Но я не мог расшифровать – ни для себя, ни для Ины – все культурные коды и тотемы, использованные марсианами в качестве обертки для медицинской технологии. Даже антропологи, годами корпевшие над архивными записями Вона Нго Вена (пока эти изыскания были разрешены), не добились никакого результата.
– Теперь и у нас есть такая технология, – сказала Ина.
– У некоторых – да. Надеюсь, в конце концов она станет всеобщим достоянием.
– Интересно, сумеем ли мы разумно ею распорядиться?
– Почему бы и нет? Марсиане сумели. А они такие же люди, как мы.
– Знаю. Без сомнения, это возможно. Но речь не о возможностях. Речь о том, сумеем ли мы. Как вы считаете, Тайлер, – сумеем?
Я взглянул на Ена. Он все еще спал. Наверное, ему снился сон: глаза метались под опущенными веками, словно рыбки в пруду; ноздри раздувались при каждом вдохе; тело покачивалось в унисон с вибрацией фургона «неотложки».
– Не на этой планете, – ответил я.
Отъехав с десяток миль от Букик-Тингги, Ниджон бахнул кулаком в перегородку между кабиной и фургоном. Условленный сигнал: впереди блокпост. «Скорая» замедлила ход. Ина вскочила, деловито нацепила на физиономию Ена (тот уже проснулся и, похоже, стремительно утрачивал иллюзии касательно нашего приключения) неоново-желтую кислородную маску, прикрыла нижнюю часть лица одноразовой бумажной масочкой и шепнула мне: «Быстрее».
Я втиснулся в ящик для оборудования. Хлопнула крышка. Благодаря клинышку, установленному для циркуляции воздуха, между мною и удушьем осталась четверть дюйма.
«Скорая» вдруг затормозила. Я не был к этому готов, поэтому гулко стукнулся головой об узкую стенку ящика.
– А теперь тихо, – сказала Ина то ли мне, то ли Ену.
Я затаился во тьме.
Шли минуты. В отдалении погромыхивал разговор; даже знай я язык, сейчас не смог бы уловить смысл. Два голоса. Один Ниджона, второй незнакомый. Резкий, недовольный фальцет. Голос полисмена.
Они поработили смерть, сказала чуть раньше Ина.
Нет, подумал я.
Ящик стремительно нагревался. Пот залил мне лицо, вымочил рубашку, изжалил глаза. Я слышал собственное дыхание. Мне казалось, этот звук разносится по всей планете.
Ниджон отвечал полисмену почтительным мурчанием; полисмен же выгавкивал все новые и новые вопросы.
– Теперь замри, просто замри, – взволнованно зашептала Ина.
От нервов Ен принялся сучить и взбрыкивать ногами, колотить ими по жиденькому матрасу каталки – чересчур энергично для жертвы ССК. Глядя в четвертьдюймовую полоску света над головой, я видел растопыренные пальцы Ины, четыре узловатые тени.
Скрежетнули дверцы фургона, я почуял вонь бензиновых выхлопов и ароматы распаренной в полуденном солнце растительности. Если вытянуть шею – очень, очень осторожно, – можно было разглядеть просеку наружного света, а в ней две тени: наверное, Ниджона и полисмена или же деревьев и облаков.
Полисмен осведомился о чем-то, обращаясь к Ине. Гортанный монотонный голос, унылый и в то же время грозный. Услышав его, я осерчал. Представил, как Ина с Еном съежились (непроизвольно или нарочно) перед вооруженным человеком и той властью, представителем которой он являлся. И все ради меня. Ибу Ина заговорила на родном языке – строго, но без малейшего намека на дерзость. ССК, какие-то слова, еще какие-то слова, ССК. Пользуясь положением врача, она прощупывала полисменову впечатлительность; добивалась, чтобы его страх превзошел ее собственный.
Полисмен отреагировал лаконично и грубо: давай документы или обыщу фургон. В отчаянии Ина заговорила еще убедительнее. Снова знакомая аббревиатура: ССК.
Я хотел обезопасить себя, но больше того хотел защитить Ину и Ена. Лучше сдаться, чем допустить, чтобы их обидели. Сдаться или драться. Воевать или бежать. Если необходимо, пожертвовать всеми годами, что закачал в меня марсианский фармацевтический коктейль. Быть может, во мне заговорило мужество Четвертого – то особое мужество, о котором рассказывал Вон Нго Вен.
«Они поработили смерть». Но нет: мы, земляне, марсиане, человеческий вид на обеих планетах, за все эти годы сумели добиться лишь отсрочки смертной казни, но не отмены приговора. Ни о чем нельзя судить наверняка.
Шаги, стук ботинок по металлу. Полисмен полез в фургон. Я понял, что тот уже внутри, ибо «неотложка» просела на рессорах и качнулась, словно корабль на тихой волне. Я подобрался. Ина встала, хрипло возражая.
Набрав полную грудь воздуха, я изготовился откинуть крышку ящика и выскочить наружу.
С дороги донесся шум: мимо промчался автомобиль. Судя по натужному вою двигателя, машина неслась с высокой скоростью – нет, со скоростью вызывающей, возмутительной, будто заявлявшей «срать я хотела на ваши законы».
Полисмен разъяренно рыкнул. «Неотложка» снова покачнулась.
Шарканье шагов, мгновение тишины, хлопок дверцы; затем полицейский (наверное) автомобиль ожил и с мстительным ревом рванул вперед, осыпая дорогу градом камушков из-под дымящихся покрышек.
