– Еще до вас. Лекарство назначил доктор Кениг. Конечно, время тогда было совсем другое. Карл постоянно чем-то занимался, я его почти не видела. Столько одиноких ночей… Но тогда нам хотя бы казалось, что у него хорошая, стабильная, долгосрочная работа. Правильно говорят: от добра добра не ищут. А что, этого нет в моей, кхм, карточке – или как там она у вас называется?
На столе передо мной лежала раскрытая история болезни. Назначения доктора Кенига с трудом поддавались дешифровке, хотя он любезно подчеркнул важнейшие пометки (аллергические реакции и хронические заболевания) красной ручкой. Записи в карточке миссис Такман отличались аккуратностью и скупой немногословностью. Я нашел строку о назначении «Паралофта»: отменено (дата указана неразборчиво) по требованию пациентки. «По-прежнему жалуется на нервозность и страх перед будущим». А кто не жалуется?
– Теперь же нельзя рассчитывать даже на заработки Карла. Вчера ночью у меня так сердце билось – ну очень быстро, просто невероятно. Я даже подумала: а вдруг это… ну… сами знаете что.
– Что?
– Ну сами знаете. ССК.
О синдроме сердечно-сосудистой кахексии в новостях трубили уже несколько месяцев. В Египте и Судане от этой болезни погибли тысячи людей; отдельные случаи отмечались в Греции, Испании и на юге США. Неспешно тлеющая бактериальная инфекция, потенциальная проблема для тропических стран третьего мира, ССК прекрасно поддавалась лечению современными препаратами. В общем, миссис Такман не следовало опасаться этой болезни. Так я ей и сказал.
– Говорят, это они ее на нас сбросили.
– Кто сбросил? Что сбросил? О чем вы, миссис Такман?
– О болезни. О гипотетиках. Это они нас ею заразили.
– Во всех известных мне публикациях утверждается, что ССК передалась человеку от крупного рогатого скота.
Действительно, эта болезнь по большей части косила коровьи стада в Северной Африке.
– Скота? Хм. Вы же не думаете, что нам раскрывают все секреты? Вряд ли о таком объявят в новостях.
– ССК – острая болезнь. Будь она у вас, вы уже лежали бы в больнице. Но пульс у вас нормальный, и сердечно-сосудистая система работает прекрасно.
Видно было, что я ее не убедил. В конце концов я выписал ей рецепт на альтернативный нейролептик – по сути дела, тот же «Ксанакс», но с другим ответвлением от молекулярной цепи – в надежде, что пациентке поможет если не препарат, то хотя бы новый ярлык на упаковке. Умиротворенная, миссис Такман унесла рецепт так бережно, словно то был священный манускрипт.
У меня же появилось смутное ощущение, что я никчемный жулик.
Жалобы миссис Такман были далеко не уникальны. Весь мир обуревала тревога. Раньше, когда речь заходила о терраформировании и колонизации Марса, всем казалось, что у нас есть шанс на выживание; теперь же этот шанс обернулся беспомощной неопределенностью. У нас не осталось будущего, кроме Спина. Мировая экономика пошатнулась: отдельные потребители и целые нации влезали в долги, рассчитывая, что их не придется отдавать, а кредиторы приберегали свои средства, что привело к головокружительному росту процентной ставки. И в Соединенных Штатах, и за их пределами отмечался рост крайней религиозности, а в тандеме с ней – свирепой преступности. Самый чудовищный удар приняли на себя страны третьего мира. Из-за падения курса валют и рекуррентных периодов голода где-то ожил дремавший марксизм, а где-то – воинствующий ислам.
Психологический аспект был вполне объясним. Равно как и насилие. Вокруг полно людей, обиженных на весь мир, но лишь те из них, кто утратил веру в будущее, способны прийти на работу с автоматом и списком приговоренных. Гипотетики, желали они того или нет, создали благоприятную среду для развития терминальной стадии отчаяния. Разгневанных самоубийц было не счесть, а врагами их числились все американцы, британцы, канадцы, датчане et cetera; или же, наоборот, все мусульмане, темнокожие, не говорящие по-английски, иммигранты; все католики, фундаменталисты, атеисты; все либералы, все консерваторы… Высшим актом нравственной чистоты такие люди считали линчевание, взрыв нательной бомбы, фетву или погром, и они появлялись, словно темные звезды на предсмертном небосводе. Их становилось все больше.
Мы жили в опасные времена. Миссис Такман прекрасно это понимала, и никакой «Ксанакс» не смог бы убедить ее в обратном.
За обедом я занял столик в дальнем углу служебной столовой. Потягивал кофе, поглядывал на залитую дождем парковку и внимательно читал журнал, который дала мне Молли.
«Будь на свете наука спинология, – говорилось в заглавной статье, – Джейсон Лоутон был бы ее Ньютон, ее Эйнштейн, ее Стивен Хокинг».
Именно таких формулировок И Ди всегда требовал от прессы, хотя Джейс приходил от них в ужас.
«Вряд ли существует хотя бы одна область изучения Спина – от радиологической экспертизы до исследования проницаемости мембраны, от исключительно научных споров до чисто философских дебатов, – которая не видоизменилась бы под влиянием его идей. Он опубликовал множество трудов, и на них регулярно ссылаются всевозможные ученые. Он превращает в событие любую вялую научную конференцию. За годы соруководства „Фондом перигелия“ этот человек оказал мощнейшее влияние на развитие авиакосмической промышленности в эру Спина – как в Америке, так и за рубежом.
Но за реальными достижениями – и эпизодическим надувательством, – связанными с именем Джейсона Лоутона, нетрудно забыть, что „Фонд перигелия“ основал его отец, Эдвард Дин (И Ди) Лоутон, по-прежнему занимающий особое место как в руководящем комитете фонда, так и в администрации президента. Кто-то добавит, что узнаваемый образ сына также создал Лоутон-старший: человек в равной степени влиятельный, еще более загадочный и гораздо менее публичный».
Далее в статье подробно говорилось о ранней карьере И Ди: огромный успех телекоммуникационных стратостатов в первые годы Спина, почти что родственные отношения с тремя президентскими администрациями, создание «Фонда перигелия».
«Изначально „Фонд перигелия“ замышляли как научный центр и авиакосмическое лобби, но в итоге организация переродилась в агентство федерального правительства, решающее космические задачи, связанные со Спином, и координирующее работу множества университетов, исследовательских организаций и центров НАСА. По сути дела, закат „старого НАСА“ стал восходом „Перигелия“. Десять лет назад эти отношения получили официальный статус: после незначительных преобразований „Перигелий“ стал консультативным подразделением НАСА. На самом же деле, если верить инсайдерам, все было наоборот: НАСА превратилось в подразделение „Перигелия“. И пока вундеркинд по имени Джейсон Лоутон очаровывал прессу, отец его без устали дергал за нужные ниточки».
Далее автор материала рассматривал длительные отношения И Ди с администрацией Гарланда и намекал на потенциальный скандал: кое-какой инструментарий стоимостью несколько миллионов долларов за штуку изготавливала пасаденская фирмочка, принадлежавшая закадычному другу И Ди, хотя компания «Болл эйрспейс» предлагала выполнить те же работы за меньшие деньги.
Когда я читал эти строки, предвыборная кампания была в самом разгаре, и обе основные партии пытались всеми правдами и неправдами стряхнуть с себя радикальные фракции. Гарланд – реформатор-республиканец, чью политику журнал откровенно не одобрял, – уже отслужил два срока; судя по результатам недавних опросов, Престон Ломакс (вице-президент Клейтона и его помазанник) опережал своего конкурента. Пресловутый «скандал» на деле таковым не являлся. Изделие компании «Болл» стоило дешевле, но и эффективность его оставляла желать лучшего; пасаденские инженеры сумели напичкать полезный груз куда большим количеством электроники при соизмеримой массе.
Так я и сказал Молли за ужином в «Чампс», в миле от «Перигелия». На самом деле в статье не обнаружилось никакой новой информации, а намеки были скорее политическими, нежели вещественными.
– Какая разница, правы они или нет? – спросила Молли. – Главное, в каком свете они нас выставляют. С чего бы вдруг один из центральных журналов нацелился на «Перигелий»?
В редакторской колонке марсианский проект описывали как «самый дорогостоящий мартышкин труд в истории – что в деньгах, что в человеческих жизнях; памятник умению выжать прибыль из глобальной катастрофы». Под статьей подписался спичрайтер Христианской консервативной партии.
– Которой принадлежит этот журнальчик, Молл. Всем это известно.
– Нас хотят закрыть!
– Никто нас не закроет. Даже если Ломакс проиграет выборы. Даже если нам запретят все запуски, кроме разведывательных. Дело в том, что в США некому наблюдать за Спином – кроме нас.
– Но нас запросто могут уволить, заменить другими людьми.
– Все не настолько плохо.
Но я видел, что Молли мне не верит.
Она, секретарша и медсестра, досталась мне в наследство от доктора Кенига. Мы работали вместе с первых моих дней в «Перигелии». Все эти без малого пять лет Молли была вежливым, профессиональным и знающим свое дело предметом офисной мебели. Мы мало общались, если не считать обычного обмена любезностями: так я узнал, что она не замужем, что она на три года младше меня, что она живет в многоквартирном доме без лифта вдали от океана. Молли никогда не казалась мне особенно разговорчивой, и я решил, что она предпочитает держать дистанцию.
А потом, меньше месяца назад – как сейчас помню, был четверг, – Молли собирала сумочку, готовясь ехать домой. Вдруг повернулась ко мне и спросила, не желаю ли я составить ей компанию за ужином. Почему? «Потому что я устала ждать, когда вы меня пригласите. Ну так что, да или нет?»
Да.
Оказалось, что Молли умная, хитрая, циничная и весьма компанейская. Такого я не ожидал. Мы уже три недели ужинали в «Чампс». Нам нравились и меню без претензий, и непринужденная студенческая атмосфера. Я, бывало, думал, что лучше всего Молли смотрится на здешнем виниловом диване. Молли делала ему честь своим присутствием. На ее фоне этот диван выглядел на удивление достойно. Волосы у нее были светлые, длинные и сегодня – мягкие из-за высокой влажности. Глаза зеленые, но не от природы: цветные контактные линзы. Но ей шло.