Великое спасение. Ложка меда в бочке дегтя. Бумажный спасательный шлюп: пусть даже мы в попытке взобраться на него выбьемся из сил и еще быстрее пойдем ко дну. Мое поколение изуродовал не Спин. Мое поколение изуродовал соблазн Великого спасения и цена этого соблазна.
Проблески повторились следующей зимой. Они длились сорок четыре часа, после чего исчезли, будто их и не было. Многие уверились, что это – некое подобие вселенского погодного явления: непредсказуемого, но в целом безобидного.
Пессимисты указывали, что интервалы между проблесками уменьшаются, а длительность их, напротив, растет.
В апреле проблески продлились трое суток и вызвали помехи в стратостатном вещании. Событие спровоцировало еще одну (хотя и не столь заметную) волну попыток суицида – как и в прошлый раз, успешных и не очень. Люди ударились в панику не из-за небесных сполохов, а из-за отказа телефонов и телевизоров.
К тому времени я перестал следить за новостями, но некоторые события невозможно было игнорировать: военные неудачи в Северной Африке и Восточной Европе, тирания сектантов в Зимбабве, массовые самоубийства в Корее. В том году сторонники апокалиптического ислама одержали крупные победы на выборах в Алжире и Египте. Филиппинская секта, поклонявшаяся памяти Вона Нго Вена (его возвели в ранг пасторалистского святого, эдакого Ганди с аграрным флером), успешно провела всеобщую забастовку в Маниле.
Мне же несколько раз звонил Джейсон. Он прислал телефон со встроенной защитой – то ли кнопок, то ли экрана – и сказал, что такое шифрование «убережет нас от охотников за паролями». Я так и не понял, о чем он, поэтому заметил:
– По-моему, это уже смахивает на паранойю.
– Поверь, немного паранойи нам не повредит.
Ну наверное, если бы мы обсуждали вопросы государственной безопасности. Но таких тем мы не касались – по крайней мере, поначалу. Вместо этого Джейсон расспрашивал, как мне живется, как работается, какую музыку я слушаю. Я понимал, что он пытается завести беседу вроде тех, что бывали у нас лет двадцать-тридцать назад, еще до «Перигелия» и даже до Спина. Он рассказал, что ездил повидаться с матерью. Та все еще вела счет времени по настенным часам и бутылкам. Ничего не изменилось. Кэрол требовала, чтобы ничего не менялось. Слуги поддерживали чистоту, все стояло на своих местах, Казенный дом превратился в капсулу путешественника во времени, говорил Джейс, словно его герметично запечатали в первую ночь Спина, и это выглядело жутковато.
Я спросил, нет ли вестей от Дианы.
– Диана перестала звонить Кэрол еще до смерти Вона. Нет, от нее ничего не слышно.
Тогда я поинтересовался, как дела у репликаторов. В последнее время в прессе не было ни слова об этом проекте.
– В газеты можешь не заглядывать. ЛРД отказывается публиковать результаты.
Мне показалось, что голос у него упал.
– Все так плохо?
– Не сказал бы, что новости поступают совсем уж беспросветные. По крайней мере, поступали – до недавнего времени. Репликаторы ведут себя именно так, как рассчитывал Вон. Удивительные создания, Тайлер. Просто потрясающие, кроме шуток. Ты бы видел карты, которые мы составили. Огромные карты, прекрасно читаемые, с полной программной поддержкой. Почти две тысячи звезд в космическом ореоле радиусом в сотни световых лет. Такие знания о звездной и планетарной эволюции астрономам отцовского поколения даже не снились.
– Но никаких новостей о Спине?
– Я этого не говорил.
– Так что вам удалось узнать?
– Во-первых, мы не одни. В обработанных пределах космоса мы обнаружили три «черные» планеты, каждая размером примерно с Землю, на пригодных для жизни орбитах. Пригодных сейчас или в прошлом. И разумеется, по земным стандартам. Самая близкая к нам планета вращается вокруг звезды Чалаван – это Сорок седьмая Большой Медведицы. А самая дальняя…
– Давай-ка без лишних подробностей.
– Если принять во внимание возраст этих звезд и сделать правдоподобные предположения, напрашивается вывод, что гипотетики родом откуда-то из галактического ядра. Есть и другие подтверждения. Репликаторы обнаружили парочку белых карликов – по сути, выгоревших звезд, несколько миллиардов лет назад походивших на наше Солнце. На их орбитах имеются каменистые планеты, у которых не было шансов сохраниться при солярном расширении.
– То есть они пережили Спин?
– Может быть.
– И эти планеты живые, Джейс? На них есть жизнь?
– Этого мы узнать не можем. Но вокруг них нет защитной мембраны, и по нашим стандартам их звездное окружение ведет себя крайне враждебно.
– И что это значит?
– У меня нет ответа. Ни у кого нет. Мы считали, что сумеем провести более осмысленный сравнительный анализ, когда сеть репликаторов разрастется. Ведь, по сути дела, мы создали нейросеть невообразимых масштабов. Репликаторы общаются между собой – примерно так же, как общаются нейроны, но через века и световые годы. Их жизнедеятельность – абсолютная, всезатмевающая красота. Их сеть превосходит любую сеть, когда-либо созданную человеком. Они собирают информацию, сортируют, отправляют на хранение, присылают нам…
– И что же пошло не так?
