– Красивое место, – сказал я.
– Да.
– Прекрасен не только ландшафт, прекрасна и ваша семья.
– Да. – Его взгляд встретился с моим. – Они погибли.
– Ох… прошу прощения. Соболезную.
– Погибли несколько лет назад во время грандиозного наводнения. Вот последняя фотография, посмотрите. Тот же вид, но снимок сделан сразу же после бедствия.
После долгой засухи разразилась чудовищная буря, и на склоны Одиноких гор выпало рекордное количество осадков. Почти вся эта вода хлынула в иссохшие притоки реки Кирьолох. В каком-то смысле терраформированный Марс оставался юной планетой с нестабильным влагооборотом; тот активно влиял на реголит и залежи древней пыли, видоизменяя ландшафт планеты самым стремительным образом. В результате внезапного и чрезвычайно сильного ливня сельскохозяйственная дельта реки Кирьолох оказалась погребена под слоем медно-красной глинистой суспензии, сошедшей со склонов, словно текучий грузовой состав.
Фото номер четыре: «Последствия». Там, где был дом Вона, остались лишь фундамент и единственная стена – керамические обломки в хаотическом нагромождении булыжников, склизкой грязи и строительного мусора. Далекий город на холме не пострадал, но плодородная низина оказалась погребена заживо. Если не считать проблесков бурой воды (там, где раньше было озеро), сюда вернулся изначальный Марс, безжизненный реголит в практически девственной своей ипостаси. В небе зависли несколько летательных аппаратов: должно быть, спасательные команды высматривали выживших.
– Весь день я провел с друзьями в предгорье. Вернулся домой, а вместо дома увидел вот такую картину. Погибла не только моя семья, погибло великое множество людей. Я храню эти фотографии, чтобы не забыть, кто я такой и откуда явился. И почему не могу вернуться.
– Страшное событие. Даже не представляю, как такое пережить.
– Я примирился с положением вещей. Насколько это вообще возможно. К тому времени, как я покинул Марс, дельту восстановили. Конечно, не до первоначального состояния, но низина ожила, и теперь люди вновь кормятся с ее полей.
По всей видимости, Вон сказал все, что собирался, и больше не желал говорить на эту тему.
Я вернулся к первым снимкам и напомнил себе, на что смотрю. Передо мной был не искусный рендеринг, а обычные фотографии. Фотографии иного мира. Фотографии Марса – планеты, с давних пор бередившей умы творческих людей.
– Это не Берроуз. Точно не Уэллс. Брэдбери? Ну может быть, в некоторой степени…
– Простите? Я не знаю этих слов.
Вон наморщил свой и без того морщинистый лоб.
– Это писатели. Фантасты, авторы книг о вашей планете.
Едва я объяснил Вону, что некоторые наши литераторы описывали жизнь на Марсе задолго до терраформирования, как тот завороженно спросил:
– Могу ли я ознакомиться с этими книгами? И обсудить их во время следующего вашего визита?
– Буду счастлив помочь. Но в ваших ли силах выкроить время для чтения? Ведь главы многих стран стоят в очереди, чтобы пообщаться с вами!
– Несомненно. Ничего, подождут.
Я сказал, что буду с нетерпением ждать встречи.
По пути домой я совершил набег на букинистическую лавку, а утром доставил Вону стопку книг в мягких обложках – вернее, не Вону, а молчаливым людям, охранявшим его жилище. «Война миров» Уэллса, «Принцесса Марса» Берроуза, «Марсианские хроники» Брэдбери, «Чужак в стране чужой» Хайнлайна, «Красный Марс» Робинсона.
На пару недель Вон исчез с моего горизонта.
Строительство на новой территории «Перигелия» шло полным ходом. К концу сентября виргинские сосны и чахлые пальметто исчезли; на их месте появился массивный бетонный фундамент, а на нем – внушительное переплетение стальных балок и алюминиевых труб.
Молли слышала, что на следующей неделе ожидается поставка оборудования для холодильной камеры и лаборатории военного образца. (Очередной ужин в «Чампс», почти все взгляды прикованы к плазменному экрану размером с билборд: передают игру «Майами марлинс»; мы же, устроившись в темном уголке, отдаем должное холодным закускам.)
– «Перигелий» занимается космическими полетами и Спином. На кой нам сдалось это лабораторное добро, Тай?
– Понятия не имею. Никто не говорит ни слова.
– Может, спросишь у Джейсона? Вы же то и дело заседаете с ним в северном крыле.
(Мне не хотелось говорить, что я бываю на приемах у марсианского посла, поэтому я сказал Молли, что хожу на совещания к Джейсону.)
– У меня нет допуска к такой информации.
Само собой, у Молли его тоже не было.
– Такое чувство, что ты мне не доверяешь.
– Молл, просто я стараюсь играть по правилам.
– Ну да, – сказала она, – ты же у нас святоша.
Джейсон без предупреждения явился ко мне домой, чтобы обсудить лечение (на счастье, в тот вечер Молли у меня не было). Я передал ему слова Мальмштейна: скорее всего, дозировку можно приподнять, но придется внимательно следить за динамикой, ибо не исключены побочные эффекты. Болезнь не стоит на месте, и у подавляющей терапии имеется лимит применения. Это не значит, что мы обречены. Это значит лишь, что рано или поздно Джейсону придется изменить образ жизни и режим работы: не подавлять болезнь, а подстроиться под нее. (За этим рубежом маячил еще один – деменция и полная нетрудоспособность, но такое развитие событий мы обсуждать не стали.)
– Я все понимаю. – Джейсон расположился в кресле у окна, заложив одну длинную ногу за другую, и периодически поглядывал на собственное отражение в зеркале. – Мне надо еще несколько месяцев, только и всего.
– Несколько месяцев? Зачем?
– Чтобы выбить стул из-под И Ди Лоутона.
Я ошеломленно смотрел на него. Решил, что он шутит, но Джейсон не улыбался.
– Нужны объяснения?
– Если хочешь, чтобы я понял, о чем речь.
– Мы с ним расходимся во взглядах на будущее «Перигелия». По мнению Эда, «Перигелий» – лишь подпорка для авиакосмической отрасли. Таков смысл его существования, таким он был с самого начала. Эд никогда не верил, что мы сумеем как-то повлиять на Спин. – Джейсон пожал плечами. – И он прав, почти на сто процентов прав – в том смысле, что нельзя исправить положение вещей. Но означает ли это, что мы не способны понять Спин? Нет! Очевидно, у нас нет возможности объявить гипотетикам сколько-нибудь рациональную войну. Вместо этого мы откроем партизанский научный фронт. Именно для этого и прилетел Вон.
– Не понял.
– Он не просто межпланетный посол доброй воли. Он прибыл сюда с планом действий, предложил вместе провернуть одно дельце, благодаря которому мы поймем, кто такие гипотетики, откуда они взялись, что им нужно, зачем они закрыли обе планеты своими мембранами. Предложение Вона было воспринято весьма неоднозначно. Эд пытается срезать его на взлете. Считает, что такой проект бесполезен. И еще Эд уверен, что подобная затея растратит тот немногий политический капитал, который остался у него после терраформирования.
– А ты хочешь срезать Эда?
– Допускаю, что это звучит жестоко, – вздохнул Джейсон, – но Эд не может понять, что его время ушло. Что он остался в прошлом. Двадцать лет назад миру нужен был именно такой человек, как мой отец, и за это я высоко ценю его, восхищаюсь им, он добился поразительных, невероятных результатов. Именно он подстегнул политиков, наскипидарил им задницы, без него никакого «Перигелия» и в помине бы не было. Вот тебе еще один парадокс Спина: в конечном итоге гений И Ди Лоутона обернулся против него самого. Не будь И Ди Лоутона, не было бы и Вона Нго Вена. Пойми, речь вовсе не идет об эдиповой борьбе; я прекрасно знаю, кто таков мой отец и чего он добился. В коридорах власти он чувствует себя как дома, приятельствует с президентом Гарландом, играет с ним в гольф. Да, круто. Но он арестант, как и все остальные. Заложник собственной близорукости. Его стратегии больше не работают. Ему не нравится предложение Вона, потому что он не доверяет марсианской технологии; он ненавидит штуковины, которые не способен разобрать на составные части. Он принимает лишь то, что поддается обратной инженерии. Он противится тому факту, что марсиане уже вовсю пользуются технологиями, о сути которых мы только начинаем догадываться. И его трясет оттого, что в этом противостоянии я встал на сторону Вона, и не только я, но все новое поколение крупных игроков в округе Колумбия, в том числе и Престон Ломакс – а тот, скорее всего, будет следующим президентом. Ни с того ни с сего Эда окружили люди, которыми он не способен манипулировать, – молодая поросль, ребята, ассимилировавшиеся со Спином, в то время как поколение Эда так с этим и не справилось. Люди вроде нас, Тай.
Это «нас» польстило мне и несколько встревожило.
– По-моему, ты много на себя берешь.
– Я делаю в точности то, на что натаскивал меня Эд. – Джейсон бросил на меня резкий взгляд. – Натаскивал с самого рождения. Ему не нужен был сын. Ему нужен был наследник. Подмастерье. Он принял это решение задолго до того, как завертелся Спин, Тайлер. Он прекрасно знал, сколь я умен. Прекрасно знал, в какое русло направить мой интеллект. А я подчинился. Даже когда стал постарше и начал понимать, что Эд замыслил, я шел ему навстречу. Вот, смотри, перед тобой изделие И Ди Лоутона: миловидный, смышленый, асексуальный и фотогеничный объект. Ходкий образ; человек, обладающий некоторой долей проницательности и преданный «Перигелию» – весь, без остатка. Но к подобным контрактам всегда прилагается протокол разногласий, пусть даже Эду неприятно об этом вспоминать. Если есть наследник, есть и наследие. В один прекрасный момент мое мнение перевесит мнение Эда. Что ж, этот прекрасный момент настал. Перед нами открылась потрясающе важная возможность, и ее попросту нельзя просрать. Это недопустимо.
Я заметил, что пальцы его сжались в кулаки, а ноги задрожали. Эмоциональный взрыв или симптомом болезни? Что из этого монолога Джейсон произнес от всего сердца, а что стоит списать на действие нейростимуляторов, которые я ему прописал?