Джейс пришел прямиком ко мне в номер, где его ждали мы с Дианой. На нем была дешевая болоньевая ветровка и бейсболка «Майами марлинс», надвинутая на глаза, чтобы его не узнали нахлынувшие в гостиницу репортеры.
– Тайлер, прости, – выпалил он, едва я открыл дверь. – Будь у меня возможность, я бы приехал.
Он говорил о похоронах.
– Знаю.
– Белинда Дюпре – лучшее, что было в Казенном доме. Я не шучу.
– Ценю твое мнение.
Я отступил в сторону, чтобы он мог войти. Подошла Диана. Лицо у нее было настороженное. Джейсон, не улыбнувшись, закрыл дверь. Они стояли в ярде друг от друга: Диана рассматривала Джейсона, а Джейсон рассматривал Диану. Повисла тяжелая тишина. Наконец Джейсон нарушил ее:
– Из-за этого воротника ты похожа на банкиршу Викторианской эпохи. И тебе не мешало бы прибывать в весе. Ты живешь в краю скотоводов, неужели там так трудно раздобыть еду?
– Там больше кактусов, чем коров, – ответила Диана.
Оба рассмеялись и крепко обнялись.
С наступлением темноты мы перебрались на балкон: вынесли удобные кресла и велели коридорному принести нам блюдо овощного ассорти (выбор Дианы). Ночь была темная, подобно всем беззвездным ночам под саваном Спина, но на пусковых площадках стояли гигантские прожекторы, и лучи их отражались в беспокойном океане.
Джейс уже несколько недель ходил к неврологу. Диагноз специалиста совпадал с моим: Джейсон страдал от тяжелой и не поддающейся лечению формы рассеянного склероза, и помочь ему можно было лишь паллиативными средствами. Вообще-то, невропатолог хотел передать случай Джейсона в Центр по контролю и профилактике заболеваний, где проводили исследование так называемого АРС – атипичного рассеянного склероза. Джейс то ли пригрозил врачу, то ли откупился от него, и тот отказался от этой мысли. Новая лекарственная смесь обеспечила Джейсону ремиссию – он мог действовать и передвигаться без каких-либо затруднений, – и все подозрения, мучившие Диану, быстро развеялись.
Чтобы отпраздновать запуск, Джейсон принес дорогущую бутылку настоящего французского шампанского.
– Надо было заказывать ВИП-места, – сказал я Диане. – Под открытым небом, прямо перед зданием вертикальной сборки. Потусовались бы с президентом Гарландом.
– Отсюда вид не хуже, – произнес Джейсон. – И даже лучше. Не придется позировать перед фотографами.
– Ни разу не встречалась с президентом, – заметила Диана.
Небо, разумеется, было темным, но по телевизору (мы включили его, чтобы слышать отсчет) говорили о барьере вокруг планеты, и Диана всматривалась в небо, словно могла волшебным образом разглядеть крышку, накрывшую весь мир.
– Зря они говорят про барьер, – сказал Джейсон, проследив за взглядом Дианы. – Ни в одном журнале его уже так не называют.
– Да ну? А как называют?
Джейс откашлялся и ответил:
– «Чужеродная мембрана».
– О нет! – Диана рассмеялась. – Это просто ужас! Так нельзя! Звучит как повод сходить к гинекологу.
– Да, но «барьер» – неверный термин. Скорее это пограничный слой. Вовсе не рубеж, ведь его не требуется преодолевать. Он действует избирательно, пропускает предметы во внешнюю Вселенную, придавая им ускорение. Это скорее осмос, а не ограда, сквозь которую нужно пробиваться. Эрго, мембрана.
– Я уже забыла, каково это, разговаривать с тобой, Джейс. Какие сюрреалистичные ты изрекаешь вещи.
– Тихо! – прикрикнул я на обоих. – Слушайте.
По телевизору дали трансляцию НАСА: в Центре управления полетами обезличенный голос вел обратный отсчет. Тридцать секунд. Двенадцать ракет стояли на своих площадках, заправленные и готовые к полету. Двенадцать одновременных запусков: одно не самое амбициозное космическое агентство как-то заявило, что подобное непрактично и в высшей степени небезопасно, но мы живем в отчаянные времена, а они требуют отчаянных решений.
– Почему им обязательно надо взлететь одновременно? – спросила Диана.
– Потому… – Джейсон замялся, а потом сказал: – Нет, погоди. Смотри.
Двадцать секунд. Десять. Джейс встал и облокотился на балконные перила. На гостиничных балконах было не протолкнуться. На пляже яблоку было негде упасть. Тысячи голов, тысячи объективов повернулись в одном направлении. По последующим оценкам, на мысе и вокруг него собралось почти два миллиона человек. Согласно полицейским рапортам, в ту ночь пропало более сотни бумажников. Произошло два убийства, пятнадцать покушений и одни преждевременные роды. (Девочка весом четыре фунта появилась на свет на деревянном столе с крестообразными подпорками в «Международном доме блинов» в Коко-Бич.)
Пять секунд. Телевизор в комнате умолк. Наступила полная тишина, если не считать жужжания фокусирующихся объективов и щелчков фотооборудования.
А затем океан залило огненным светом до самого горизонта.