– Может, сказался возраст. – Он говорил так, словно ему больно было говорить. – Все старится, и самый защищенный генетический код тоже. Наверное, в процессе эволюции репликаторы вышли за рамки прописанной программы. Или…
– Давай ближе к делу. Что случилось, Джейс?
– Данных становится меньше. Репликаторы, забравшиеся максимально далеко от Земли, присылают фрагментарную и противоречивую информацию. Что это значит? Потенциально – много чего. Если они умирают, мы столкнулись с развитием врожденного дефекта в их конструкционном коде. Но некоторые из давно работающих ретрансляционных узлов тоже начинают отказывать.
– Кто-то вывел их из строя?
– Слишком поспешный вывод. Вот тебе другая мысль. Запустив этих тварей в облако Оорта, мы создали простейшую межзвездную экологию: лед, пыль, искусственная жизнь. Но что, если мы не первопроходцы? Что, если межзвездная экология не так проста, как кажется?
– То есть в космосе могут быть и другие разновидности репликаторов?
– Не исключено. Если так, то они ведут борьбу за ресурсы. Быть может, даже питаются друг другом. Мы думали, что отправляем наши устройства в стерильную пустоту. Но вдруг в этой пустоте имеются конкурирующие виды? Или даже хищники?
– Джейсон… Их, по-твоему, пожирают?
– Возможно, – ответил он.
Проблески вернулись в июне и на сей раз продержались почти сорок восемь часов.
В августе – пятьдесят шесть проблесковых часов плюс периодические проблемы с телекоммуникациями.
Когда все повторилось в конце сентября, никто не удивился. Почти весь первый вечер я провел за задернутыми шторами, не обращая внимания на небо: смотрел кино, скачанное неделей раньше. Старый фильм, еще доспиновый. Смотрел не ради содержания, но ради человеческих лиц. Чтобы вспомнить, как они выглядели в те времена, когда люди жили без страха перед будущим. Когда люди говорили о Луне и звездах без иронии и ностальгии.
Тут зазвонил телефон.
Не мой сотовый, и не тот зашифрованный, который прислал Джейс. Я немедленно узнал трехтоновый звонок, хотя не слышал его уже много лет. Он был различим, но едва-едва, ибо этот телефон я оставил в кармане куртки, а куртку повесил во встроенный шкаф в коридоре.
Телефон пропиликал еще дважды, прежде чем я выудил его и сказал:
– Алло?
Ожидая, что ошиблись номером. Желая услышать голос Дианы. Желая и страшась услышать ее голос.
Но голос оказался мужской. Голос Саймона, сообразил я с некоторым опозданием.
– Тайлер? Тайлер Дюпре? Это ты?
За долгие врачебные годы мне довелось принять немало срочных вызовов, и я сразу понял, что Саймон сильно встревожен.
– Да, это я, Саймон. Что случилось?
– Мне не следует с тобой разговаривать. Но я не знаю, кому еще позвонить. Не знаю никого из местных врачей. А она очень больна. Совсем больна, Тайлер! По-моему, лучше ей не становится. Думаю, ей надо…
В этот момент связь оборвалась из-за проблесков, и я не услышал ничего, кроме помех на линии.
4 × 109 нашей эры
Следом за Дианой вошел Ен, два десятка его кузенов и кузин и столько же незнакомых людей, готовых к путешествию в новый мир. Джала поторапливал их окриками; когда все собрались внутри, он опустил гофрированную металлическую дверь. Свет потускнел. Диана обхватила меня рукой, и я проводил ее на относительно чистый участок склада под закрепленной у потолка галоидной лампой. Ибу Ина раскатала на полу джутовый мешок, чтобы Диане было куда прилечь.
– Шум! – сказала вдруг она.
Едва приняв горизонтальное положение, Диана закрыла глаза: не уснула, но, по всей видимости, совершенно обессилела. Я расстегнул ее блузку и стал аккуратно обнажать рану.
– Мой саквояж…
– Да, конечно.
Окликнув Ена, Ина велела ему сбегать наверх и притащить оба чемодана: мой и ее.
– Шум… – повторила Ина.
Я убирал от раны ткань, отделяя ее от запекшейся кровавой корки; Диана морщилась от боли, но, чтобы определиться с врачебным вмешательством, мне нужно было сперва оценить характер ранения.
– Какой шум?
– Вот именно! – воскликнула Ина. – Сейчас утро, в доках должен стоять шум. Но снаружи все замерло. Тишина.
Я поднял голову. Ина была права. Тишина – лишь нервозный ропот минангских селян и еле слышная дробь дождя на высокой металлической крыше.
Но сейчас мне хватало и других забот.
– Спросите у Джалы, – сказал я. – Узнайте, что происходит.
И снова повернулся к Диане.
– Царапина. – Крепко зажмурившись от боли, Диана сделала глубокий вдох. – По крайней мере, я думаю, что это просто царапина.
– Больше похоже на огнестрельное ранение.
– Да. «Реформази» нашли убежище Джалы в Паданге. К счастью, мы как раз уходили. Ох!