– В конце концов, вас представили человеку с Марса…
Она подняла взор к небу, к редким и непостоянным группам постспиновых звезд, тусклых по сравнению с ослепительными огнями свадебного торжества.
– И кого вы ожидали увидеть?
– Пожалуй, существо, не столь сильно походящее на человека.
– Ах вон оно что. Но он оказался человеком. Настоящим, до мозга костей.
– Верно, – согласился я.
Жители сельской Индии, Индонезии, Юго-Восточной Азии боготворили Вона Нго Вена; для них он был кем-то вроде культовой фигуры. В Паданге, рассказала Ина, в некоторых домах висит его фотокарточка: в золоченом окладе, словно изображение святого или великого муллы.
– В его поведении было нечто чрезвычайно привлекательное, – говорила Ина. – Знакомая манера речи, хотя мы слышали его лишь в переводе. А когда нам показали фотографии его планеты… Возделанные поля… Тайлер, там же сплошные сельскохозяйственные угодья и почти нет городов! Образ не западный, но восточный. На Землю прибыл посол из другого мира, и оказалось, что он один из нас! Или показалось… И еще всем было приятно слышать, как жестко он критикует Америку.
– Меньше всего Вону хотелось, чтобы слова его воспринимались как критика.
– Легенды затмевают реальность, в этом нет сомнения. А у вас, разве у вас не было к нему тысячи вопросов – в тот день, в день вашего знакомства?
– Конечно, мне было о чем спросить. Но я счел, что Вон и так без конца отвечает на очевидные вопросы с самого своего прибытия на Землю. Решил, что подобные темы его изрядно утомили.
– Наверное, он рассказывал о родном мире с большой неохотой?
– Вовсе нет, он обожал о нем поговорить. Но не любил, когда его допрашивали.
– Я не отличаюсь изысканными манерами, не в пример вам. Непременно оскорбила бы его нескончаемыми расспросами. Тайлер! Предположим, в самый первый день вы могли задать любой вопрос – о чем бы вы спросили?
Мне даже задумываться не пришлось. Я прекрасно помнил, что вертелось у меня на языке в первый день нашего знакомства.
– Я бы спросил его о Спине. О гипотетиках. О том, что нового о них сумели раскопать марсиане.
– Вы когда-нибудь (не в первый день, конечно) обсуждали с ним эту тему?
– Да.
– И ему было что ответить?
– Более чем.
Я глянул на сцену. На нее поднялся другой ансамбль, теперь с салуангами (бамбуковыми флейтами); один из музыкантов – тот, у кого был пузатый струнный инструмент под названием «рабаб», – энергично водил смычком по струнам, и с лица его не сходила кривая ухмылка. Должно быть, исполняли еще одну сальную свадебную песенку.
– Боюсь, это я вас допрашиваю, – спохватилась вдруг Ина.
– Простите. Я еще не до конца восстановил силы.
– В таком случае ступайте домой. Поспите. Таково мое врачебное предписание. Если повезет, завтра вы снова увидите ибу Диану.
Она прошлась со мной по шумной улице, прочь от торжества. Музыка не умолкала почти до пяти утра. Несмотря на это, я крепко спал.
Водителем «скорой» оказался тощий молчаливый мужчина в форме Красного Полумесяца. Его звали Ниджон. Он с преувеличенным почтением потряс мою руку, но, разговаривая со мной, не отводил огромных глаз от ибу Ины. Я спросил, волнуется ли он из-за предстоящей поездки в Паданг. Ина перевела его ответ:
– Он говорит, что проворачивал делишки и поопаснее, и по менее весомым причинам. Он говорит, что рад познакомиться с другом Вона Нго Вена. И еще он говорит, что нужно выезжать как можно скорее.
Мы забрались в фургон «неотложки». Вдоль стенки располагался горизонтальный металлический ящик, где обычно хранилось медицинское оборудование; в закрытом виде он выполнял функцию скамеечки. Ниджон уже освободил место; эмпирическим путем мы выяснили, что я помещаюсь внутри, если согнуться в три погибели и, вывернув шею, притиснуть голову к плечу. Из ящика разило латексом и антисептиком, и был он не удобнее мартышьего гробика, но мне придется залечь в него, случись полицейским остановить нас на пропускном пункте; Ина тут же рассядется на скамеечке в полном медицинском облачении, а Ен, растянувшись на носилках, изо всех своих сил будет изображать дитя с ССК. В свете того жаркого утра план казался мне слегка нелепым – даже не слегка, а целиком и полностью.
Ниджон расклинил крышку ящика, чтобы в него поступал воздух, так что я, наверное, не задохнулся бы; но мне вовсе не улыбалась перспектива томиться в жаркой и темной стальной коробке. К счастью (после того как мы исследовали вместимость этого горе-тайника), мне дозволили выбраться – до поры до времени. По словам Ины, полицейские силы сосредоточились на новом шоссе между Букик-Тингги и Падангом, а поскольку нас сопровождал внушительный конвой, состоявший из других жителей деревни, перед вынужденной остановкой нас обязательно предупредят – не раз и даже не два. Короче говоря, пока что я уселся рядом с Иной и смотрел, как она подклеивает капельницу с физраствором (без иголки, запечатанную бутафорию) к локтевому сгибу Ена. Наш юный друг отнесся к своей роли с бесконечным энтузиазмом и тут же начал репетировать глубокий легочный кашель, да так искусно, что Ина с не меньшей театральностью нахмурилась:
– Ты что, таскал у брата кретек?
