Вскоре после новогодних праздников испытательный аппарат ЯЭДУ не вернул на Землю пакет проверочных данных. Предположительно, устройство вышло из строя на орбите. На Капитолийском холме загремели гневные речи; виноватых взялась назначать группировка финансовых ультраконсерваторов (из штатов, не вносящих ощутимого вклада в авиакосмическую промышленность), но друзья И Ди в конгрессе задавили протест на корню. Прошла неделя, и новый запуск – на сей раз успешный – положил конец всем разногласиям. Однако, сказал Джейсон, мы едва уклонились от пули.
Диана следила за полемикой, но считала ее пустяковой.
– Надо бы Джейсу волноваться о том, – говорила она, – что творится в мире из-за всей этой марсианской темы. Пока что пресса настроена благожелательно. Все полны энтузиазма, все хотят удостовериться… как бы выразиться… в могуществе рода человеческого. Но рано или поздно эйфория иссякнет и до людей дойдет, в чем природа Спина.
– Это плохо?
– Если марсианский проект провалится или не оправдает ожиданий – конечно, плохо. И не только потому, что люди окажутся разочарованы. Они увидят перерождение целой планеты, и у них появится критерий для измерения масштабов Спина. То есть всей ее безумной мощи. Спин – это не абстрактный феномен. Благодаря вам, ребята, мы заглянули в глаза чудовищу. Да, вы молодцы, но, провалив проект, вы украдете у людей их мужество, и все станет только хуже, ибо люди уже воочию видели этого монстра. Стоит потерпеть неудачу, и вам не поздоровится, Тайлер, потому что все перепугаются так, как никогда в жизни.
Я процитировал стишок Хаусмана, который она когда-то мне читала: «А младенец знать не знал, что его медведь сожрал».
– Младенец начинает что-то подозревать, – сказала Диана. – Быть может, это и есть Великая скорбь.
Быть может. Порой ночью, когда не шел сон, я размышлял о гипотетиках: кто они, что они такое? Нам известен был один лишь очевидный факт: гипотетики не только сумели окружить Землю этой… чужеродной мембраной, они существовали где-то во Вселенной – владели нами, регулировали жизнь нашей планеты, ход нашего времени – почти два миллиарда лет.
Ни одно существо, хотя бы отдаленно напоминающее человека, не способно проявлять такое терпение.
Невролог Джейсона сбросил мне ссылку на доклад, опубликованный той зимой в «Журнале Американской медицинской ассоциации». Исследователи из Корнеллского университета выявили генетический маркер лекарственно-устойчивого рассеянного склероза. Невролог – жизнерадостный флоридский толстяк по имени Давид Мальмштейн – проанализировал ДНК Джейсона и выявил в ней подозрительную последовательность. Я спросил, что это значит.
– Это значит, что у нас есть возможность подобрать для него чуть более специфическое лечение. И еще это значит, что мы не сумеем обеспечить ему длительную ремиссию – ту, на которую может рассчитывать типичный пациент с диагнозом «рассеянный склероз».
– По-моему, его ремиссия длится без малого год. Разве это не долгий срок?
– Болезнь под контролем, только и всего. Атипичный рассеянный склероз горит себе дальше, словно огонь в угольном пласте. Настанет момент, когда мы не сможем компенсировать симптомы.
– Точка невозврата.
– Можно и так сказать.
– И до каких пор он будет сходить за нормального?
– Знаете… – Мальмштейн помолчал. – Джейсон задал мне в точности такой же вопрос.
– И что вы ему сказали?
– Что я не гадалка. Что АРС – это болезнь без четко очерченной этиологии. Что у человеческого тела свой собственный календарь.
– Предположу, что ему не понравился ваш ответ.
– Джейсон весьма красноречиво выражал свое недовольство. Но это правда. Он может гулять без симптомов еще лет десять. А может оказаться в инвалидном кресле уже к концу этой недели.
– Вы и ему это сказали? В тех же выражениях?
– Нет, помягче. И с воодушевлением. Не хочу отнимать у него надежду. Настрой у Джейсона боевой, а это едва ли не самое главное. Положа руку на сердце, скажу, что на короткой дистанции все у него будет неплохо – два года, пять или даже больше. Что случится дальше, угадать невозможно. Жаль, но другого прогноза у меня нет.
Я не рассказал Джейсону о нашей с Мальмштейном беседе, но заметил, что в последующие недели он трудился с удвоенным рвением, одерживая все новые и новые победы над временем и бренностью бытия – бытия не планеты, но своего собственного.
Темпы работ (не говоря уже об их стоимости) росли не по дням, а по часам. В марте прошла последняя волна посевных запусков – именно тогда на Марс отправились настоящие семена. С тех пор как мы с Джейсом и Дианой наблюдали за стартом дюжины таких же ракет к еще бесплодной планете, прошло всего два года.
Спин подарил нам необходимый рычаг для длительного экопоэза; теперь же, когда мы отправили на Марс семена сложных растений, главным залогом успеха стал точный расчет времени. Если затянуть с ожиданием, эволюция на Марсе выйдет из-под контроля: за миллион лет хаотичного развития съедобные злаки могут измениться до неузнаваемости, утратить вкусовые качества или даже стать ядовитыми. Так что спутники наблюдения следовало послать на орбиту уже через несколько недель после семенной армады. Если разведка даст положительные результаты, к Марсу немедленно устремятся ковчеги ЯЭДУ с людьми на борту.
