Когда смеркалось, мы подъехали к Казенному дому.
Он был ярко освещен: огромные окна сочились маслянисто-желтым светом под радужно-чернильными небесами. В этом году выборы проходили в холоде. Кэрол Лоутон (сухое тельце в саване вязаного свитера и накидки с орнаментом пейсли) спустилась с крыльца навстречу нашей машине. Судя по уверенной (хотя слишком уж выверенной) походке, она была почти трезва.
Медленно, осторожно Джейсон выбрался с пассажирского сиденья и выпрямился во весь рост.
У Джейса была ремиссия – вернее, близкое ее подобие, тот максимум, на который он мог рассчитывать. С некоторым старанием он вполне сошел бы за здорового, но, как ни странно, он перестал стараться, как только мы явились в Казенный дом. Нетвердо проковылял по передней и вошел в столовую. Слуг не было (Кэрол устроила так, чтобы на пару недель дом оказался в полном нашем распоряжении), но повариха оставила блюдо с холодным мясом и овощами – на случай, если мы проголодаемся с дороги. Джейсон осел на стул.
Мы с Кэрол последовали его примеру. С похорон матери Кэрол заметно состарилась. Волосы так поредели, что сквозь них просвечивали очертания черепа, затянутого в розовую кожу и напоминающего череп мартышки; взяв ее за руку, я не мог отделаться от ощущения, что это не рука, а хворостина в шелковом чехле. Щеки ее ввалились. Взгляд сделался нервным, подвижным, дерганым, как у всех пьяниц во временной завязке. Когда я сказал, что рад ее видеть, она понуро улыбнулась:
– Спасибо, Тайлер. Я знаю, что кошмарно выгляжу. Как Глория Свенсон в «Бульваре Сансет». Не очень-то готова сниматься крупным планом, но все равно большое тебе, блин, спасибо.
Я не понимал, о чем она говорит.
– Однако я держусь. Как дела у Джейсона?
– Как всегда, – ответил я.
– Да, изворачиваться ты мастак, но я знаю… Не все, конечно, но знаю, что он болен. Больше он мне ничего не сказал. И он ждет, что ты его вылечишь. Лечение будет нетрадиционное, но эффективное. – Она отняла свою руку от моей, заглянула мне в глаза. – Оно же эффективное? Лекарство, которое ты готов ему назначить?
Я был настолько изумлен, что сумел лишь ответить «да».
– Он велел мне пообещать, что я не стану лезть с вопросами. Пожалуй, меня это устраивает. Джейсон доверяет тебе, поэтому и я доверяю, пусть даже смотрю на тебя и вижу ребенка, что жил на той стороне лужайки. Глядя на Джейсона, тоже вижу ребенка. Вижу потерянных детей. И все думаю, в какой момент утратила с ними связь.
Ночевал я в гостевой комнате Казенного дома – в комнате, куда лишь заглядывал из коридора, когда жил на участке Лоутонов.
Я все же немного поспал, но в основном валялся без сна и прикидывал юридические риски – те, которые взял на себя, согласившись на эту авантюру. Я толком не знал, какие законы и предписания нарушил Джейс, когда тайком вывез марсианские фармацевтические препараты из кампуса «Перигелия», но, какое бы преступление он ни совершил, я попадал в разряд соучастников.
По прошествии ночи Джейсон спросил, где бы припрятать несколько ампул с прозрачной жидкостью, которые выдал ему Вон: дозу, достаточную для четырех-пяти человек. («На случай, если уроним чемодан, – пояснил он в самом начале путешествия. – Про запас».)
– Ждешь обыска?
Я представил, как на крыльцо Казенного дома поднимаются федералы в костюмах биозащиты.
– Нет, конечно. Но подстраховаться не повредит. – Он внимательно смотрел на меня, хотя раз в несколько секунд взгляд его дергался влево: еще один симптом. – У тебя дурное предчувствие?
Я сказал, что запасные ампулы можно спрятать в домике на той стороне лужайки, если только не требуется держать их в холодильнике.
– Если верить Вону, препарат сохраняет химическую стабильность в любых условиях, кроме ядерной войны. Но ордер, выписанный на Казенный дом, покрывает весь участок.
– В ордерах я не разбираюсь, зато знаю потайные места.
– Показывай, – велел Джейсон.
И мы отправились в переход через лужайку: первым шел я, за мною ковылял Джейсон. Было за полдень, повсюду выбирали президента, но здесь, на поросшем травой пространстве меж двух домов, стояла обычная осень, в точности такая же, как любая осень любого года. Где-то в перелеске, то ли на том, то ли на этом берегу речушки, птица оповестила нас о своем существовании единственной нотой: пискнула нагло и тут же угомонилась, будто передумала. Мы подошли к дому моей матери, я повернул ключ в замке, открыл дверь и ступил в кромешную тишь.
В доме периодически протирали пыль, но с тех пор, как умерла мать, он почти все время простоял закрытым. С имуществом я до сих пор не разобрался, руки не дошли; других родственников у матери не было, а Кэрол решила, что не будет ничего менять, и поддерживала жилище в прежнем виде. Но это вовсе не означало, что время над ним невластно; нет, ничего подобного, время свило здесь гнездо, устроилось поудобнее и чувствовало себя как дома. В гостиной стоял затхлый запах безлюдного места: его источали непримятая диванная обивка, желтеющая бумага, слежавшаяся ткань. Зимой, как позже рассказала Кэрол, дом поддерживали на грани промерзания, чтобы не полопались трубы; летом, чтобы не пережаривать, задергивали шторы. Сегодня было прохладно – и внутри, и снаружи.
Джейсон переступил порог. Он дрожал, все утро он ходил как на шарнирах и поэтому доверил мне нести препараты (за исключением ампулы, которую я уже отложил для процедуры): примерно полфунта стекла и биохимической смеси в кожаном несессере с пухлой мягкой подкладкой.
– Представляешь, я здесь впервые, – нерешительно сказал он. – С тех пор, как она умерла. Наверное, глупо говорить, что мне ее не хватает?
– Вовсе не глупо.
– Она была первым человеком, от которого я почувствовал тепло, почувствовал доброе к себе отношение. Вся доброта, что была в Казенном доме, приходила и уходила вместе с Белиндой Дюпре.
Мы прошли на кухню и остановились у низенькой узкой двери, ведущей вниз. Домишко на участке Лоутонов построили с оглядкой на новоанглийский колониальный стиль (или на чье-то о нем представление), поэтому здесь имелся погреб из бетонных плит – с таким низким потолком, что Джейсу пришлось следовать за мной в скрюченном виде. Места здесь в обрез хватало для котла, водонагревателя, стиральной машины и сушилки для белья. В погребе было еще холоднее, чем наверху. В воздухе стоял сырой минеральный душок.
Пригнувшись, я нырнул в закуток за железным котлом – один из тех пыльных углов, которые по привычке игнорируют даже профессиональные клинеры. Объяснил Джейсу, что здесь треснул лист гипсокартона, и, если изловчиться, можно отогнуть его и добраться до узенького пространства без теплоизоляции – между сосновой обрешеткой и стенкой фундамента.
– Любопытно, – заметил Джейсон.
Он стоял в ярде у меня за спиной, опираясь на угол безжизненного котла.
– Что ты там прятал, Тайлер? Древние выпуски «Джента»?
Когда мне было десять лет, я держал здесь кое-какие игрушки. Нет, я не боялся, что их украдут; мне нравилось, что они спрятаны и найти их не сможет никто, кроме меня. Позже я приносил сюда уже не столь безобидные вещи: первые подобия дневников, письма Диане (так и не отправленные и даже недописанные). И да, распечатки относительно пристойных порнографических картинок, найденных мною в интернете, хотя рассказывать о них Джейсу я не собирался. От всех этих постыдных секретов я избавился много лет назад.
– Надо было фонарик взять, – заметил Джейсон.
Свет единственной лампочки под потолком терялся в паутинных зарослях.
– Глянь на столе под электрощитком, раньше там лежал фонарик.
Он по-прежнему был на месте. Я высунулся из-за котла ровно настолько, чтобы выхватить его из Джейсовой руки. Батарейки почти сдохли, фонарик испускал бледное свечение, но его хватило, чтобы я нашел надтреснутый лист, не ощупывая всю стену. Я приподнял гипсокартон, сунул несессер в образовавшуюся щель, вернул лист на место и припорошил стык известковой пылью.
Я было попятился, но выронил фонарь, и тот закатился под котел, в самые паучьи места. Я поморщился, потянулся за ним, ориентируясь на мерцающий отблеск. Коснулся его корпуса. Коснулся чего-то еще. Чего-то крепкого и полого. Картонной коробки.
Придвинул ее к себе.
– Тай, ты скоро?
– Секунду.
Я направил луч на коробку. Коробку из-под обуви с запыленным логотипом «Нью бэланс» и размашистой черной строкой: «Памятные вещи (учеба)».
Та самая коробка, что пропала с этажерки. Та, которой я недосчитался после похорон.
– У тебя там все нормально? – спросил Джейсон.
– Да, – ответил я.
Ладно, загляну в нее позже. Я задвинул коробку на прежнее место и выполз из паучьего угла, затем выпрямился и отряхнул ладони.
– Пожалуй, здесь нам больше делать нечего.
– Запомни это место, – попросил Джейсон. – На случай, если я забуду.
Тем вечером мы смотрели выборы по видеосистеме Лоутонов: диагональ впечатляющая, но железо безнадежно устаревшее. Кэрол куда-то задевала глазные линзы, поэтому устроилась поближе к экрану и постоянно моргала. Почти всю свою взрослую жизнь она игнорировала политику («Это Эдова епархия»), и нам пришлось рассказать про основных игроков. Но ей, похоже, нравилось, что все мы по-семейному собрались в гостиной. Джейсон пошучивал, Кэрол вежливо смеялась, и тогда я находил в ней некоторое сходство с Дианой.
Она, однако, быстро утомилась и ушла к себе в комнату, прежде чем начали оглашать результаты голосования по штатам. Сюрпризов не было. Ломакс забрал весь Северо-Восток, почти весь Запад и Средний Запад; на Юге дела у него обстояли похуже, но даже там голоса «против» разошлись между традиционными демократами и христианскими консерваторами, к тому же почти поровну.
Когда на экране возник последний соперник Ломакса (с мрачной физиономией он вежливо признал поражение), мы принялись убирать кофейные чашки.
– Выходит, наши победили, – сказал я.