я работы. Экран погас, вентилятор процессора еще немного погудел и затих. Молли встала и разгладила блузку. Молли всегда разглаживала одежду, когда вставала; скользила по ней ладонями, приводила себя в порядок.
– Займусь-ка я ужином.
Повернувшись ко мне спиной, она направилась в сторону кухни и скрылась за маятниковыми дверьми. Я досчитал до десяти и последовал за ней.
Она доставала кастрюлю из подвесного шкафчика. Взглянула на меня, и я отвел взгляд.
– Молли, если хочешь что-то узнать, просто спроси.
– Только и всего? Ну ладно.
– Молли…
– Что, мне снова извиниться? – Она поставила кастрюлю на плиту (с неуместной осторожностью, словно та могла разбиться). – Хорошо, Тайлер, извини, что играла с твоим компьютером без разрешения.
– Молл, я ни в чем тебя не обвиняю.
– Тогда к чему весь этот разговор? Почему мне кажется, что мы весь вечер будем выяснять, зачем я влезла в твой комп? – Глаза ее влажно заблестели, и цветные линзы сделались изумруднее прежнего. – Ну да, у меня разыгралось любопытство.
– По части моих квитанций за коммуналку?
– Нет, по части тебя.
Она выдвинула стул (ножка его зацепилась за ножку стола, и Молли сердито рванула стул на себя), села и скрестила руки.
– Да, меня интересуют самые банальные вещи. Быть может, даже в первую очередь самые банальные вещи. – Она зажмурилась, помотала головой. – Вот сама себя слушаю и понимаю: все выглядит так, будто я за тобой шпионю. Но да, твои квитанции, марка зубной пасты, размер обуви – вот что мне интересно. Чтобы чувствовать, что я для тебя не просто потаскушка выходного дня. Вот, созналась.
– Для этого не обязательно шарить по моим файлам.
– Может, и не пришлось бы, если…
– Если?
– Не хочу ссориться. – Она снова помотала головой.
– Иной раз лучше довершить начатое.
– Ну вот, пожалуйста, я о том и говорю. Ты, когда чуешь угрозу, всегда включаешь отрешенца: такой спокойный, сдержанный, анализируешь меня, словно сидишь перед телевизором, а я – документалка про животных. Прячешься за стеклянным экраном. Но этот экран всегда на месте, круглые сутки, разве нет? А по другую сторону экрана – весь мир. Вот почему ты никогда не рассказываешь о себе. Вот почему я целый год ждала, когда же ты заметишь, что я не просто офисная принадлежность. Этот твой пустой взгляд, бесконечный и такой холодный, словно ты смотришь вечерние новости, смотришь, как на другом конце планеты – там, где живут люди с непроизносимыми именами, – идет какая-то унылая войнушка.
– Молли…
– Нет, Тайлер, я прекрасно понимаю, что нам всем хана, всем до единого, всем, кого угораздило жить при Спине. Претравматическое стрессовое расстройство – так ты, по-моему, говорил? Поколение уродов, карикатур на людей. Вот почему все мы разводимся, ударяемся в промискуитет, в религию, скатываемся в депрессию, в манию или, как ты, в холодное равнодушие. У каждого есть чем оправдаться за плохое поведение, и я не особый случай, и если тебе нравится быть столпом дежурной любезности – да на здоровье, я все понимаю: главное, чтобы помогало дожить до утра. Ну а ты пойми, что мне хочется большего, и это вполне нормально, это абсолютно нормальное человеческое желание, и что плохого в том, Тайлер, что я хочу прикоснуться к тебе? Не просто трахаться, а прикоснуться к тебе?
Выпалив все это, она поняла, что добавить больше нечего. Убрала руки от груди и стала ждать моей реакции.
Я задумался, не ответить ли схожей тирадой. На самом деле я с ума по ней сходил. Пусть это не было очевидно, но я положил на нее глаз с самого первого дня в «Перигелии». Примечал очертания и динамику ее тела, примечал, как она стоит, прохаживается, зевает, потягивается; примечал ее пастельный гардероб и дешевый кулончик-бабочку, который она носила на тощей серебряной цепочке; примечал перемены в ее настроении, арсенал ее жестов, улыбок и хмурых гримас. Закрывая глаза, я видел ее лицо и думал о ней, прежде чем уснуть. Мне нравились ее наружность и ее содержание, солоноватый привкус ее языка и модуляции ее голоса, изгибы ее пальцев и слова, что эти пальцы вычерчивали на моей коже.
Так я думал, но не мог заставить себя произнести слова вслух.
Нет, это не была откровенная ложь. Но это не была и чистейшая правда.
В конце концов мы помирились: отпустили пару пустых шуточек, она уронила слезинку, я утешил ее объятиями, и больше мы не поднимали эту тему. Я сушефствовал, пока Молли готовила вкуснейший соус для пасты, и напряжение росло, и к полуночи мы уже час как обжимались перед телевизором (рост безработицы, предвыборные дебаты, какая-то унылая войнушка на другом конце планеты) и готовы были идти в постель, и Молли выключила свет, прежде чем мы занялись любовью, и в спальне было темно, и мы не стали зашторивать окон, и небо было пустым и равнодушным, и она, кончая, изогнула спину и выдохнула, и дыхание у нее было сладким и сливочным, как у младенца. Разъединившись, но все еще касаясь друг друга – моя рука у нее на бедре, ее рука на моем, – мы болтали, не договаривая предложений, и я сказал: «Сама знаешь, я по тебе с ума схожу», и она ответила: «Боже мой, в спальне – конечно, знаю».
