познакомилась с сестринским персоналом в отделении реанимации, и мы беспрепятственно добрались до палаты моей матери. Когда Кэрол задержалась у двери, я спросил: