ариантов, кроме как улечься на кровать.
Во второй половине дня ветер стих. Я снова доковылял до окна и увидел над домом и амбаром солнечный круг – огромный и, казалось, зависший в беспрестанном падении. Вот он, рукой подать.
С утра температура в спальне неуклонно росла. Я не мог измерить ее, но прикинул, что сейчас как минимум сто градусов по Фаренгейту, и это еще не предел. Жарко, но не смертельно. По крайней мере, пока. Жаль, что рядом не оказалось Джейсона: он разъяснил бы термодинамику глобального вымирания. Может, нарисовал бы график и показал, где кривые сходятся в летальной точке.
Над пропеченной землей дрожало марево.
Дэн Кондон еще пару раз прогулялся от амбара к дому и обратно. При резком, интенсивно-оранжевом свете дня узнать его оказалось несложно. Было в нем что-то от человека из девятнадцатого века: прямоугольная борода, изрытое оспинами некрасивое лицо. Линкольн в синих джинсах, длинноногий и целеустремленный. Он не оглянулся, даже когда я забарабанил по стеклу.
Я стал постукивать по стенам в надежде, что Диана ответит, но ответа не последовало.
Снова закружилась голова, и я рухнул на кровать, изнемогая от зноя в наглухо запертой комнате, пропитывая потом постельное белье.
И то ли уснул, то ли потерял сознание.
Очнувшись, я поначалу решил, что в комнате пожар, но то был лишь горячий спертый воздух в сочетании с невыносимо ярким закатом.
Я снова подошел к окну.
Солнце уже добралось до западного горизонта и теперь садилось за него с заметной скоростью. Высокие дуги перистых облаков – обрывки влаги, высосанные из опаленной земли, – рассекали темнеющее небо. Я заметил, что мою машину закатили во двор и поставили у левой стены амбара. И несомненно, забрали ключи. Хотя без топлива от машины все равно не будет никакого толку.
Но я пережил этот день. Нет, мы пережили этот день. Мы оба. Я и Диана. И, ясное дело, миллионы других людей. То есть нам досталась медленная версия апокалипсиса. Изжаримся не сразу, а понемногу, градус за градусом; или, если не изжаримся, то погибнем, когда зной расправится с экосистемой планеты.
Наконец набухшее солнце исчезло, и мне показалось, что температура воздуха тут же снизилась на десяток градусов.
За прозрачными облаками появились несколько разбросанных по небу звезд.
Я проголодался, до боли хотелось пить. Может, Кондон решил ждать, пока я не скончаюсь от дегидратации… или же попросту забыл про меня. Я даже не пробовал представить, как сегодняшние события укладываются в голове у пастора Дэна и какие его обуревают чувства: то ли страх, то ли упоение собственной правотой, то ли причудливая смесь ужаса и ликования.
В комнате стало темно. Ни верхнего света, ни настенной лампы. Но я слышал отдаленный рокот (должно быть, бензинового генератора). Из окон первого этажа лился свет. Светло было и в амбаре.
У меня же не было ничего, кроме телефона. Я вынул его из кармана и нехотя включил – просто чтобы поглазеть на мерцающий экран.
И тут же кое-что придумал.
– Саймон? – Тишина. – Саймон, это ты? Ты меня слышишь?
Тишина. Затем жестяной оцифрованный голос:
– Ты меня чуть не до смерти напугал. Я думал, эта штука не работает.
– Работает, но только не при свете дня.
Днем солярный шум блокировал данные со стратостатов; теперь же планета отгородила нас от Солнца. Быть может, оборудование воздушных шаров понесло некоторый ущерб (звук в динамике был низкий, с потрескиванием) – но пока что ретрансляторы вполне сносно передавали сигнал.
– Мне очень жаль, что так вышло, – сказал Саймон, – но я же тебе говорил.
– Где ты? В доме или в амбаре?
Пауза.
– В доме.
– Я весь день поглядывал в окно, но так и не видел ни миссис Кондон, ни жены Сорли с детишками. Ни Макайзака с семьей. Куда они делись?
– Уехали.
– Ты уверен?
– Уверен ли я? Ну конечно уверен. Заболела не только Диана. Она вообще последней заболела. Первой была малышка Тедди Макайзака. Потом его сын, потом сам Тедди. Когда стало ясно, что его дети, сам понимаешь, больны по-серьезному и не идут на поправку, тогда-то он собрал их в свой грузовичок и снялся с места. И жена пастора Дэна вместе с ним.
– Давно это было?
– Пару месяцев назад. Вскоре после этого уехала жена Аарона с детьми, эти уже сами по себе. Утратили веру. Плюс тревожились, как бы чего не подцепить.
– Ты видел, как они уезжали? Уверен, что они уехали?
– Ну да… К чему эти вопросы?
– Та траншея у амбара – очень похоже, что в ней кого-то похоронили.
– А, траншея! Ну да, похоронили. Палую скотину.
– Не понял.
– Есть один парень, зовут Босуэл Джеллер, у него большое ранчо в Сьерра-Боните. До размолвки водил дружбу с «Иорданским табернаклем». Лично с пастором Дэном. Пытался вывести рыжую телицу, но в конце того года Министерство сельского хозяйства затеяло свое расследование – как раз когда у Босуэла пошли первые результаты! Они с пастором Дэном хотели скрестить все рыжие породы коров, что есть на свете: вроде как наставить язычников на путь истинный. Пастор Дэн считает, что в девятнадцатой главе Чисел говорится именно об этом: та самая рыжая телица рождается в конце всех времен от скота со всех континентов – всех, где проповедуют Евангелие. У жертвоприношения двойной смысл: и буквальный, и символический. В библейском смысле пепел юницы способен очистить нечистого. Но в конце всех времен солнце поглотит телицу, и пепел ее рассеется по сторонам света и очистит всю землю, очистит от гибели. Именно это сейчас и происходит. К Евреям, глава девятая: «Ибо если кровь тельцов и козлов и пепел телицы освящают оскверненных для очищения плоти, то кольми паче кровь Христова очистит совесть вашу от мертвых дел для служения Богу живому?» Все же ясно, черным по белому…
– И вы что, держали эту скотину здесь, на ранчо?
– Несколько голов. Тайком вывезли пятнадцать производителей, чтобы их не забрало министерство.
– Тогда-то люди и начали болеть?
– Не только люди, скотина тоже. Мы выкопали траншею у амбара, чтобы всех похоронить. Всех, кроме троих из первоначального поголовья.
– Слабость, нетвердая походка, потеря веса, а потом смерть?
– Да, примерно так… А откуда ты знаешь?
– Это симптомы ССК. Коровы были переносчиками болезни. Вот чем больна Диана.
Повисла долгая тяжелая тишина. Затем Саймон сказал:
– Мне нельзя продолжать этот разговор.
– Я наверху, в дальней спальне, – сообщил я.
– Знаю, где ты.
– Тогда иди сюда и отопри дверь.
– Не могу.
– Почему? За тобой следят?
– Я просто не могу тебя освободить. Мне даже разговаривать с тобой не следует. Я занят, Тайлер. Готовлю ужин для Дианы.
– У нее еще хватает сил принимать пищу?
– Ест по чуть-чуть. Если я ее кормлю.
– Выпусти меня. Никто ничего не узнает.
– Не могу.
– Ей нужен врач.
– Я не могу тебя выпустить. Даже если бы хотел. Ключи у брата Аарона.
Я обдумал его слова.
– Когда будешь относить ужин, оставь ей телефон. Свой телефон. Ты сказал, что она хотела побеседовать со мной.
– В половине случаев она сама не понимает, что говорит.
– Уверен, что это был именно такой случай?
– Все, нам пора заканчивать.
– Просто оставь ей телефон, Саймон. Саймон?
И тишина.
Я подошел к окну и стал ждать.
Видел пастора Дэна: тот вышел из амбара с двумя пустыми ведрами, отнес их в дом и через некоторое время отправился в обратный путь. Теперь из полных ведер валил пар. Через несколько минут Аарон Сорли последовал за Кондоном.
Значит, в доме остались только Саймон и Диана. Наверное, Саймон сейчас потчует ее ужином. Кормит с ложечки.
У меня руки чесались схватить телефон, но я решил подождать. Пусть все успокоится, пусть на землю опустится ночная прохлада.
Я следил за амбаром. Из щелей в дощатых стенах струился свет, словно внутри поставили стойку промышленных прожекторов. Кондон весь день сновал туда-сюда. В амбаре что-то происходило. Саймон не сказал, что именно.
Тусклые стрелки моих часов отсчитали шестьдесят минут.
Затем я услышал тихие звуки: вроде бы закрылась дверь, вроде бы кто-то спустился по лестнице. Вскоре я увидел, как в сторону амбара шагает Саймон.
Он не поднял глаз.
Вошел в амбар и не вышел, остался внутри вместе с Кондоном и Сорли, и если телефон по-прежнему был у него, если он, идиот, не отключил рингтон, звонить ему значило подвергать опасности и его, и себя. Хотя не сказал бы, что меня сильно заботило благополучие Саймона.
Но если он оставил телефон Диане, мой час пробил.
Непослушным пальцем я набрал номер.
– Да, – сказала она (да, мне ответила Диана), и потом с вопросительной интонацией: – Да?
Голос слабый, почти неслышный. Этих двух слогов было достаточно, чтобы прикинуть диагноз.
– Диана, это я. Это я, Тайлер.
Я пытался совладать с буйным пульсом. Такое чувство, что в груди моей настежь распахнулась давно закрытая дверь.
– Тайлер, – сказала она, – Тай… Саймон предупреждал, что ты можешь позвонить.
Чтобы разобрать слова, пришлось напрячь слух. В ее голосе не было силы: речь формировали язык и горло, но не грудь. Что укладывалось в этиологию ССК. Сперва болезнь поражает легкие, затем сердце, поражает согласованными атаками, с практически военной результативностью. Легочная ткань рубцуется, вспенивается, в кровь поступает все меньше кислорода; изголодавшись по нему, сердце все менее эффективно перекачивает кровь; бактерии ССК, пользуясь обеими этими слабостями, вгрызаются в тело с каждым вымученным вдохом.
– Я неподалеку, – сказал я. – Я совсем рядом, Диана.
– Рядом… Можно тебя увидеть?
– Скоро увидишь. Обещаю. – Меня так и тянуло пробить дыру в стене. – Я заберу тебя отсюда, отвезу туда, где тебе помогут. Где тебя поставят на ноги.