Ен залился краской и заявил, что без сигарет с гвоздикой не сумел бы закашливаться с должной степенью реалистичности.
– Да ну! Смотри мне, актер, как бы не доиграться до того света раньше времени!
Ниджон хлопнул дверцами фургона, забрался на водительское место, завел мотор, и мы пустились в тряский путь к Падангу. Ина велела Ену закрыть глаза: «Притворись, что спишь. Докажи, что ты истинный лицедей». Вскоре Ен мерно задышал и даже стал тихонько похрапывать.
– Не спал всю ночь, пока играли музыканты, – пояснила Ина.
– И все же как можно уснуть в такой ситуации? Поразительно!
– Одно из преимуществ детства. Или, как говорят марсиане, Первого возраста – они ведь так говорят?
Я кивнул.
– А всего их четыре? У нас три возраста, а у них четыре?
Да. Не сомневаюсь, что Ина и без меня это знала. Из всех диковинок Пяти республик – родного дома Вона Нго Вена – возрастные различия заворожили земную публику хлеще остальных.
В культурах нашей планеты обычно выделяют две-три жизненные стадии: ребенок – взрослый, или же ребенок – подросток – взрослый. Некоторые закрепляют особый статус за преклонным возрастом. Но у марсиан все устроено иначе, их уникальный обычай зиждется на многовековых достижениях в биохимии и генетике. Марсиане делят человеческую жизнь на четыре периода, обусловленные биохимическими характеристиками. Период от рождения до половой зрелости – это детство. Период от половой зрелости до окончания физического роста и наступления метаболического равновесия – это юность. Далее – зрелость: до заката, смерти или радикальных изменений организма.
А после зрелости – добровольный Четвертый возраст.
Много веков назад марсианские биохимики изобрели способ продлевать человеческую жизнь (в среднем на шестьдесят-семьдесят лет), но в этой бочке меда была и ложка дегтя. Марс – в высшей степени ограниченная экосистема, в первую очередь из-за скудных запасов воды и азота. Те пахотные земли, что показались Ине столь знакомыми, суть триумф искусной биоинженерии. Марсиане веками регулировали репродукцию, поддерживая среднеустойчивый уровень населения. Пристегните к человеческой жизни добавочные семьдесят лет, и добро пожаловать в популяционный кризис.
К тому же трансформация в долгожителя – процедура непростая и неприятная, глубокая перестройка организма на клеточном уровне. В тело реципиента вводят коктейль специально разработанных вирусных и бактериальных сущностей. Эти особые, изготовленные на заказ вирусы производят нечто вроде апдейта системы, пропатчивают или видоизменяют нуклеотидные последовательности, восстанавливают теломеры, обнуляют показания генетических часов; а выведенные в лаборатории фаги тем временем вымывают из организма токсичные металлы, нейтрализуют поврежденные вирусами клетки и компенсируют явный физический ущерб.
Иммунная система противится. При наилучшем раскладе процедура эта более всего походит на изнурительный шестинедельный грипп: слабость, приступы лихорадки, боль в мышцах и суставах. Некоторые органы уходят в репродуктивное буйство: клетки кожи отмирают и регенерируются с головокружительной скоростью, а нервная ткань восстанавливается – стремительно и самопроизвольно.
Процесс ослабляющий, болезненный, с некоторой вероятностью негативных побочных эффектов. Почти все субъекты сообщают о частичной или (в редких случаях) полной потере долговременной памяти. У некоторых отмечается краткосрочная деменция и бесповоротная амнезия. Восстановленный и перепрошитый мозг становится несколько иным органом, а его обладатель – несколько иным человеком.
– Они поработили смерть.
– Не совсем.
– С другой стороны, – заметила Ина, – раз уж они такие мудрые создания, могли бы сделать процедуру менее неприятной.
Естественно, марсиане способны были облегчить искусственный дискомфорт, сопутствующий переходу в Четвертый возраст, но решили не делать этого. Процесс перехода стал частью марсианской народной культуры – вместе с его болезненностью и прочими характеристиками; боль считалась одним из ограничительных факторов, пограничным дискомфортом. Не каждый решался стать Четвертым, и не только из-за тягот перехода; на долгожителей накладывались строгие социальные ограничения, подкрепленные соответствующими законами. Любой гражданин Марса имел право пройти сию процедуру – бесплатно и без каких-либо обязательств, – но, став Четвертым, лишался права на воспроизводство: размножение оставалось привилегией Третьих – то есть обычных взрослых. (Последние двести лет в коктейль долголетия добавляли компоненты, вызывающие у людей обоих полов необратимую стерилизацию.) Четвертым не дозволялось голосовать на выборах в Советы, ибо никто не хотел, чтобы планетой правили почтенные старейшины – правили так, как им выгодно. Однако в каждой из Пяти республик имелся высший судебный орган – эквивалент Верховного суда, – членов которого избирали исключительно Четвертые. В какой-то мере (в чем-то больше, в чем-то меньше) Четвертые были взрослыми, так же как взрослые в какой-то мере являются детьми. Больше влияния, меньше веселья; больше – и в то же время меньше – свободы.