Ина подняла крышку моего саркофага.
– Что это было?
Я уселся весь мокрый от пота, источая зловоние.
– Это был Аджи. Из деревни. Мой кузен. Промчался через блокпост, чтобы отвлечь полицию. – На бледном лице ее читалось облегчение. – Боюсь, он водит машину, как пьяный.
– И он отважился на это, чтобы разрядить обстановку?
– Какое красивое выражение! Да, именно так. Вы же помните, что мы путешествуем в составе конвоя? Несколько машин, беспроводные телефоны… Аджи знал, что нас остановили. Он рискует получить штраф или выговор, не более.
Я глубоко вдохнул, воздух показался мне сладким и прохладным. Взглянул на Ена – тот ответил неуверенной ухмылкой.
– Когда доберемся до Паданга, познакомьте меня, пожалуйста, с этим Аджи, – сказал я. – Поблагодарю его, что притворился пьяным.
– К несчастью, – Ина закатила глаза, – Аджи не притворялся. Он на самом деле пьяница. Позорище в глазах пророка.
Ниджон заглянул в фургон, подмигнул нам, закрыл задние дверцы.
– Что сказать, я не на шутку перепугалась, – призналась Ина, положив ладонь мне на руку.
Я извинился за то, что ей приходится так рисковать.
– Чепуха, – сказала она. – Мы с вами сдружились. И риск не так велик, как вам может показаться. Да, полицейские способны подкинуть проблем, но все они местные ребята, связанные определенными правилами. Они не похожи на головорезов из Джакарты, «новых реформази», или как они там себя называют. Тех, кто спалил мою больницу. К тому же, предполагаю, при необходимости и вы бы ради нас пошли на риск. Пошли бы, пак Тайлер?
– Да.
– О господи, – она заглянула мне в глаза, и рука ее задрожала, – по-моему, вы говорите правду.
Нет, мы так и не поработили смерть, лишь выцыганили отсрочку (пилюли, порошки, ангиопластика, Четвертый возраст), убежденные, что, если продлить жизнь – пусть даже чуть-чуть, – мы сумеем насладиться долгожданными плодами упущенной мудрости. Возвращаясь домой после тройного коронарного шунтирования – или процедуры по продлению жизни, – никто не ожидает бессмертия. Даже Лазарь, выбираясь из склепа, знал, что умрет во второй раз.
Но он вышел. Он вышел с благодарностью. И я тоже был благодарен.
Холодные закоулки Вселенной
В пятницу, как только завершилась последняя встреча, я вернулся домой из «Перигелия», открыл входную дверь и увидел, что Молли сидит за клавиатурой моего компьютера.
Стол стоял в юго-западном углу гостиной, у окна, а стул – спинкой к двери. Быстро обернувшись, Молли бросила на меня изумленный взгляд и одновременно с тем кликнула по крестику на экране: закрыла программу, с которой работала.
– Молли?
Я не удивился, что застал ее здесь. Выходные Молл обычно проводила со мной, и у нее имелся дубликат ключа. Но раньше она не проявляла интереса к моему компьютеру.
– Ты не позвонил, – сказала она.
Я сидел на встрече с представителями компании, в которой были застрахованы все сотрудники «Перигелия». Мне сказали, что мероприятие продлится пару часов, но нас ввели в курс всех счетоводных дел буквально за двадцать минут. Когда встреча закончилась, я решил, что правильнее всего будет просто поехать домой. Может, даже удастся опередить Молли, если она задержится, заскочив за вином. Теперь же, оказавшись под напористым взглядом Молл, я чувствовал, что сперва должен все объяснить, а потом уже спрашивать, зачем она копалась в моих файлах.
Когда я направился к столу, она издала смешок – один из тех смущенных и примирительных смешков, означающих «нет, ты только посмотри, за какими глупостями ты меня застукал». Правая рука ее зависла над тачпадом. Молли повернулась обратно к монитору, и стрелка курсора нырнула к иконке «Завершение работы».
– Погоди, – сказал я.
– Что, хочешь сесть за компьютер? Прямо с порога?
Курсор уже стоял на иконке. Я накрыл ладонь Молли своей.
– Вообще-то, хочу узнать, чем ты занималась.
Молл напряглась. На розовой коже возле уха запульсировал кровеносный сосудик.
– Просто я тут уже как дома. Хм, наверное, зря? Не думала, что ты будешь против.
– Против чего, Молл?
– Если я посижу за твоим компьютером.
– Зачем тебе за ним сидеть?
– Да низачем. Так, глянуть, что за модель, какие в нем железки.
Не может такого быть, чтобы Молл интересовали характеристики моего компьютера. Ему пять лет, почти что антиквариат, а на работе у Молли стоит одна из самых передовых моделей. К тому же я заметил, какую программу она поспешила закрыть, когда я вошел в комнату: трекер домашнего хозяйства, где я регистрировал оплаченные счета, подбивал баланс чековой книжки и вел список контактов.
– Ты, по-моему, смотрела мои таблицы, – сказал я.
– Открыла ненароком. У тебя в компьютере сам черт ногу сломит. Ну понятное дело, у всякого свои представления о порядке. Тайлер, прости. Наверное, я повела себя бесцеремонно.
Выдернув руку из-под моей ладони, Молли кликнула по ярлычку завершени