В этот миг его нашли пули.
У Вона Нго Вена было много ненавистников. Одни, как И Ди, с подозрением относились к его мотивам; другие презирали его по более сложным и менее оправданным причинам – потому что считали врагом Господа; потому что кожа его оказалась черной; потому что факт его существования подтверждал теорию эволюции; потому что он был физическим доказательством Спина и воплощением неприятной истины о возрасте внешней Вселенной.
Многие нашептывали друг другу, что неплохо было бы его убить. В документах Министерства нацбезопасности сохранились десятки перехваченных угроз.
Но Вон погиб не в результате заговора. Его погубило порожденное Спином безрассудство вкупе с ошибкой бандитских наводчиков и человеческой алчностью.
На удивление земная смерть.
После вскрытия и извлечения всевозможных образцов тело кремировали. Вону устроили похороны государственного масштаба. Поминальную службу провели в Вашингтонском кафедральном соборе. На ней засветились сановники со всей планеты. Президент Ломакс выступил с продолжительным панегириком.
Поговаривали о том, чтобы отправить его прах на орбиту, но из этого ничего не вышло. Джейсон сказал, что урна хранится в подвале Смитсоновского института, дожидаясь дальнейших распоряжений.
Наверное, она и ныне там.
Домой засветло
Итак, несколько дней я провалялся в больнице близ Майами: пришел в себя после незначительных травм, дал показания федеральным следователям и осознал, что Вона больше нет. Именно тогда я решил уволиться из «Перигелия» и открыть частную практику.
Но озвучить свое решение я собирался лишь после запуска репликаторов. Не хотелось волновать Джейсона в столь критический момент.
По сравнению с трудоемким процессом терраформирования запуск репликаторов выглядел весьма бледно. Результаты его (если они вообще появятся) будут более значительны и в то же время менее заметны, но сам первоначальный этап – всего несколько ракет, и никакой необходимости в точном тайминге – разочаровал всех, кто надеялся узреть очередную драму.
Президент Ломакс решил, что мероприятие будет закрытым: отказался выпускать технические детали проекта за пределы узкоспециальных кругов НАСА и «Перигелия» (чем довел до бешенства представителей Европейского союза, китайцев, индийцев и русских), а также вымарал все соответствующие пассажи из опубликованной версии марсианских архивов. «Искусственные микробы» (говоря по-ломаксовски) являлись «технологией высокого риска, потенциальным оружием». (Да, это так, даже сам Вон это признавал.) Поэтому США вынуждены были взять информацию «под опеку», чтобы не допустить «распространения нанотехнологий, а также нового смертоносного витка гонки вооружений».
Европейский союз забил тревогу, ООН начала собирать следственную группу, но в мире, где на четырех континентах полыхали локальные войны, у аргументов Ломакса имелся значительный вес. (Хотя Вон мог бы возразить, что марсиане успешно прожили сотни лет, имея в своем распоряжении эту технологию, а марсиане – такие же люди, как их земные предки, не больше и не меньше.)
По всем этим причинам предосенний запуск привлек на мыс Канаверал минимальное число зрителей, а СМИ освещали его вскользь и бессистемно. В конце концов, Вон Нго Вен был мертв, и новостные агентства уже замучились рассказывать о его гибели. Четыре тяжелые «Дельты» на океанских пусковых платформах выглядели подстрочным примечанием к протоколу поминальной службы – не более того. В глазах общественности это был не запуск, а перезапуск, повторная посевная кампания с поправкой на эпоху более скромных надежд.
Это была интермедия, но интермедия – неотъемлемая часть большого шоу, и посему на место прилетел сам Ломакс. И Ди Лоутона вежливо пригласили на церемонию запуска – он охотно принял приглашение и обещал вести себя прилично. Утром назначенного дня мы с Джейсоном прибыли на ВИП-места под открытым небом на восточном побережье мыса Канаверал.
Мы сидели лицом к океану. Старые пусковые платформы, все еще функциональные, но слегка зарумянившиеся от ржавчины в результате контакта с соленой водой, рассчитаны были выдерживать вес крупнейших ракет-носителей эры посевных запусков. На их фоне новенькие «Дельты» казались карликами. Хотя с такого расстояния подробностей было не разглядеть – лишь четыре белые колонны в туманных пределах летнего океана, ажурный орнамент неиспользуемых пусковых платформ, соединительные мостки, посыльные и вспомогательные суда, стоявшие на якоре в безопасном отдалении. Стояло ясное и жаркое летнее утро. Ветер порывистый – не настолько, чтобы отменять запуск, но у него более чем хватало сил шумно трепать государственный флаг и ерошить тщательно уложенную прическу президента Ломакса, в то время как тот взбирался на подиум, чтобы обратиться к сборищу сановников и представителей прессы.
Он произнес речь (слава богу, краткую), ссылаясь на наследие Вона Нго Вена и его веру, что сеть репликаторов, которых вот-вот выселят на окраины Солнечной системы, вскорости просветит нас относительно природы и смысла Спина. Ломакс сыпал громкими словами о том, как человечество оставит свою метку в космосе. («Строго говоря, – шепнул Джейсон, – не в космосе, а в галактике. И что еще за метка? Собачья метка на пожарном гидранте? Надо бы ему нанять редактора для своих речей».) Наконец Ломакс процитировал русского поэта девятнадцатого века. Его звали Федор Тютчев, и он не видал Спина, чего нельзя было сказать по его стихотворению:
И, как виденье, внешний мир ушел…
И человек, как сирота бездомный,
Стоит теперь и немощен и гол,
Лицом к лицу пред пропастию темной.
На самого себя покинут он —
Упра́зднен ум, и мысль осиротела —
В душе своей, как в бездне, погружен,
И нет извне опоры, ни предела…
И чудится давно минувшим сном
Ему теперь все светлое, живое…
И в чуждом, неразгаданном ночном
Он узнает наследье родовое.
Затем Ломакс сошел с помоста, и после прозаичного обратного отсчета первая ракета извергла столп огня и устремилась верхом на нем в занебесные дали, чтобы разгадать тайны космоса. Чуждого и ночного. Чтобы узнать «наследье родовое».
Все смотрели вверх. Джейсон же закрыл глаза и сложил руки на коленях.
Мы переместились в приемную вместе с остальными гостями, чтобы дать интервью представителям прессы. (Джейсону выделили двадцать минут на кабельном новостном канале. Мне выделили десять. Я был «врач, пытавшийся спасти жизнь марсианского посла», хотя всего лишь потушил горящий ботинок, а когда Вон упал, оттащил его тело с линии огня. После базовой сердечно-легочной реанимации мне стало в полнейшей мере ясно, что Вону уже не помочь и что правильнее всего будет залечь на асфальт и не поднимать головы, пока не прибудет подмога. Именно это я и рассказывал репортерам, пока до них не дошло, что пора бы завязать с такими вопросами.)
Президент Ломакс шагал по залу, пожимая руки, а когда его снова увлекла за собой охрана, И Ди подкараулил нас с Джейсоном у буфетной стойки.
– Ну вот, ты получил, чего хотел. – Он обращался к Джейсону, но глядел на меня. – Теперь сделанного не воротишь.
– В таком случае и говорить не о чем, – заметил Джейсон.
Мы с Воном пришли к выводу, что Джейса следует держать под наблюдением – как минимум несколько месяцев после процедуры. Ему втайне сделали всевозможные неврологические анализы, включая серию МРТ. Ни одна из проверок не выявила никаких дефектов; все физиологические перемены были связаны только с выздоровлением от АРС. Другими словами, организм Джейса начал жизнь с чистого листа – с такого чистого, что я бы и сам не поверил.
Тем не менее Джейсон слегка изменился. Я спросил у Вона, для всех ли Четвертых характерна психологическая перестройка. В каком-то смысле, ответил тот. После процедуры ожидалось, что марсианские Четвертые будут вести себя иначе, но у слова «ожидалось» было двойное значение: да, говорил Вон, ожидалось (то есть считалось весьма вероятным), что Четвертый изменится, но перемена также ожидалась и от него (то есть требовалась) в глазах общественности и официальных лиц.
Так в чем же переменился Джейсон? Во-первых, он стал иначе двигаться. Он всегда очень ловко скрывал признаки АРС, но теперь в его жестах и походке заметно проявилась новая свобода: вылитый Железный Дровосек после масленки. Временами у него случались перепады настроения, но не такие резкие, как раньше: да, ему бывало грустно, но не до ужаса, и еще он стал меньше ругаться – то есть перестал проваливаться в те эмоциональные воронки, где не остается никаких эпитетов, кроме «долбаный». К тому же он стал чаще шутить.
Неплохо, скажете вы. Да, неплохо, но это лишь вершина айсберга. Другие перемены беспокоили меня гораздо сильнее. Джейсон отстранился от повседневного руководства «Перигелием» – настолько, что сотрудники отчитывались перед ним раз в неделю, а во всех остальных случаях просто игнорировали. Он начал читать черновые переводы марсианских трудов по астрофизике, тем самым балансируя на грани официальных запретов (если не нарушая их подчистую). Единственным событием, пробившим броню новообретенного спокойствия, стала смерть Вона; она выбила Джейсона из колеи и причинила ему боль, природу которой я не вполне понимал.
– До тебя хоть дошло, – сказал И Ди, – что мы только что видели конец «Перигелия»?
На самом деле он был совершенно прав. Если не считать интерпретации той обратной связи, что пришлют нам репликаторы, гражданское космическое агентство «Перигелий» прекратило свое существование. Началось полномасштабное сокращение штата. Половину обслуживающего персонала уже уволили; технические специалисты тоже понемногу разбегались, привлеченные университетскими должностями или щедрыми посулами сторонних подрядчиков.
– Значит, так тому и быть. – Джейсон демонстрировал то ли невозмутимость Четвертого, то ли враждебность к отцу, которую так долго подавлял. – Мы свое дело сделали.