По отдельности ни одна из этих ракет не произвела бы впечатления на местных жителей – даже в темноте, – но сейчас мы видели не один огненный столб, а пять, семь, десять, двенадцать. Стоящие в океане пусковые площадки на мгновение проявились во тьме, словно скелеты небоскребов, и тут же исчезли за лавиной испаряющейся океанской воды. Двенадцать колонн белого пламени – каждая в нескольких милях от остальных, но перспектива сжала расстояние – впились в небо и окрасили его ярко-фиолетовым. Толпа на пляже разразилась криками, и звуки эти смешались с грохотом твердотопливных ракет-носителей, набиравших высоту; с пульсацией, от которой сжималось сердце – в крайнем ужасе или исступленном восторге. Но мы приветствовали не только яркий спектакль: могу сказать вполне уверенно, что каждый из этих двух миллионов людей уже видел запуск ракеты хотя бы по телевизору; да, это множественное вознесение было величественным и громогласным, но в первую очередь мы приветствовали его намерение, его побуждающую идею. Мы не просто собирались водрузить на Марсе флажок земной жизни, мы бросали вызов самому Спину.
Ракеты поднимались все выше. (Взглянув сквозь балконную дверь на прямоугольный экран телевизора, я увидел, как похожие ракеты уходят в дневное облачное небо над Цзюцюанем, Свободным, Байконуром, Сичаном.) Жаркий свет на горизонте растекся в стороны и стал тускнеть, когда с океана вновь накатила ночь. Звук изжил себя в песке, бетоне и перегретой соленой воде. Мне казалось, что я чувствую, как вместе с волнами на берег наступает чад фейерверков, запах римских свечей, омерзительный и приятный одновременно.
Тысячи фотоаппаратов щелкали, словно умирающие сверчки. Пощелкали и затихли.
Восторги – в том или ином их проявлении – не стихали до самого рассвета.
С балкона мы вернулись в номер, задернули шторы, заслонившись ими от опустошающей темноты, и откупорили шампанское. По телевизору показывали новости из других стран. Если не считать французской задержки из-за непогоды, все запуски прошли успешно. Бактериальная армада устремилась к Марсу.
– Так почему все-таки надо было запустить их одновременно? – повторила свой вопрос Диана.
Джейсон долго и задумчиво смотрел на нее, а потом ответил:
– Потому что нам нужно, чтобы они прибыли в пункт назначения примерно в одно и то же время. А это не так просто, как кажется. Все ракеты должны более или менее одновременно преодолеть мембрану Спина, или же они выйдут в космос с промежутком в несколько лет, а то и веков. Для анаэробных грузов это не критично, но мы готовимся к моменту, когда без идеального тайминга будет не обойтись.
– Лет, а то и веков? Как это возможно?
– Такова природа Спина, Диана.
– Понимаю, но… веков?
Он развернул кресло так, чтобы сидеть к ней лицом, и нахмурился:
– Вот сейчас я пытаюсь осознать степень твоего невежества.
– Я просто спросила, Джейс.
– Будь добра, отсчитай секунду.
– Не поняла?..
– Посмотри на часы и отсчитай одну секунду. Нет, я сам это сделаю. Раз… – Он помолчал. – Вот секунда. Поняла?
– Джейсон…
– Потерпи минутку. Ты понимаешь, что такое коэффициент Спина?
– В общих чертах.
– В общих чертах? Этого недостаточно. Одна земная секунда равняется трем целым семнадцати сотым года по времени Спина. Имей это в виду. Если одна из наших ракет войдет в мембрану Спина лишь секундой позже остальных, она окажется на орбите три с лишним года спустя.
– Да, я не знаю точных цифр, но нельзя же…
– Это важные цифры, Диана. Допустим, наша флотилия вышла из мембраны вот только что, в этот самый момент, – оттопырив палец, он нарисовал в воздухе галочку, – сию секунду; раз – и эта секунда прошла. Для флотилии это три с лишним года. Секунду назад аппараты были на орбите Земли; теперь они уже доставили свои грузы на Марс. Теперь, Диана, это «теперь» в самом буквальном смысле, прямо сейчас. Это уже произошло. С этим покончено. Далее, подожди немного, пусть на твоих часах пройдет минута. Это примерно сто девяносто лет по часам Вселенной.
– Да, конечно, это много, но нельзя же перестроить планету за две сотни лет!
– Итак, с начала нашего эксперимента прошло уже двести лет Спина. Прямо сейчас, когда я говорю эти слова, все колонии бактерий, пережившие транспортировку, уже два века как плодятся на Марсе. Через час для них пройдет одиннадцать тысяч четыреста лет. Завтра в это же время марсианской бактериальной среде исполнится чуть меньше двухсот семидесяти четырех тысяч лет.
– Ладно, Джейс, я поняла.
– Через неделю в это же время – одна целая девять десятых миллиона лет.
– Ладно.
– Через месяц – восемь целых три десятых миллиона лет.
– Джейсон…
– Через год в это же самое время – сто миллионов лет.
– Да, но…
– На Земле период длительностью в сто миллионов лет примерно равен промежутку между выходом жизни на сушу и последним твоим днем рождения. Ста миллионов лет достаточно, чтобы эти микроорганизмы выкачали двуокись углерода из карбонатов в коре планеты, вычленили азот из нитратов, выпростали окислы из реголита и обогатили почву, умирая в огромных количествах. И весь этот высвобожденный цэ-о-два – парниковый газ. Атмосфера становится гуще и теплее. Через год от нынешнего момента мы пошлем еще одну