Она быстро уснула. Прошел час, но я все еще не спал.
Я осторожно выбрался из постели, прислушался, не сбился ли ритм дыхания Молли (нет, не сбился). Натянул джинсы и вышел из спальни. В бессонные ночи вроде этой я, как правило, унимал нудный внутренний монолог – петиции за подписью сомнений в адрес утомленного прозэнцефалона – глотком «Драмбуи». Но прежде чем отправиться на кухню, я сел за компьютер и открыл трекер домашнего хозяйства.
Понять, чем именно заинтересовалась Молли, было невозможно. Но, насколько я видел, в таблице ничего не изменилось: все имена и цифры были на месте. Может, она и правда что-то здесь обнаружила. Что-то, что нас сблизило. Если она действительно этого хотела.
Или поиски оказались бесплодными. Быть может, она вообще ничего не нашла.
За несколько недель до ноябрьских выборов мы с Джейсоном стали видеться чаще обычного. Болезнь пошла в атаку, несмотря на эскалацию лечения, – наверное, из-за стресса, вызванного неутихающим конфликтом с отцом. (И Ди объявил, что намерен «снова прибрать „Перигелий“ к рукам». Утверждал, что фонд превратился в логово выскочек-бюрократов и ученых сторонников Вона Нго Вена. Джейсон считал его угрозы пустыми, но я был уверен, что И Ди способен помешать и даже навредить работе «Перигелия».)
Джейс держал меня под рукой – на тот случай, если в критический момент ему понадобится вколоть дозу антиспазмолитика, – и я готов был это сделать (в рамках закона и профессиональной этики). Медицинская наука могла поддерживать Джейса в рабочем состоянии, но только в ближайшем будущем; с другой стороны, сейчас Джейсону нужно было лишь одно: оставаться в силах, пока он не переиграет И Ди Лоутона.
Так что я проводил массу времени в ВИП-крыле «Перигелия»: по большей части с Джейсоном, но нередко и с Воном Нго Веном, вызывая немалые подозрения у его хендлеров – правительственных чиновников, имевших некоторый, но незначительный вес (младших сотрудников Госдепартамента, Белого дома, Министерства национальной безопасности, Объединенного космического командования et cetera), и ученых мужей, приглашенных, чтобы перевести, изучить и классифицировать так называемые марсианские архивы. В глазах этих людей мое общение с Воном было недопустимым – или по крайней мере нежелательным. Я наемный сотрудник. Никто. Но именно поэтому Вон предпочитал мое общество: ведь я не продвигал и не отстаивал ничьих интересов. По требованию Вона его швейцары – угрюмые лизоблюды – время от времени давали мне пропуск сквозь те несколько дверей, что отделяли кондиционированные квартиры марсианского посла от флоридской жарищи и огромного мира за пределами этих стен.
Явившись однажды на встречу, я обнаружил, что Вон Нго Вен сидит в плетеном кресле (кто-то одарил его подходящей подставочкой для ног, чтобы те не болтались в воздухе) и задумчиво глазеет на содержимое стеклянного сосуда размером с химическую пробирку. Я спросил, что в нем.
– Репликаторы, – ответил он.
Сегодня Вон был в костюме и при галстуке (такой костюм пришелся бы впору коренастому двенадцатилетнему мальчугану): чуть раньше он проводил шоу «покажи да расскажи» для делегации конгресса. Хотя формально о существовании Вона еще не объявили, последние несколько недель к нему не иссякал поток посетителей (и американцев, и зарубежных гостей), имевших нужный допуск. Белый дом планировал сделать официальное заявление вскоре после выборов: тогда-то для Вона и наступят беспокойные времена.
Я смотрел на пробирку с почтительного и безопасного расстояния, держась поближе к стенке. Репликаторы, значит. Пожиратели льда. Отпрыски неорганической биологии.
– Вы что, боитесь? – улыбнулся Вон. – Прошу, не бойтесь. Уверяю вас, содержимое этого сосуда полностью инертно. Мне казалось, Джейсон вам все объяснил.
Объяснил. Но не все, а самую малость.
– Это микроскопические устройства, – сказал я. – Полуорганические. Размножаются в условиях вакуума и экстремального холода.
– Совершенно верно. А Джейсон говорил, зачем они нужны?
– Чтобы отправиться в космос, населить галактику и присылать нам данные.
Вон не спеша кивнул, словно ответ был совершенно верный, но в то же время неудовлетворительный.
– Это, Тайлер, самый передовой технологический артефакт Пяти республик. Мы так и не вышли на уровень промышленной деятельности, сопоставимый с пугающими масштабами индустрии землян: океанские лайнеры, люди на Луне, бескрайние города…
– Ваши города на снимках меня весьма впечатлили.
– Лишь потому, что они выстроены на планете с незначительным гравитационным градиентом. На Земле эти башни обрушились бы под собственным весом. Но позвольте вернуться к теме: содержимое этой пробирки – наш эквивалент инженерного триумфа, нечто столь сложное по сути, столь непростое в изготовлении, что мы, пожалуй, вправе гордиться результатом.