– Самая трудная задача – незаметно доставить вас в порт. Полиция подозревает, что вы скрываетесь в горах, поэтому за дорогами будут следить, высматривать иностранцев – в особенности тех, кому нездоровится, ведь таксист непременно рассказал, что вы были больны.
– С болезнью покончено, – заявил я.
Последний кризис начался у стен горящей больницы и миновал, пока я был без сознания. Ибу Ина сообщила, что переход дался мне нелегко, что в этой комнатенке, в этом пустом доме я стонал так, что стали возмущаться соседи, что Ине пришлось обратиться за помощью к своему кузену Адеку, чтобы тот держал меня во время особенно сильных конвульсий – «Вы что, не заметили, синяки на плечах и по всем рукам?» – но я ничего этого не помнил. Знал лишь, что крепну с каждым днем, что температура стабильно нормальная, а ноги не дрожат при ходьбе.
– Как же насчет остальных эффектов препарата? – спросила Ина. – Скажите, вы чувствуете себя иначе? Чувствуете себя новым человеком?
Интересный вопрос.
– Не знаю, – честно признался я. – Пока не понял.
– Что ж, в обозримом будущем это не так уж важно. Повторюсь, фокус в том, чтобы вывезти вас с нагорья и доставить обратно в Паданг. К счастью, мы сумеем это устроить.
– Когда выдвигаемся?
– Через три-четыре дня, – сказала Ина. – А вы меж тем набирайтесь сил.
Те три дня Ина по большей части была занята. Я ее почти не видел. Погода выдалась жаркая и солнечная, но сквозь щели в стенах то и дело прорывался благословенный бриз, и я проводил время за осторожными физическими упражнениями, письмом и чтением (в спальне на ротанговой полке обнаружились книги в мягких обложках, а среди них – биография Джейсона Лоутона под названием «Жизнь в обмен на звезды»). Я поискал в алфавитном указателе свое имя, нашел его (Дюпре, Тайлер, ссылки на пять упоминаний в тексте), но так и не смог заставить себя углубиться в чтение сего популярного труда, ибо затрепанные романы Сомерсета Моэма виделись мне более соблазнительными.
Время от времени ко мне заглядывал Ен – проверял, все ли нормально, таскал мне бутерброды и бутилированную воду из дядюшкиного варунга. Парнишка взял за правило по-хозяйски уточнять, хорошо ли я себя чувствую. Говорил, что гордится предстоящим рантау в моем обществе.
– И ты, Ен? Ты тоже отправляешься в новый мир?
Сверкнув глазами, он решительно кивнул.
– Еще отец, мать и дядя… – Он перечислил по-минангски еще с десяток близких родственников. – Может, там вы обучите меня врачебному делу.
Не исключено, что придется. По ту сторону Дуги о традиционном образовании можно забыть. Пожалуй, не лучший вариант для Ена. Любопытно, хорошо ли его мать с отцом обдумали свое решение?
Но, как говорится, не суй свой нос в чужой вопрос; к тому же Ен ждал своего рантау с явным восторгом. Заводя беседу о предстоящем путешествии, паренек едва не пищал от восторга, и я с восхищением смотрел, как оживляется его физиономия, каким открытым становится его взгляд. Ен и его сверстники умели заглянуть в будущее не столько с ужасом, сколько с надеждой; никто из нашего жалкого поколения, поколения не людей, а пародий на людей, не способен был смотреть вперед со столь искренней улыбкой. В подобные моменты Ен выглядел так, как должно выглядеть всякому человеку, и мне становилось радостно, и мне становилось грустно.
Ближе к вечеру (назавтра был день отбытия) явилась Ина – с ужином и планом действий.
– У меня есть кузен, у кузена сын, а у сына свояк, – сказала она, – и этот свояк работает в батусангкарской больнице водителем «неотложки». Он позаимствует в автопарке служебную машину и отвезет вас в Паданг. Перед нами поедут по меньшей мере два автомобиля с беспроводными телефонами. Если обнаружится блокпост, нас непременно предупредят.
– Не нужна мне «скорая», – сказал я.
– Нет, нужна. Для маскировки. Вы спрячетесь в фургоне; там же буду я в своем врачебном облачении, а кто-то из деревенских (Ен умоляет назначить его на эту роль) притворится больным. Поняли? Заглянув в фургон «неотложки», полицейский увидит меня и больного ребенка; я скажу, что у него ССК, и полицейскому тут же расхочется проводить обыск. Таким образом мы провезем контрабанду: долговязого доктора-американца.
– Думаете, такой план сработает?
– Думаю, на то есть все шансы.
– Но если вас поймают вместе со мной…
– Как бы худо ни было, полиция имеет право арестовать меня, только если я совершу преступление. Транспортировка гражданина западной страны таковым не является.
– А как насчет транспортировки преступника?
– Вы преступник, пак Тайлер?
– Смотря как трактовать некоторые акты конгресса.
– Я предпочитаю не трактовать их вовсе. Прошу, ни о чем не беспокойтесь. Кстати, кажется, я забыла сказать, что путешествие откладывается на день.
– Почему?
