Я подумал поехать помочь в одной из местных больниц – например, в блайтской «Пало-Верде», где я однажды участвовал в консилиуме, или «Ла пас риджинал» в Паркере. Но какой смысл? Лекарства от будущего не существует.
Лишь паллиативные средства: морфий, героин, путь Молли. При условии, что фармацевтические кладовки еще не разграбили.
К тому же Фултон сказал дочери истинную правду: у меня горел вызов на дом.
Целый квест, к тому же донкихотский. Чем бы ни болела Диана, помочь ей я уже не в силах. Так зачем ехать дальше? Затем, что негоже встречать конец света в праздности. Занятые руки не дрожат, занятый ум не паникует. Но и это не объясняло неодолимую внутреннюю потребность увидеть Диану, как можно скорее ее увидеть; потребность, которая нахлынула на меня уже в пути, во время проблесков, и с тех пор только усиливалась.
За окраиной Блайта, за тревожными вереницами темных магазинов и осажденными бензоколонками, где назревали кулачные бои, дорога сделалась шире, а небеса – темнее, и в небесах сверкали звезды. Я задумался обо всем этом, и тут запиликал телефон.
Я пошарил в кармане, чуть не вылетел с дороги, притормозил, и меня с воем обогнал чей-то внедорожник.
– Тайлер, – выдохнул Саймон.
– Не вешай трубку, – перебил я его. – Дай мне твой номер, пока нас не отключили. Чтобы я мог с тобой связаться.
– Мне нельзя. Я…
– Ты звонишь с личного телефона или с домашнего?
– Скорее с личного, это сотовый, но мы тут все им пользуемся. Сейчас он у меня, но иногда его забирает Аарон, так что…
– Я не стану звонить без крайней необходимости.
– Что ж, какая теперь разница?.. – Он продиктовал мне номер. – Но ты видел небо, Тайлер? Раз не спишь, наверное, видел. Это последняя ночь на Земле?
Саймон ждет конца света вот уже тридцать лет, подумал я. Ему ли не знать? Меня-то зачем спрашивать?
– Что с Дианой?
– Хочу извиниться за тот звонок, потому что… – прошелестел Саймон. – Ты же сам видишь, что творится.
– Как она?
– Об этом я и говорю. Какая теперь разница?
– Она умерла?
Долгая пауза. Когда он снова заговорил, у него был обиженный голос:
– Нет. Нет, не умерла. Дело не в этом.
– В воздухе зависла? Ждет Вознесения?
– Необязательно оскорблять мою веру, – огрызнулся Саймон (не «нашу веру», а «мою веру»).
– Если так, предположу, что ей по-прежнему нужна медицинская помощь. Саймон, она все еще больна?
– Да, но…
– Какие у нее симптомы?
– Тайлер, через час придет рассвет. Ты же понимаешь, что это значит? Ты же понимаешь!
– А я вовсе не уверен, что понимаю. И я уже в пути. Буду на ранчо еще до рассвета.
– Ой, нет, так не надо. Нет, я…
– Почему «нет»? Почему «не надо», если наступает конец света?
– Ты не понимаешь. Сейчас не просто умирает старый мир, сейчас рождается новый.
– Насколько сильно она больна? Можно с ней поговорить?
– Она не говорит, только шепчет. – Голос Саймона задрожал.
Этот человек стоял на краю пропасти. Все мы стояли на краю пропасти.
– Ей трудно дышать. Она совсем ослабла. Исхудала.
– И давно она болеет?
– Не знаю. То есть все начиналось постепенно…
– Когда ты понял, что она больна?
– Несколько недель назад. Или… если так подумать… наверное, даже месяцев.
– Ее показывали врачу?
Пауза.
– Саймон?
– Нет.
– Почему «нет»?
– Мы решили, что в этом нет необходимости.
– Что-что вы решили? Что необходимости нет?
– Пастор Дэн не разрешил.
– Хочется верить, что он изменил свое мнение, – сказал я. А про себя подумал: что ж ты, Саймон, на хер его не послал?
– Нет…
– А если не передумал, мне понадобится твоя помощь, чтобы попасть к Диане.
– Не приезжай, Тайлер. Ты только навредишь.
Я уже шарил глазами по обочине в поисках поворота: его я помнил смутно, но он был обозначен на карте. Съезд с шоссе на безымянную дорогу, идущую по в прошлом заболоченной, а ныне пересохшей местности.
– Она просила, чтобы я приехал?
Тишина.
– Саймон? Она просила, чтобы я приехал?
– Да.
– Скажи ей, что я скоро буду. Я уже мчусь.
– Тайлер, нет… На ранчо сейчас неспокойно. Нельзя просто взять и приехать.
Неспокойно?
– Так вроде новый мир рождается.
– Рождается в крови, – сказал Саймон.
Утро и вечер
Я подъехал к вершине невысокого холма, за которым располагалось ранчо Кондона, и поставил машину так, чтобы не было видно из дома. Выключил фары, бросил взгляд на восток и разглядел предтечу рассвета: новые звезды смывало с неба зловещим свечением.
Тут-то я и начал дрожать.
Не мог сдержаться. Открыл дверцу, вывалился из машины и усилием воли заставил себя встать на ноги. Земля высилась во тьме, словно покинутый континент: бурые холмы, заброшенные пастбища, вновь ставшие пустыней, долгий пологий склон, уходящий вдаль, к деревенскому дому. Мескиты и фукьерии дрожали на ветру. Я тоже дрожал. Дрожал от страха – истинного, а не от того сдержанного беспокойства, в котором все мы пребывали с самого начала Спина; даже не от страха, а от внутренней паники, поразившей все мышцы и органы, словно болезнь. Конец срока в камере смертников. Выпускной экзамен. С востока надвигались тумбрели, призванные доставить всех нас к гильотине.
Я задавался вопросом, боится ли Диана. Задавался вопросом, смогу ли ее утешить. Могу ли я все еще утешить кого-то?
Новый порыв ветра поднял клубы песчаной пыли с грунтовки на вершине холма. Быть может, этот ветер – предвестник набухшего Солнца. Ветер, долетевший до нас с изжаренной половины планеты.
Я выбрал укромное место, присел и кое-как натыкал скачущими пальцами номер Саймона на телефоне.
Саймон ответил спустя несколько гудков. Я прижал динамик к уху, чтобы расслышать слова за свистом ветра.
– Зря ты все это затеял, – сказал Саймон.
– Что, мешаю возноситься?
– Я не могу говорить.
– Где она, Саймон? В какой части дома?
– А ты где?
– На холме.
Небо уже просветлело, оно светлело с каждой секундой, на западном горизонте наливался пурпурный синяк. Я отчетливо видел дом. За несколько лет он почти не изменился. Разве что Дэн и его команда примарафетили соседний амбар: подправили и побелили.
Но мне совершенно не понравилась траншея, выкопанная параллельно амбару и присыпанная земляным курганчиком.
Наверное, новая канализационная труба. Или септик. Или братская могила.
– Я иду к ней, – сказал я.
– Это невозможно. Совершенно…
– Предположу, что она в доме. В спальне на втором этаже?
– Даже если ты до нее доберешься…
– Скажи ей, что я иду, Саймон.
Внизу я разглядел фигуру. Человек спешил от дома к амбару. Не Саймон. И не Аарон Сорли, если только брат Аарон не сбросил сотню фунтов. Наверное, пастор Дэн Кондон. В руках он нес по ведру с водой. Похоже, спешил. В амбаре что-то происходило.
– Ты головой рискуешь, – сказал Саймон.
Я рассмеялся, не в силах сдержаться. Затем спросил:
– Ты в амбаре или в доме? Кондон в амбаре, а где Сорли и Макайзак? Как мне их обойти?
Тут на затылок мне легла теплая ладонь – я обернулся.
Оказалось, это была не ладонь, а солнечный свет. Край солнца уже выглянул из-за горизонта. Мой автомобиль, оградка, камни, тощий рядок фукьерий – все это отбрасывало длинные фиолетовые тени.
– Тайлер? Тайлер, их никак не обойти. Тебе надо…
Голос Саймона утонул во взрыве статических помех: должно быть, ретрансляционный стратостат накрыло светом восходящего солнца, и сигнал исчез. Я машинально нажал на кнопку повторного набора, но телефон стал бесполезен.
Я прятался в своем укрытии, пока солнце – громадный румяно-оранжевый диск, испещренный пятнами, похожими на гнойные язвы, – не взошло на три четверти. Я поглядывал на него и тут же отводил глаза, одновременно испуганный и завороженный. Ветер проносился над иссохшей пустыней, то и дело вздымая пелену пыли.
Затем я встал. Наверное, уже мертвец. Наверное, сам того не зная, я уже получил фатальную дозу радиации. Жар был терпимый (по крайней мере, пока), но на клеточном уровне уже, наверное, творились нехорошие вещи, ведь рентгеновские лучи прошивали меня, словно невидимые пули. Но я встал и пошел по накатанной грунтовке, пошел к дому (тот был как на ладони), пошел один и без оружия. И, безоружный, я почти достиг деревянного крыльца, когда брат Сорли всеми своими тремя сотнями фунтов выломился из-за сетчатой двери и обрушил ружейный приклад на мою многострадальную голову.
Брат Сорли не убил меня – быть может, потому, что не желал встретить Вознесение с кровью на руках. Вместо этого он затащил меня на второй этаж, швырнул в пустую спальню и запер на ключ.
Через пару часов мне удалось сесть, не провоцируя волн тошноты.
Когда вертиго наконец-то унялось, я подошел к окну и поднял желтые бумажные жалюзи. Солнце находилось за домом; двор и амбар окрасились в интенсивно-оранжевый цвет. Жара была чудовищная, но пожары пока не начались. Амбарная кошка, не ведая, что небо объято огнем, лакала стоячую воду из затененной канавы. Я подумал, что у кошки есть шанс дожить до заката. И у меня, наверное, есть.
Я попробовал поднять древнюю оконную раму (сам не знаю зачем – все равно не рискнул бы прыгать), но она была не просто закрыта: направляющие оконного переплета срезали, противовесы застопорили, рамные стыки закрасили много лет назад.
В комнате не было мебели, кроме кровати. Из инструментов – только бесполезный телефон у меня в кармане.
Единственная дверь представляла собой сплошную деревянную панель. Вряд ли мне достанет сил ее вынести. Возможно, я в нескольких ярдах от Дианы. Возможно, нас разделяет лишь стена. Но я не знал наверняка и не видел способа это выяснить.
Любые попытки задуматься провоцировали глубокую тошнотворную боль в той части черепа, где его окровавил ружейный приклад, так что у меня не осталось никаких в