Действительно, рана была поверхностная, хотя я понял, что без швов не обойтись. Пуля прошла сквозь жировую ткань чуть выше тазовой кости, но оставила вокруг раны внушительный синяк, и я опасался, что повреждения могут быть довольно глубокими: не исключено, что от удара пострадали внутренние органы. Но крови в моче не было, сказала Диана, а пульс и давление оказались вполне приемлемыми (с поправкой на обстоятельства).
– Дам тебе обезболивающее, а потом зашьем рану.
– Если нужно, зашивай, но без таблеток. Пора уходить отсюда.
– Поверь, не стоит мне шить тебя без анестетика.
– Тогда сделай местное обезболивание.
– Здесь не больница. Таких препаратов у меня нет.
– В таком случае просто зашивай, Тайлер. Я потерплю.
Да, но хватит ли у меня духу? Я взглянул на руки. Чистые (в складской уборной имелся водопровод, а Ина помогла мне натянуть латексные перчатки, прежде чем я занялся Дианиной раной). Чистые и умелые. Но дрожат.
Раньше я никогда не принимал работу близко к сердцу. Даже в студенчестве, даже вскрывая трупы, я всегда умел отключить контур сочувствия, из-за которого мы воспринимаем чужую боль как свою собственную. Всегда умел убедить себя, что разорванная артерия никак не связана с живым человеком. Всегда умел поверить в это на необходимые несколько минут.
Теперь же рука дрожала, и мысль о том, что мне предстоит пронзить иглой окровавленные края огнестрельной раны, казалась мне бесчеловечной. Короче говоря, я утратил самообладание.
– Это потому, что ты теперь Четвертый. – Диана положила ладонь мне на запястье, чтобы унять дрожь.
– Что?
– Тебе кажется, что пуля прошила не меня, а тебя.
Я в изумлении кивнул.
– Это потому, что ты теперь Четвертый. Думаю, после процедуры мы становимся другими людьми. Становимся лучше. Но ты по-прежнему врач. Просто сделай свою работу.
– Если не смогу, то передам иглу Ине, – сказал я. – Она зашьет.
Но я смог. Непостижимым образом. В общем, справился.
Посовещавшись с Джалой, Ина вернулась к нам:
– На сегодня запланировали профсоюзную акцию. У ворот стоят полицейские и «реформази», хотят взять Телук-Баюр под контроль. Ожидается конфликт. – Ина взглянула на Диану. – Как вы, милая?
– Я в надежных руках, – прошептала Диана; голос у нее был измученный.
Ина проинспектировала мою работу и вынесла вердикт:
– Годится.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– С учетом обстоятельств. Но послушайте меня, послушайте внимательно. Нам нужно уходить, уходить быстро, ибо от тюрьмы нас отделяет лишь профсоюзный мятеж. Надо немедленно подниматься на борт «Кейптаун Мару».
– Нас ищет полиция?
– Не думаю, что конкретно вас. Джакарта заключила с американцами какой-то договор о пресечении эмиграционного бизнеса в целом. Теперь повсюду зачищают порты – и этот, и остальные, – причем демонстративно, чтобы впечатлить сотрудников консульства США. Разумеется, так будет не всегда. Искоренить эмиграцию невозможно: слишком уж много денег переходит из рук в руки. Но чтоб произвести эффект, нет ничего лучше людей в полицейской форме, выволакивающих беженцев из трюма грузового судна.
– Они заявились в убежище Джалы, – сказала Диана.
– Да, они знают про вас и доктора Дюпре. В идеале, им хотелось бы арестовать вас, но полиция выстроилась у ворот не для того. Корабли по-прежнему выходят из гавани, но это ненадолго. В Телук-Баюре мощное профсоюзное движение. Люди настроены драться.
Джала что-то крикнул от двери; я не разобрал, что именно.
– Вот теперь нам действительно пора, – сказала Ина.
– Поможете смастерить носилки для Дианы?
– Я могу идти, – сказала Диана, пробуя сесть.
– Нет, – отрезала Ина. – Насчет носилок Тайлер, по-моему, прав. Постарайтесь не шевелиться.
Сложив несколько отрезов простроченного джута, мы изготовили для Дианы подобие гамака. Я ухватился за один конец, а Ина позвала минанга – из тех, кто покрепче, – чтобы тот взялся за другой.
– Давайте живее! – крикнул Джала и замахал руками, выпроваживая нас под дождь.
Сезон муссонов. Интересно, это и есть муссон? Утро выглядело как вечер. Облака, похожие на влажные шерстяные клубки, плыли над серыми водами Телук-Баюра, перекрывая рубки и антенны огромных двухкорпусных танкеров. Воздух жаркий, зловонный. Пока мы грузили Диану в поджидавший автомобиль, дождь промочил нас до нитки. Для своей группы эмигрантов Джала организовал небольшой конвой: три легковых автомобиля и пару грузовичков с открытыми кузовами и цельнолитыми покрышками.
В четверти мили от склада нас ждал «Кейптаун Мару», пришвартованный к высокому бетонному пирсу. Навстречу нам, мимо складских рядов, промышленных годаунов и пузатых красно-белых цистерн с топливом шагали докеры; у ворот уже собралась внушительная толпа. Кто-то, перекрикивая барабанную дробь дождя, раздавал приказания в мегафон. Затем послышались резкие щелчки – выстрелы?..
– Забирайтесь, – скомандовал Джала.
Он впихнул меня на заднее сиденье машины, и я оказался рядом с Дианой; из-за раны она согнулась пополам и походила на богомолицу.
– Живее, живее!
Сам он уселся за руль.
Я бросил прощальный взгляд на толпу за пеленой дождя. Над ней в завихрениях белого дыма мелькнул предмет размером с футбольный мяч – баллон со слезоточивым газом.
Машина рванула с места.
– Тут не только полиция, – говорил Джала, когда мы катили по причальному «пальцу». – Полицейские не стали бы дурить. Это «новые реформази», уличное отребье из трущоб Джакарты. Надели правительственную форму – и вперед.
Форма, оружие, еще и слезоточивый газ – все больше газа, клубы которого сливались с клочьями прибрежного тумана. Толпа дрогнула, боковые ряды отступили.
Вдалеке что-то бахнуло, в небо на несколько ярдов взмыл огненный шар.
– Господи! – Джала глянул в зеркало. – Ну что за идиоты?! Наверное, пальнули в цистерну с топливом. Доки…
Мы неслись по причалу, над водой завывали сирены. Теперь толпа испугалась по-настоящему. Началась паника. Тут я впервые заметил шеренгу полицейских: справившись с воротами, они протискивались на территорию порта. Авангард вооружен до зубов, вместо лиц – черные нарыльники.
Пожарная машина выкатила из-под навеса и с воем рванула к ограде.
Мы же промчались мимо череды пандусов и остановились там, где причал ровнялся с рабочей палубой «Кейптаун Мару» – старинного грузового судна под удобным флагом, выкрашенного в ржаво-оранжевый цвет с белыми вкраплениями. Между палубой и причалом установили короткую металлическую сходню; по ней уже взбирались первые минанги.
Джала выскочил из машины. К тому времени, как я помог Диане выбраться на причал (джутовые носилки мы бросили, и Диана шла пешком, тяжело опираясь на мою руку), Джала, переключившись на английский, вел жаркий спор с приземистым человеком, стоявшим у сходни: если не капитаном или штурманом, то не менее авторитетным чином. Физиономия у того была мрачная, зубы решительно стиснуты, на голове сикхский дастар.
– Все решено уже несколько месяцев назад! – говорил Джала.
– …Но в такую погоду…
– В любую погоду!
– …Но без санкции портового управления…
– Нет больше никакого портового управления! Смотри!
И Джала махнул рукой на топливные цистерны у ворот. Жест был задуман как риторический, но в этот момент одна из цистерн взлетела на воздух.
Я этого не видел. Взрывная волна прижала меня к бетону, и я почувствовал, что мне опалило загривок, а потом сверху навалился запоздалый жуткий грохот. Я, как только смог, перекатился на спину. В ушах звенело. Горючее, подумал я. Что они держат в тех баках? Бензин? Керосин? Мазут? Сырцовое пальмовое масло? Наверное, прилетела искра от первого взрыва. Или кто-то из полицейских пальнул не глядя. Я повертел головой в поисках Дианы и нашел ее рядом; она смотрела на меня скорее с удивлением, чем с испугом. Дождя не слышно, подумал я. Зато был слышен другой звук, отчетливый и пугающий, – перезвон металла по бетону и стальной палубе «Кейптаун Мару»; некоторые осколки горели.
– Лежать! – голосил Джала словно из океанских глубин. – Лежать, всем лежать!
Я попробовал закрыть Диану своим телом. Несколько бесконечных секунд горящий металл градом сыпался вокруг нас, с плеском уходил в темные воды вокруг корабля, а потом все прекратилось, на бетон падали лишь дождевые капли – с приджазованным шорохом щеток по тарелкам ударной установки.
Мы с трудом выпрямились. Джала уже заталкивал минангов на сходню, бросая испуганные взгляды на пламя у ворот.
– Не ровен час, еще что-нибудь взорвется! На борт, все на борт, живо, живо, живо!
И он повел крестьян мимо матросов «Кейптаун Мару»: те тушили огонь на палубе и отдавали концы.
Что бы ни творилось на берегу, сцены насилия были сокрыты от нас клубами дыма. Я помогал Диане на сходне, она морщилась при каждом шаге, рана снова потекла, бинты пропитались кровью. Мы поднялись последними; в тот же миг двое матросов начали затаскивать на борт алюминиевую конструкцию: руки на рукоятках лебедок, но взгляды устремлены на берег, на огненный столб.
Под палубой урчали судовые двигатели. Джала углядел нас, подбежал, подхватил Диану под другую руку.
– Мы в безопасности? – спросила Диана, заметив его присутствие.
– Нет, пока не выйдем из гавани.
Над серо-зеленой водой повисла какофония корабельных гудков: все пригодные к плаванию суда направлялись в открытое море. Джала глянул на пристань и оцепенел:
– Ваш багаж!
Он остался в одном из грузовичков. Два исцарапанных пластмассовых чемодана, полные бумаг, препаратов и цифровых данных. Брошены в кузове.
– Спускайте сходню, – скомандовал Джала матросам.
Те тупо уставились на него, пытаясь сообразить, имеет ли он право отдавать приказы. Первый помощник уже удалился на мостик. Джала выпятил грудь и выкрикнул что-то свирепое на языке, которого я не признал. Пожав плечами, матросы опустили железку обратно на причал.