– Из-за свадьбы. Конечно, свадьбы теперь не те, что прежде. Спин испортил нам и свадебный адат, и все остальное – с тех пор, как в нагорьях появились деньги, дороги и кафе быстрого питания. Я не считаю, что деньги – это зло, но иногда они портят людей, и в людях появляется червоточинка. Современная молодежь вечно куда-то спешит. Хорошо хоть мы не докатились до десятиминутных церемоний, как в Лас-Вегасе… Кстати, у вас в стране их еще проводят?
Я кивнул.
– Что ж, мы шагаем в том же направлении: минанг хикинг, тинггал кербау; приезжайте в страну минангов посмотреть живых буйволов. Ладно, на свадьбе хотя бы будет паламинан – кокосовое масло, – а также праздничная музыка саланг и горы рисовой каши. Скажите, как ваше самочувствие? Сможете посетить торжество? Хотя бы ради музыки.
– Почту за честь.
– Итак, завтра вечером мы будем петь песни, а послезавтра утром бросим вызов американскому конгрессу. Кстати говоря, свадьба нам на руку. Много приезжих, много машин на дорогах, по пути в Телук-Баюр наша скромная рантау-группа не будет бросаться в глаза.
Я проспал допоздна. Проснувшись, понял, что давно уже не чувствовал себя так хорошо; я стал сильнее, и чувства мои обострились, хоть и едва заметно. Теплый утренний ветерок приносил в комнату ароматы готовки, жалобы куриного племени и грохот молотков: посреди деревни мастерили открытую сцену. День я провел за чтением у окна, так что мне удалось посмотреть, как свадебная процессия направляется к дому жениха; сам жених вышагивал впереди рука об руку с невестой. Деревушка Ины была столь невелика, что из-за свадьбы прочая жизнь оказалась парализована: закрылись даже варунги, хотя персонал франшизных лавок у главной дороги по-прежнему подкарауливал туристов. Ближе к вечеру, когда в воздухе повис густой аромат курятины в соусе карри и кокосового молока, Ен занес мне персональную порцию кушаний.
Вскоре после наступления сумерек у двери появилась ибу Ина в расшитом одеянии и шелковой косынке.
– Все кончилось. То есть сам обряд бракосочетания. Остается лишь петь и танцевать. Все еще желаете к нам присоединиться?
Я облачился в лучшее, что сумел выкопать из чемоданных недр: белые хлопковые штаны и рубаху. Выходить в люди я побаивался, но Ина заверила, что чужих на свадебном празднестве не будет, а свои мне очень обрадуются.
Шагая с ней бок о бок в сторону сцены, я, несмотря на ее обещания, чувствовал себя до боли заметным: отчасти из-за роста, но в первую очередь из-за долгого затворничества. Выйти из дома было все равно что выскочить из воды на воздух; в один миг вокруг не стало совершенно ничего осязаемого. Ина отвлекала меня болтовней о новобрачных. Юный жених, подручный белубусского аптекаря, приходился ей кузеном. (Всех своих родственников, более дальних, чем брат, сестра, тетушка или дядюшка, Ина величала кузенами или кузинами; чтобы корректно обозначить минангскую степень родства, в английском попросту не имелось удобоваримых эквивалентов.) Невеста, девушка со слегка сомнительным прошлым, была из местных. После свадьбы оба отправлялись в рантау: их манил новый мир.
Музыка заиграла еще на закате; она не стихнет до утра, сказала Ина. Здоровенные динамики на столбах транслировали звук на всю деревню, но источником его была приподнятая над землей сцена, где выступал вокально-инструментальный ансамбль: двое музыкантов и две певицы. Пели, как разъяснила Ина, о любви, браке, судьбе, разочаровании и сексе; в основном о сексе, но сокрытом за столь витиеватыми метафорами, что им рукоплескал бы сам Чосер. Мы выбрали лавочку на периферии торжества. Я поймал на себе немало долгих взглядов из толпы – должно быть, некоторые гости слыхали историю о сгоревшей больнице и беглом американце, – но благодаря стараниям Ины никто не рискнул пойти со мной на нежелательное сближение. Ина зорко оберегала меня, не переставала благосклонно улыбаться молодым людям, осаждавшим сцену, но держалась подальше от публики.
– В таком-то возрасте романтические терзания мне не к лицу. Говоря словами из песни, моему полю уже не требуется пахарь. О господи, вы только поглядите на эту суматоху!
Рядом с платформой возвели два потешных подобия королевских тронов; на них расположились жених с невестой, оба в богато вышитых убранствах. Жених показался мне хитрованом (наверное, из-за карандашных усиков); но нет, жарко возразила Ина, видите вон ту невинную девицу на соседнем троне, ту, в бело-голубом парчовом платье? Вот за кем нужен глаз да глаз. Мы пили кокосовое молоко. Мы улыбались. Ближе к полуночи почти все деревенские женщины разошлись и на торжестве остались по большей части мужчины. Те, кто помоложе, толпились у сцены и хохотали; те, кто постарше, оккупировали столики и сосредоточенно играли в карты. Лица их были суровы, словно выдубленная временем кожа.
Я показал Ине страницы с рассказом о моей первой встрече с Воном Нго Веном.
– Но ваше описание не может быть абсолютно точным, – сказала она, когда музыканты взяли паузу. – Слишком уж вы в нем спокойны.
– Я вовсе не был спокоен. Старался лишь не угодить в неловкое положение.