тная звезда, матерь всей жизни, впала в кровожадный старческий маразм и прикончит нас без зазрения совести.
Жизнь зародилась на периферии нестабильной ядерной реакции. Такова истина, и она всегда была непреложна. Была непреложна еще до Спина, еще когда небеса были чисты, а летние ночи подмигивали нам далекими и такими несущественными для нас звездами. Эта истина, однако, не имела для нас никакого значения, ибо человеческая жизнь скоротечна; за один удар звездного сердца рождаются и умирают бесчисленные поколения людей. Но теперь – господи помилуй! – мы собираемся пережить само Солнце. В итоге мы или примем участь угольного мусора на орбите солярного кадавра, или, зашитые в саван, проследуем в Божий мир вечного света: лишенцы, не имеющие собственного дома во Вселенной.
– Тайлер, с вами все хорошо?
– Да, – ответил я, вдруг задумавшись о Диане. – Быть может, в лучшем случае мы что-то поймем, прежде чем упадет занавес.
– Занавес?
– Прежде чем все закончится.
– Не лучшее утешение, – заметил Вон. – Но соглашусь. Вполне вероятно, даже в лучшем случае нам остаются лишь такие надежды.
– Вам, марсианам, известно про Спин уже не первое тысячелетие. И за все это время вы ничего не узнали о гипотетиках?
– Нет. Простите, но такой информации я предложить не могу. Насчет физической природы Спина у нас имеется несколько домыслов.
Джейсон недавно пробовал их мне разъяснить: что-то про темпоральные кванты, сплошная математика вне досягаемости прикладной инженерии – и земной, и марсианской.
– Но насчет гипотетиков – вообще ничего. Что же касается их мотивов… – Вон пожал плечами. – Здесь тоже одни лишь предположения. Мы задались вопросом: что такого особенного происходило на Земле, когда ее заключили в капсулу? Почему гипотетики не спешили с инкапсуляцией Марса, почему выбрали именно этот момент нашей истории?
– И вы нашли ответы?
В дверь постучали, после чего в комнату сунулся один из хендлеров: лысоватый парень в строгом черном костюме. Не глядя на меня, он обратился к Вону:
– Я только напомнить: к нам едет представитель Евросоюза. Будет через пять минут.
Настежь распахнув дверь, он выжидающе застыл. Я встал.
– В следующий раз, – сказал Вон.
– Надеюсь на скорую встречу.
– Как только смогу ее устроить.
Было уже поздно, мой рабочий день подошел к концу. Я вышел через северное крыло и по пути к парковке остановился у деревянного забора, за которым возводили новый корпус «Перигелия». Сквозь щелочку между досками мне удалось рассмотреть здание из шлакоблока (без какой-либо наружной отделки), огромные резервуары высокого давления, трубы толщиной с пушечные стволы, торчавшие из бетонных амбразур. Повсюду валялись обрывки желтой тефлоновой изоляции и бухты холодильных медных трубок. Прораб в белой строительной каске громко распоряжался, рабочие сновали с тачками; на всех были защитные очки и ботинки с металлическими носками.
Здесь будет инкубатор для новой формы жизни. Здесь в колыбелях из жидкого гелия вырастут репликаторы, здесь их подготовят к запуску в самые холодные закоулки Вселенной. В каком-то смысле они станут нашими наследниками: проживут подольше, повидают побольше, побывают там, где не ступала нога человека. Наш финальный диалог со Вселенной. Если только И Ди не добьется своего, похоронив этот проект.
В тот уик-энд мы с Молли гуляли по пляжу.
Был поздний октябрь, безоблачная суббота. Мы прошагали четверть мили по песку, усыпанному окурками, а потом день сделался слишком теплым, а солнце – жутко назойливым; океан слепил булавками отраженного света, словно в его водах сновали косяки бриллиантовых рыб. На Молли были шорты, сандалии, белая легкая футболка (которая уже соблазнительно липла к телу) и надвинутый на глаза козырек на ремешке.
– Никогда этого не понимала.
Молли отерла запястьем лоб и развернулась лицом к собственным следам на песке.
– Ты о чем, Молл?
– О Солнце. То есть о солнечном свете. Вот об этом свете. Все твердят, что он фальшивый, но жара… Господи, жара-то настоящая!
– Строго говоря, Солнце не фальшивое. То, что мы видим – это подделка, но свет исходит от настоящего Солнца. Всем управляют гипотетики: укорачивают волны, фильтруют…
– Знаю, но я говорю о его движении по небу. Рассвет, закат. Если это всего лишь проекция, как получается, что она одинаково выглядит и в Канаде, и в Южной Америке? Если барьер Спина в каких-то нескольких сотнях миль от земной поверхности?
Я пересказал ей то, что однажды поведал мне Джейсон: фальшивое Солнце – это не иллюзия, не проекция на экране, это управляемая реплика солнечного света, проходящего сквозь экран, а источник этого света находится в девяноста миллионах миль от нас; по сути дела, это трассировка лучей, только в колоссальном масштабе.
– Не слишком ли сложный фокус, черт его дери? – усомнилась Молли.
– Будь все устроено иначе, мы погибли бы много лет назад. Планетарной экологии необходимы сутки длиной в двадцать четыре часа.
Мы уже потеряли несколько видов, которые кормились или спаривались только при лунном свете.
