– У тебя испуганный вид, – сообщил Джейсон.
– Поясни, о какой марсианской технологии ты говоришь.
– Очень и очень умная штука. – Он растянул губы в ухмылке. – Биомолекулярная электроника микроскопических масштабов. По сути дела, молекулярные автокаталитические петли обратной связи с контингентной программой, прописанной в репродуктивных протоколах.
– А если человеческим языком?
– Крошечные искусственные репликаторы.
– Живые существа?
– В каком-то смысле да, живые. Искусственная жизнь, которую мы сможем запустить в космос.
– Но зачем? Что они делают, Джейс?
– Жрут лед. – Его ухмылка сделалась шире. – И гадят информацией.
4 × 109 нашей эры
Я одолел несколько ярдов утрамбованной земли с шершавыми заплатками порушенного непогодой асфальта, добрался до края насыпи и шумно съехал вниз, не выпуская из рук пластмассовых чемоданов, набитых предметами скромного гардероба, рукописными заметками, цифровыми архивами и фармацевтической продукцией с планеты Марс. Я оказался в сточной канаве, на три четверти полной воды – зеленой, как лист папайи, и теплой, как тропическая ночь. В воде отражался рубцеватый лик луны, а еще от нее разило навозом.
Я стал карабкаться обратно. Багаж припрятал на склоне насыпи, в сухости и сохранности, затем прополз остаток пути и залег под таким углом, чтобы тела моего не было видно, а сам я мог наблюдать за дорогой, бетонной коробкой больницы ибу Ины и припаркованным у входа черным автомобилем.
Незнакомцы вломились в больницу через заднюю дверь. По пути они включали свет, оставляя за собой желтые прямоугольники окон, но жалюзи были опущены, и я никак не мог узнать, чем эти люди там занимаются. Обыскивают комнаты, наверное. Я попробовал прикинуть, как долго они пробыли внутри, но безуспешно: похоже, я утратил способность вести счет времени. Не мог разглядеть даже знаки на циферблате наручных часов. Сияющие цифры метались, словно встревоженные светлячки, – не уследить.
Один вышел через переднюю дверь, подскочил к автомобилю и завел двигатель. Второй объявился несколькими секундами позже и юркнул на пассажирское сиденье. Полночного цвета автомобиль, выворачивая на дорогу, подкатил вплотную к моему лежбищу, и фары смели темноту с края насыпи. Пригнувшись, я замер и ждал, пока не стихнет шум мотора.
Потом задумался, как быть дальше. Вопрос нетривиальный, потому как я выбился из сил – устал внезапно и чуть ли не до смерти, ослабел так, что не мог подняться на ноги. Мне хотелось вернуться в бетонный куб, найти телефон и предупредить ибу Ину об автомобиле с незваными гостями. Но может, с этой задачей справится Ен? Будем надеяться. До больницы мне было не дойти. Я приказывал ногам выпрямиться и идти, но те в ответ лишь подрагивали. Это была не просто усталость. Это был паралич.
Когда я снова взглянул на больницу, то увидел, что над вентиляционным отверстием в кровле клубится дым, а слепые окна подмигивают мне желтыми огнями. Пожар.
Приезжие подожгли больницу ибу Ины, и я ничего не мог с этим поделать. Я закрыл глаза и просто надеялся, что меня кто-нибудь найдет, прежде чем я скончаюсь.
Меня разбудили рыдания и едкая вонь пожарища.
Все еще темно. Но я обнаружил, что способен передвигаться – хотя по чуть-чуть, со значительными усилиями и нешуточной болью. И еще мне показалось, что мыслю я более или менее связно, поэтому я дюйм за дюймом пополз вверх по склону.
Пространство между мною и клиникой заполняли машины и люди, фары и фонарики рассекали небо мечущимися дугами. Больница превратилась в тлеющие руины. Бетонные стены выдержали натиск огня, но крыша рухнула, и огонь выпотрошил все здание. Я кое-как поднялся и пошел на плач.
Рыдала ибу Ина. Она, обняв колени, сидела на островке асфальта. Я подходил все ближе, и окружившие Ину женщины бросали на меня мрачные подозрительные взгляды. Но Ина вскочила на ноги, утерла слезы рукавом и бросилась ко мне:
– Тайлер Дюпре! Я уж думала, вы до смерти сгорели! Сгорели дотла, как и все остальное!
Она вцепилась в меня, стиснула меня в объятиях, спасла меня от падения, ибо ноги мои вновь сделались каучуковыми.
– Больница, – с трудом выдавил я. – Вся ваша работа, Ина, мне так жаль…
– Ничего страшного, больница – это всего лишь здание. Медицинское оборудование несложно будет заменить. Вы же, вы… уникальны. Ен рассказал, как вы отослали его прочь, когда явились поджигатели. Тайлер, вы спасли ему жизнь! – Она сделала шаг назад. – Тайлер! С вами все хорошо?
Ничего хорошего. Я глянул на небо поверх плеча Ины. Светает. Вот-вот встанет древнее солнце. Небо окрасилось в цвет индиго. На его фоне я видел силуэт вулкана Мерапи.
– Просто устал.
Я закрыл глаза. Почувствовал, как ноги подломились; услышал, как Ина зовет на помощь, а потом уснул. Позже мне рассказали, что я проспал несколько дней.
На прежнем месте я оставаться не мог – по очевидным причинам.