В ночь после запуска АРУ я получил очередной полночный звонок от Дианы. (Информацию со спутников сняли пару часов назад, но данные еще не доехали до аналитического отдела Лаборатории ракетных двигателей в Пасадене.) Голос у Дианы был напряженный; я спросил, в чем дело, и она призналась, что ее отправили в неоплачиваемый отпуск – по меньшей мере до июня – и у них с Саймоном возникли проблемы с оплатой квартиры. Обратиться за помощью к отцу Диана не могла, а общаться с Кэрол было невыносимо. Диана набиралась храбрости для разговора с Джейсом, но перспектива подобного унижения отнюдь ее не радовала.
– О какой сумме речь?
– Тайлер, я вовсе не…
– Знаю. Ты меня и не просишь, я сам предлагаю.
– Ну… в этом месяце даже пять сотен стали бы для нас большим подспорьем.
– Что, иссякло ершиковое наследство?
– Исчерпался счет Саймона. У семьи деньги есть, но родственники с ним не разговаривают.
– Он не будет против, если я пошлю тебе чек?
– Это ему не понравится. Я думала сказать, что получила деньги по какой-то завалявшейся страховке или типа того. Думаю, такая ложь за грех не считается. Вернее, надеюсь.
– Вы живете там же, на Кольер-стрит?
По этому адресу я каждый год благовоспитанно отправлял рождественскую открытку и получал в ответ карточку с безликими заснеженными пейзажами и подписью «От Саймона и Дианы Таунсендов. Господи, благослови!»
– Да. – Помолчав, она добавила: – Спасибо, Тайлер. Большое тебе спасибо. Сам понимаешь, как это унизительно.
– Для многих наступили непростые времена.
– Ну а у тебя как? Нормально?
– Угу, у меня все нормально.
Я отправил ей шесть чеков, все датированные пятнадцатым числом соответствующего месяца, чтобы хватило на полгода, не до конца понимая, как эти деньги скажутся на нашей дружбе – скрепят ее или разрушат – и есть ли мне до этого дело.
По данным со спутников, на Марсе все еще было суше, чем на Земле, но там уже появились озера, и планета походила на медный диск, инкрустированный полированной бирюзой. В атмосфере неспешно кружились полосы облаков, а грозы проливали воду на наветренные склоны древних вулканов, питая речные бассейны и заиленные дельты – зеленые, словно лужайки загородных резиденций.
Заправленные топливом, огромные ракеты-носители покоились на пусковых платформах; на космодромах и стартовых площадках всего мира восемь сотен человеческих существ поднялись по ступеням платформ и закрылись в каютах размером с кладовые, готовые отправиться навстречу судьбе – какой угодно, только не предопределенной. В ковчегах ЯЭДУ, пристроенных к верхушкам ракет, находились (в дополнение к астронавтам) эмбрионы овец, коров, лошадей, свиней и коз – все в стальных матках, откуда их (при удачном стечении обстоятельств) получится извлечь; семена десяти тысяч растений; личинки пчел и прочих полезных насекомых; десятки других биологических грузов (совсем не факт, что способных пережить тяготы путешествия и последующего перерождения); сжатые архивы важнейших человеческих знаний, как цифровые (со средствами для их чтения), так и убористо напечатанные на бумаге; детали и запасы сырья для возведения простых убежищ, солнечных электрогенераторов, теплиц, очистителей воды и примитивных полевых госпиталей. В самом лучшем случае все экспедиционные аппараты приземлятся приблизительно на одни и те же экваториальные низины в течение нескольких лет (смотря когда пройдут через мембрану). При наихудшем раскладе даже один-единственный корабль, случись ему прибыть на планету в относительной целости, мог обеспечить экипаж всем необходимым на период акклиматизации.
Итак, я снова в актовом зале «Перигелия» – вместе с теми, кто не отправился на побережье, чтобы узреть запуск вживую. Сижу впереди, рядом с Джейсоном.
Вытянув шеи, мы следили за трансляцией НАСА: разглядывали живописный общий план прибрежных пусковых платформ, стальных островов, связанных друг с другом громадными огороженными мостами, где десять здоровенных «Прометеев» купались в лучах прожекторов. (Так назывались ракеты, выпущенные компаниями «Боинг» или «Локхид Мартин»; Россия, Китай и Евросоюз использовали ту же модель, но поименовали и выкрасили ракеты по-своему.) На фоне голубого Атлантического океана они походили на побеленные заборные столбы. Мы многим пожертвовали ради этого момента: налогами и финансами, береговыми линиями и коралловыми рифами, карьерами и жизнями. (На подножии каждой пусковой площадки близ мыса Канаверал имелась табличка с выгравированными именами пятнадцати строителей, погибших во время сборочных работ.) На последней минуте обратного отчета Джейсон громко затопал ногой. Я задумался, не симптом ли это, но Джейс перехватил мой взгляд и шепнул мне на ухо: