– Стало быть, он называется залповый, потому что вы отправляете на Марс все и сразу, – предположила Диана.
– Да, все и сразу и столько, сколько можем себе позволить, ибо нет никакой гарантии, что отдельно взятый организм адаптируется к марсианским условиям и сумеет выжить. Но у одного из тысячи шансы есть.
– Может, не у одного.
– И это замечательно. Нам нужна не монокультура, а экология.
Вообще-то, запуски были рассчитаны по времени. Первыми на Марс отправятся анаэробы и фотоавтотрофы, простые формы жизни, не нуждающиеся в кислороде и способные извлекать энергию из солнечного света. Если станут плодиться и гибнуть в достаточном количестве, создадут слой биомассы для питания более сложных экосистем. Затем – через год – на Марс полетят организмы, вырабатывающие кислород; прежде чем посылать людей, отправим туда примитивные растения: они подготовят почву и отрегулируют процесс испарения, а также осадочные циклы.
– Звучит просто невероятно…
– Мы живем в невероятные времена. И разумеется, нет никакой гарантии, что все это сработает.
– А если не сработает?
– И что мы потеряем? – пожал я плечами.
– Кучу денег. Множество человеко-часов.
– По-моему, лучшего применения им не найти – ни деньгам, ни человеко-часам. Да, дело рискованное, и нет, результат не гарантирован, но потенциальный выигрыш оправдывает все вложения с лихвой. К тому же это во всех смыслах полезно. По крайней мере, пока что. Полезно для морального духа нации, для развития международных отношений.
– Но вы введете в заблуждение множество обывателей. Они решат, что мы способны противостоять Спину, налепив на него технологическую заплатку.
– Другими словами, дадим этим людям надежду.
– Ложную надежду. А если ничего не выйдет, у них не останется вообще никакой надежды.
– И что же, по-твоему, нам нужно сделать? Пасть на молитвенные коврики?
– Едва ли это означает признать поражение – я о молитве. А если все получится, вы отправите на Марс людей?
– Да. Если озеленим планету, отправим людей.
Этот шаг значительно сложнее – и с технической, и с этической точек зрения. Кандидаты отбудут на Марс в командах по десять человек. Им предстоит непредсказуемо долгий перелет в максимально ограниченном пространстве и на скудном рационе; атмосферное торможение при почти летальной характеристической скорости орбитального маневра после многих месяцев невесомости; рискованный спуск на поверхность планеты. Если все получится и если скромные запасы, необходимые для выживания, приземлятся неподалеку, этим людям предстоит обосноваться в среде, лишь приблизительно пригодной для обитания. Их задача не в том, чтобы вернуться на Землю; нет, они должны прожить достаточно долго, оставить после себя внушительное потомство и передать своим отпрыскам отлаженную модель существования.
– Ну и кто в здравом уме согласится на такие подвиги?
– Ты не поверишь.
За китайцев, русских или других чужестранцев я говорить не мог, но североамериканские кандидаты оказались самыми обычными мужчинами и женщинами. Их выбрали из-за молодости, физической формы и умения терпеть дискомфорт. Лишь немногие из них были летчиками-испытателями, но все обладали, по словам Джейсона, «умонастроением летчиков-испытателей»: готовы были пойти на серьезный физический риск во имя впечатляющих свершений. И конечно, почти все они были, по всей вероятности, обречены – как и бактерии на тех ракетах, которые мы рассматривали сейчас с балкона. В лучшем случае можно рассчитывать, что группа выживших, скитаясь по заболоченным каньонам долин Маринера, встретит такую же группу русских, датчан или канадцев и породит жизнеспособное марсианское человечество.
– И ты все это одобряешь?
– Моего мнения никто не спрашивал. Но я желаю им всего наилучшего.
Диана бросила на меня косой взгляд – «да что ты говоришь?» – но решила не продолжать спор. На лифте мы спустились в фойе ресторана. Думаю, Диана прочувствовала всеобщее нарастающее возбуждение, когда в очереди на столик перед нами оказались человек десять телеоператоров.
Сделав заказ, она повернула голову и прислушалась к обрывкам разговоров – до нас долетали слова «фотодиссоциация», «криптоэндолит» и, конечно же, «экопоэз»; в переполненном зале журналисты так и сыпали терминами, оттачивая рабочий жаргон или просто пытаясь понять их значение. Посмеивались, звенели столовыми приборами; вокруг царила бесшабашная атмосфера неясных ожиданий. Впервые за шестьдесят с хвостиком лет, прошедших со дня высадки на Луну, всеобщее внимание было приковано к космосу, а Спин приправил интерес всем тем, чего не хватало лунной программе: риском планетарного масштаба и крайней необходимостью.
– И все это сотворил Джейсон?
– Вероятно, это сделали бы и без Джейсона с Эдом. Но, пожалуй, иначе – не так быстро и эффективно. Джейс всегда был в эпицентре событий.
– А мы на периферии. На орбите его гения. Хочешь секрет? Я его побаиваюсь. Боюсь нашей встречи, ведь столько времени прошло. Знаю, что он меня осуждает.
– Не тебя. Быть может, твой стиль жизни.
– То есть мою веру. Ничего-ничего, об этом можно говорить. Знаю, Джейс думает… Наверное, думает, что я его предала. Что мы с Саймоном отреклись от всего, во что он верит. Но это не так. Наши с Джейсоном пути никогда не пересекались.
– Вообще-то, чтоб ты знала, он просто Джейс. Старый добрый Джейс.
– А я – старая добрая Диана? Ты уверен?
На этот вопрос ответа у меня не было.
Она ела с очевидным аппетитом. После основного блюда мы заказали десерт и кофе. Я сказал:
– Здорово, что ты нашла время для поездки!
– Здорово, что Саймон спустил меня с поводка?
– Я этого не говорил.
– Знаю. Но в каком-то смысле это правда. Саймон любит покомандовать. Всегда хочет знать, где я.
– И тебе это не нравится?
– Имеешь в виду, нравится ли мне мой брак? Да, нравится, и я не допущу, чтобы было иначе. Но и наши взгляды иногда расходятся. – Она помолчала. – Я готова поделиться этим только с тобой, понимаешь? Не с Джейсоном. Только с тобой.
Я кивнул.
– С тех пор как вы познакомились, Саймон слегка изменился. Все мы изменились, все ветераны НЦ. Ведь «Новое Царствие», по сути, являлось сообществом молодых верующих людей, священным пространством, где можно было не бояться соседей, где мы могли обнять друг друга не в переносном, а в прямом смысле. Рай на земле. Но мы ошибались. Думали, что СПИД – это пустяки, ревность – тоже пустяки. Разве может быть иначе накануне конца света? Но Великая скорбь – небыстрая штука, Тай, она растягивается на всю жизнь, и, чтобы вытерпеть ее, нам нужны силы. И здоровье.
– Вы с Саймоном…
– Нет, мы здоровы. – Она улыбнулась. – И спасибо за заботу, доктор Дюпре. Но многие наши друзья умерли от СПИДа и наркотиков. «Новое Царствие» оказалось американскими горками: на подъеме любовь, а потом, на спуске, – сплошное горе. И любой последователь НЦ подтвердит мои слова.
Наверное, но я знал лишь одного ветерана «Нового Царствия». Собственно говоря, Диану.
– Последние несколько лет стали непростым испытанием для всех, – вставил я.
– Саймону они дались особенно тяжело. Он искренне верил, что мы – благословенное поколение. Однажды сказал мне: Господь настолько приблизился к людям, что жарит, словно печка зимним вечером; можно в буквальном смысле протянуть руки и отогреть их о Царствие Небесное. Мы все это чувствовали, и Саймон в тот момент раскрылся с самой лучшей своей стороны. А когда все пошло под откос, когда почти все друзья заболели или скатились в ту или иную зависимость, ему стало больно. Очень больно. Начались перебои с деньгами, и в конце концов Саймону пришлось искать работу… И мне тоже. Я подрабатывала несколько лет. Мирской работы Саймон так и не нашел. Трудится дворником в Темпе, в церкви «Иорданский табернакль», и ему платят, когда есть возможность… И еще он учится на слесаря-водопроводчика.
– Да уж, не земля обетованная.
– Правда, но знаешь, что скажу? Так и должно быть. Я и ему говорю. Мы можем чувствовать приближение хилиазма, но он пока не наступил, и нам нужно довести игру до конца, до самой последней минутки, даже если ее исход предрешен. Быть может, нас будут судить по этой игре, поэтому надо играть так, словно она имеет смысл.
Мы поднялись на лифте на наш этаж. У своей двери Диана остановилась:
– Что я часто вспоминаю, так это наши с тобой разговоры. Помнишь, как здорово мы болтали?
Вверяли друг другу свои страхи посредством телефона. Целомудренно. Близость на расстоянии. Она всегда предпочитала именно такую близость. Я кивнул.
– Может, получится вернуться к нашим беседам, – сказала она. – Может, я как-нибудь позвоню из Аризоны.
Правильно, звонить будет она, ведь Саймону наверняка не понравится, если звонить стану я. Все ясно. Ясно, какие она предлагает отношения – платонические. Отводит мне роль безобидного дружка, которому можно исповедаться в трудные времена – вроде голубого приятеля ведущей актрисы в драме из тех, что крутят в кинотеатрах сети «Синеплекс». Поболтаем, поплачемся друг другу, и никому не будет больно.
Не того я хотел, не то мне было нужно, но Диана так смотрела на меня – напряженно и слегка растерянно, – что я не смог этого сказать, зато произнес:
– Ну да, конечно.
Она широко улыбнулась, и обняла меня, и ушла, а я остался стоять в коридоре.
Потом сел у себя в номере и принялся лелеять уязвленное самолюбие (в то время как в соседних комнатах шумели и смеялись). Я думал об инженерах и ученых «Перигелия», Лаборатории ракетных двигателей и Космического центра Кеннеди, о газетчиках и телевизионщиках, наблюдавших, как огни прожекторов играют на далеких ракетах; о том, как все мы выполняем свою работу на закате истории человечества в точном соответствии с ожиданиями и делаем вид, что все это не лишено смысла.
Джейсон прибыл около двенадцати на следующий день, за десять часов до первой волны запусков. Погода была тихая и ясная. Хороший знак. Из всех пусковых платформ очевидные проблемы возникли лишь на площадке Европейского космического агентства (Куру, Французская Гвиана): ее пришлось закрыть из-за лютого мартовского шторма. (Микроорганизмы ЕКА задержатся на день-другой – или на полмилиона лет по меркам Спина.)