Ина изъявила желание ухаживать за мной до окончания лекарственного кризиса. Она считала, что деревня обязана меня защитить; в конце концов, я спас Ену жизнь (настаивала она), а Ен – не только ее внучатый племянник, он так или иначе родственник почти всем местным. Я был герой, а еще как магнит притягивал злодеев, и если бы не мольбы Ины, подозреваю, мэр без промедления посадил бы меня на первый автобус до Паданга и велел катиться ко всем чертям. Итак, меня вместе с моим багажом поместили в необитаемый деревенский дом (его владельцы отправились в рантау несколько месяцев назад) на срок, необходимый для принятия прочих мер.
За столетия угнетений минангкабау Западной Суматры научились держаться друг друга и ускользать от опасности. С шестнадцатого века они пережили приход ислама, войну Падри, голландский колониализм, «Новый порядок» Сухарто, реставрацию Негари и постспиновых «новых реформази» с их бандитской внутренней политикой. Ина кое-что мне рассказывала – и в больнице, и потом, когда я лежал в деревянном домишке, в комнатенке под электрическим вентилятором, чьи громадные лопасти мерно вращались у меня перед глазами. Сила минангов, говорила она, в их гибкости, в глубоком понимании, что им, кроме как здесь, нигде не рады и никогда рады не будут. (Тут Ина процитировала национальную поговорку – «На всяком поле свой кузнечик; во всяком пруду своя рыбешка» – и пояснила, чтобы я хорошенько понял: «Всяк сверчок знай свой шесток», «где родился, там и пригодился».) Благодаря традиции рантау – когда молодежь уезжает повидать мир и возвращается, поднакопив деньжат или набравшись житейской мудрости, – минангкабау стали весьма искушенной и многоопытной нацией. Всю деревню (простенькие деревянные дома с крышами на манер буйволовых рогов) украшали стратостатные антенны, и здесь, по словам Ины, почти не было семей, которые не получали бы электронных или бумажных писем из Австралии, Европы, Канады или Соединенных Штатов.
В общем, вполне естественно, что в доках Паданга минангкабау трудились на всевозможных должностях, вплоть до самых высоких. Джала (напомню, бывший муж Ины), подобно многим другим дельцам, занимался импортом-экспортом и устраивал экспедиции рантау на ту сторону Дуги; неудивительно, что Диана, наводя справки, вышла на Джалу, через него – на Ину, а через нее – на эту горную деревушку.
– Джала – меркантильный приспособленец и мелкий тиран, но не лишенный некоторых принципов, – говорила Ина. – Диана вышла на него по счастливому стечению обстоятельств или, что еще вероятнее, благодаря умению разбираться в людях. Как бы то ни было, Джала не питает теплых чувств к «новым реформази» – к счастью для всех заинтересованных сторон.
(Она рассказала, что развелась с Джалой, когда тот обзавелся привычкой спать с сомнительными городскими девками. Изрядно тратился на своих подружек и дважды притаскивал домой венерические заболевания, излечимые, но весьма неприятные. Муж из него получился дрянной, говорила Ина, но как человек он не так уж плох. Он не выдаст Диану властям, если только его не возьмут под стражу и не станут пытать… а этого не случится, ибо Джала чрезвычайно умен.)
– Те, кто сжег вашу больницу…
– Должно быть, они проследили за Дианой до гостиницы в Паданге, после чего допросили таксиста, который привез вас в деревню.
– Но зачем было сжигать больницу?
– Не знаю, но подозреваю, что вас хотели напугать и выкурить из убежища. Ну и в качестве угрозы всем, кто взялся вам помогать.
– Если они нашли больницу, им известно ваше имя.
– Эти люди не явятся сюда в открытую, с пушками наперевес. Внутренняя политика, конечно, деградировала, но не до такой же степени. Пожалуй, отныне они возьмут под наблюдение портовый район и станут надеяться на наш просчет.
– Даже если так, отныне ваше имя в черном списке. Если попробуете открыть новую больницу…
– А я и не собираюсь этого делать. У меня совершенно другой план.
– Другой?
– Да. Благодаря вам я убедилась, что и врачу бывает полезно совершить рантау гаданг. Если вы, конечно, не против конкуренции.
– Не понял.
– Я хочу сказать, что у всех наших проблем есть простое решение, и я уже давно о нем размышляю. Все местные размышляют, каждый в меру своих способностей. Многие уже уплыли. Ведь мы живем не в процветающем крупном городе вроде Белубуса или Батусангкара. Почва здесь не такая уж плодородная, и с каждым годом все больше людей уезжают в город, в другие деревенские кланы, в рантау гаданг – почему бы и нет? В новом мире хватит места для всех.
– Вы собираетесь эмигрировать?
– Я, Джала, моя сестра, ее невестка, мои племянники, кузены и кузины – если всех сосчитать, выйдет больше тридцати человек. У Джалы есть несколько внебрачных детей. Они с радостью приберут к рукам его бизнес, когда отец отправится на ту сторону. Ну, вы понимаете. – Она улыбнулась. – Так что не благодарите. Для вас мы не благодетели, а всего лишь попутчики.
Несколько раз я уточнял, все ли хорошо у Дианы. Да, отвечала Ина, Джала разместил ее в удобном и безопасном месте, в квартире над таможней; жилье довольно уютное, со всеми условиями, и Диана будет скрываться там до окончания подготовки к транзиту.