– Надеюсь, никого не арестовали?
– Из ближнего круга никого, – ответил Саймон.
– Но все перенервничали, – добавила Диана.
– И стали задумываться о вещах, о которых прежде не задумывались, – подхватил я. – О письмах, телефонных звонках… Вам, наверное, приходится осторожничать.
– О да, – сказала Диана.
– Еще как приходится, – сказал Саймон.
На Диане была хлопчатобумажная дамская сорочка, прихваченная в поясе; на голове – белый в красную клетку платок, похожий на домашний хиджаб. Никакой косметики; впрочем, в косметике Диана не нуждалась. Наряжать Диану в убогое платье – все равно что прятать фонарь под соломенной шляпой. Напрасный труд.
Тут до меня дошло, насколько я изголодался по ней. Изголодался до неприличия. Рядом с ней мне сделалось так хорошо, что даже неловко рассказывать. Уже два десятка лет мы поддерживали поверхностные отношения. Двое людей, когда-то понимавших друг друга. Я не был готов к учащению пульса, к чувству невесомого ускорения, которое Диана рождала во мне, просто сидя в деревянном кресле и поглядывая на меня – на меня и сразу в сторону. Когда наши взгляды пересекались, на щеках ее проступал едва заметный румянец.
Все это было нереально и нечестно, нечестно – то ли по отношению к ней, то ли ко мне. И вообще, зря я сюда приехал.
– А у тебя как дела? – спросила она. – Как видно, до сих пор работаешь на Джейсона? Надеюсь, у него все хорошо.
– У него все отлично. Передавал тебе сердечный привет.
– Сомневаюсь, – улыбнулась она. – Это не в его стиле.
– Он изменился.
– Неужели?
– В последнее время о Джейсоне много говорят, – заметил Саймон, по-прежнему сжимая ее плечо: смуглая узловатая кисть на светлом хлопке. – О Джейсоне и о морщинистом человеке. О так называемом марсианине.
– Он не «так называемый», – возразил я. – Он родился и вырос на Марсе.
– Если ты говоришь, значит так и есть, – моргнул Саймон. – Но, повторю, всякое болтают. Всем известно: Антихрист уже среди нас, и, может статься, он уже прославился и не торопясь замышляет свою напрасную битву. Так что мы внимательно присматриваемся ко всем публичным фигурам. Не хочу сказать, что Вон Нго Вен и есть Антихрист, но, сделай я такое предположение, в одиночестве бы не остался. Ты с ним близок, Тайлер?
– Мы разговариваем время от времени. Но не думаю, что он Антихрист. Он не настолько амбициозен.
Хотя И Ди Лоутон поспорил бы с этим утверждением.
– Все-таки его персона вызывает у нас некоторые опасения, – сказал Саймон, – поэтому Диане сложно поддерживать связь с семьей.
– Потому что Вон Нго Вен может оказаться Антихристом?
– Потому что нам не хочется привлекать внимание влиятельных людей, когда конец света столь близок.
Я не знал, что на это ответить.
– Тайлер с дороги, – сказала Диана. – Наверное, он хочет пить.
– Не желаешь освежиться перед ужином? – Саймон снова сверкнул улыбкой. – У нас полно газировки. Любишь «Маунтин дью»? Принести?
– Да, было бы неплохо, – сказал я.
Он вышел из комнаты. Диана дождалась, пока он не затопает по лестнице, затем вздернула подбородок и посмотрела мне в глаза – ну, почти.
– Ты проделал долгий путь.
– Иного способа связаться не было.
– Не стоило себя утруждать. Я здорова и счастлива. Так и передай Джейсу. А заодно и Кэрол. И Эду, если ему не все равно. Не надо ко мне являться с внезапной проверкой.
– Никакая это не проверка.
– Просто заехал повидаться?
– Вообще-то, да. Что-то вроде того.
– Мы не угодили в секту. Меня никто ни к чему не принуждает.
– Я этого не говорил, Диана.
– Но ведь думал?
– Рад, что у тебя все в порядке.
– Прости. – Она отвернулась, и в глазах ее блеснули лучи заходящего солнца. – Просто я в легком недоумении. Не ожидала тебя увидеть. И я тоже рада, что у тебя все хорошо – там, на востоке. У тебя же все хорошо?
– Нет. – На меня нахлынуло безрассудство. – Я парализован. По крайней мере, так считает твой отец. Говорит, что у всего нашего поколения паралич, вызванный Спином. Что мы застряли в том моменте, когда исчезли звезды. Так и не сумели этого пережить, примириться с этим.
– Считаешь, Эд прав?
– Не исключено, что он куда правее, чем хотелось бы.
Я не собирался говорить эти слова, но с минуты на минуту вернется Саймон – банка «Маунтин дью» в руке, на лице несокрушимая улыбка, – и я упущу свой шанс. Быть может, свой последний шанс. И я сказал:
– Вот смотрю на тебя и вижу девочку на лужайке Казенного дома. Так что вполне возможно, Эд прав. У нас украли двадцать пять лет. Как не бывало.
Диана выслушала меня в полном молчании. Теплый ветерок шевельнул льняные занавески, и в комнате стало темнее. Наконец Диана сказала:
– Закрой дверь.
– Не будет ли это выглядеть странно?
– Закрой дверь, Тайлер, я не хочу, чтобы кто-то подслушал.
Я аккуратно прикрыл дверь; Диана встала, подошла ко мне, взяла меня за руки. Пальцы у нее были прохладные.
– Не время лгать друг другу. Близится конец света. Прости, что перестала звонить, но в этом доме живут четыре семьи, а телефон один на всех, и все знают, кто с кем говорит.
– И Саймон не разрешил бы.
– Напротив. Саймон смирился бы. Он мирится почти со всеми моими привычками и прихотями. Но я не хочу ему врать. Не хочу брать грех на душу. Хотя признаю, что скучаю по нашим разговорам, Тайлер. Наше общение было как спасательный круг. Когда у меня кончались деньги, когда разваливалась церковь, когда становилось одиноко без веских на то причин… Твой голос действовал на меня как переливание крови.
– Так зачем было обрывать общение?
– Потому что это измена. И тогда, и сейчас. – Она покачивала головой, словно в попытке донести до меня непростую, но важную мысль. – Паралич… Я понимаю, о чем ты. Я тоже об этом думаю. Иногда воображаю себе параллельный мир, где нет Спина, где наши жизни сложились иначе. Наши с тобой жизни, твоя и моя.
Она сделала прерывистый вдох и зарделась.
– И раз уж я не могу жить в том мире, думала я, то можно хотя бы навещать его раз в пару недель, звонить тебе, воскрешать старую дружбу, говорить о чем-то, кроме конца света.
– И ты считаешь это изменой?
– Это и есть измена. Я посвятила себя Саймону. Саймон – мой муж перед законом и перед Господом. И даже если это не самый мудрый выбор, все равно он мой, и только мой, и да, я далеко не идеальная христианка, но все же понимаю, что такое долг, что такое неколебимость, что такое посвятить себя человеку, даже если…
– Даже если что, Диана?
– Даже если больно. Не стоит так старательно жить той жизнью, которой у нас с тобой не было и нет.
– Поверь, я вовсе не хотел расстроить тебя своим приездом.
– Понимаю. Но я все же расстроилась.
– В таком случае я дольше не задержусь.
– Ты останешься на ужин. Просто из вежливости. – Она вытянула руки по швам и уставилась в пол. – Позволь кое-что сказать, пока мы еще наедине. На всякий случай. Я не разделяю всех убеждений Саймона. Положа руку на сердце, я не могу сказать, что верю в вознесение верующих после конца света. Господи, прости, но я не могу себе этого представить. Но я тем не менее верю, что миру наступит конец. Уже наступает. Всю нашу жизнь наступает. И…
– Диана…
– Нет, дай договорить. Дай исповедаться. Да, я верю, что миру наступит конец. Верю в то, что Джейсон рассказал мне много-много лет назад – как однажды утром встанет солнце, набухшее адское солнце, и через несколько дней или даже часов наше время на планете подойдет к концу. И я не хочу встретить это утро в одиночестве…
– Никто не хочет.
Разве что Молли Сиграм. Молли с пластинкой Криса Ри «На пляже» и бутылочкой таблеток для нормальной чистенькой смерти. Молли и ей подобные.
– И я не буду одинока. Я буду с Саймоном. Но признаюсь тебе, Тайлер, представляя это утро, я не вижу рядом Саймона.
Дверь распахнулась. Саймон. С пустыми руками.
– Оказывается, ужин уже на столе, – объявил он. – И пузатый кувшин чая со льдом, дабы всякий путник утолил жажду. Спускайся и присоединись к нам. Еды хватит на всех.
– Спасибо, – сказал я, – с удовольствием.
В домике жили восемь взрослых: семейство Сорли, Дэн Кондон с женой, Макайзаки и Саймон с Дианой. У Сорли было трое детей, у Макайзаков пятеро, так что всего за громадным трехногим столом в примыкающей к кухне столовой нас собралось семнадцать человек. Результатом сего собрания был приятный гомон, не стихавший, пока «дядя Дэн» не объявил, что сейчас прочтет молитву; в тот же момент все опустили головы и сложили руки на груди.
Дэн Кондон был альфа-самцом этой стаи: высокий, чернобородый, по-линкольновски некрасивый и замогильно-мрачный. Благословляя пищу, он напомнил, что накормить путника – благое дело, даже если тот явился без приглашения, аминь.
Скользя по извилистому руслу застольной беседы, я пришел к логическому умозаключению, что брат Аарон Сорли был здесь заместителем командира и, наверное, силовиком, когда дело доходило до полемики. И Тедди Макайзак, и Саймон считались с мнением Сорли, но поглядывали на Кондона, дожидаясь, пока тот вынесет финальный вердикт. Суп не пересолен? «В самый раз», – говорил Кондон. А погода в последнее время не слишком ли теплая? «Для наших мест вполне обычная, ничего удивительного», – заявлял Кондон.
Женщины говорили редко и по большей части не поднимали глаз от своих тарелок. Жена у Кондона была низенькая, толстая, с измученным лицом. У Сорли жена была огромная, ростом почти с мужа; когда кто-то отпускал комплименты в адрес варева, она широко улыбалась. Жена угрюмого сорокалетнего Макайзака выглядела лет на восемнадцать, а то и меньше. Напрямую женщины ко мне не обращались, да нас и не познакомили, так что их имена остались для меня загадкой. Диана выглядела бриллиантом среди цирконов, и это бросалось в глаза, и посему она вела себя крайне осмотрительно.
Все четыре семьи были беженцами из «Иорданского табернакля» – не самые радикальные прихожане, объяснил дядя Дэн, не те диспенсационалисты с безумными глазами, которые в прошлом году удрали в Саскачеван, но и не охладевшие к вере, подобно пастору Кобелу и его шайке примиренцев. Семьи перебрались на ранчо (принадлежавшее Кондону) подальше от городских соблазнов, чтобы дожидаться последнего звонка в монашеском уединении. Пока что, сказал дядя Дэн, все идет по плану.