– Но это вранье.
– Если желаешь, можно и так сказать.
– Вранье. Я желаю сказать, что это вранье. Вот я стою у океана, и это вранье светит мне в лицо. От этого вранья можно заработать рак кожи. Но я все равно ничего не понимаю, и никто не поймет, пока мы не поймем гипотетиков, если мы их когда-нибудь поймем, а я в этом крепко сомневаюсь.
Вранье не поддается пониманию, сказала Молли, когда мы в ногу шагали по старинному, побелевшему от соли променаду, пока не поймешь мотивацию вруна. Сказала и бросила на меня косой взгляд из-под своего козырька. Послала мне некий сигнал, но я был не в силах его расшифровать.
Остаток дня мы провели в моем съемном домике под кондиционером: читали, слушали музыку, но Молл была какая-то дерганая, а я до сих пор не примирился с ее набегом на мой компьютер – еще одним событием, не поддающимся объяснению. Я любил Молли. Или, по крайней мере, убеждал себя в этом. А если даже это была не любовь, то как минимум правдоподобная имитация, убедительный суррогат.
Молли оставалась совершенно непредсказуемой, такой же пришибленной Спином, как и все мы, и это не давало мне покоя. Я не мог купить ей подарок: конечно, какие-то вещи ей нравились, и она хотела бы их получить, но какие? Этого я не знал, если только Молли не восхищалась чем-то вслух, стоя перед магазинной витриной. Самые глубокие свои желания она хранила в абсолютной тайне. Не исключаю, что она, как и большинство скрытных людей, искренне считала, что у меня тоже есть какие-то важные секреты.
Мы только поужинали и уже начали мыть посуду, когда зазвонил телефон. Пока я вытирал руки, Молли сняла трубку:
– Угу. Нет, он здесь. Секундочку. – Она прикрыла микрофон ладонью. – Это Джейсон. Судя по голосу, не в себе. Будешь с ним говорить?
– Конечно, я поговорю с ним.
Я взял трубку и стал ждать. Молли долго смотрела на меня, потом закатила глаза и вышла из кухни. Важные секреты.
– Джейс? Что стряслось?
– Тайлер, ты мне нужен. – Напряженный, сдавленный голос. – Здесь и сейчас.
– Что-то стряслось?
– Стряслось, черт побери! Приезжай и все исправь!
– Это срочно?
– Было бы не срочно, не звонил бы.
– Ты где?
– Дома.
– Ладно, значит, так: если не попаду в пробку, буду через…
– Просто приезжай.
Я сказал Молли, что у меня срочный вызов.
– Что за вызов? – Она улыбнулась: то ли насмешливо, то ли презрительно. – Кое-кто не принял вовремя пилюльку? Рожает? Или что?
– Молл, я врач, у меня есть врачебные тайны.
– Ну да, ты врач. Но это не значит, что ты еще и собачка Джейсона Лоутона. Необязательно всякий раз исполнять команду «ко мне».
– Прости, что вечер так быстро закончился. Хочешь, подвезу тебя куда-нибудь? Или…
– Нет, – отрезала она. – Подожду тебя здесь.
И посмотрела на меня воинственно. С вызовом. Наверное, рассчитывала что я полезу в бутылку. Но спорить было нельзя. Возражения означали бы, что я ей не доверяю. А я ей доверял. Почти во всем.
– Я не знаю, когда освобожусь.
– Какая разница? Свернусь клубочком на диване, потуплю в ящик. Если ты не против. Ты ведь не против?
– Главное, не заскучай.
– Не заскучаю. Будь уверен.
До скудно обставленных апартаментов Джейсона было двадцать миль по шоссе. По пути мне пришлось объехать место преступления: неудачное нападение на инкассаторский броневичок, из-за которого в смертельную аварию попала машина с канадскими туристами.
Джейс нажал на кнопку домофона и впустил меня в подъезд. Я постучал в дверь квартиры.
– Открыто! – крикнул он.
Мебели в гостиной по-прежнему почти не было: паркетная пустыня, а посреди нее – бедуинская стоянка. Джейс лежал на диване. В ярком свете торшера он был как на ладони: бледное лицо, блестящие глаза, лоб в бусинах пота.
– Я уж думал, ты не приедешь, – сказал он. – Что твоя неотесанная подружка тебя не отпустит.
Я рассказал ему об объезде и добавил:
– Сделай мне одолжение. Не говори о Молли в таком тоне.
– То есть не говорить, что она скобариха из Айдахо с душевной организацией обитательницы трейлерного парка? Ладно, это я могу. Для тебя что угодно.
– Да что с тобой такое?
– Интересный вопрос. И масса возможных ответов. Сам посмотри.
Он встал.
Это был долгий, вялый, поэтапный процесс. По-прежнему рослый, по-прежнему стройный, Джейс утратил непринужденную грациозность движений. Руки его разболтались. Ноги его – когда он наконец сумел выпрямиться – трепетали, словно шарнирные ходули. Он конвульсивно моргал.
– Вот что со мной такое.
И тут на него нахлынула ярость, ибо эмоциональное его состояние было еще плачевнее физического.
– Посмотри на меня! Тайлер, на меня, к чертям, смотри!
– Сядь-ка лучше, Джейс. Дай я тебя обследую.