– Сделаю все, чтобы не умерла.
Я покрепче сжал баранку.
– Куда мы ее везем?
– Домой.
– Чего? Домой к Эду и Кэрол? Это же на другом конце страны!
– Верно.
– Так почему именно туда?
– Потому что там я смогу ей помочь.
– Долгий путь. При нынешних обстоятельствах.
– Да. Допускаю, что путь окажется неблизкий.
Я глянул на заднее сиденье. Саймон нежно поглаживал Дианины волосы, мягкие, свалявшиеся, мокрые от пота. Его руки – в тех местах, где он тщательно смыл кровь, – были бледны.
– Я недостоин ее, – сказал он. – Знаю, это я во всем виноват. Мог бы уехать с ранчо вместе с Тедди. Мог бы организовать для нее помощь.
Да, подумал я. Мог бы.
– Но я верил в наши начинания. Тебе, наверное, не понять, но дело не только в юнице. Я верил, что мы вознесемся. Что получим в награду бессмертие.
– Награду? За что?
– За веру. За непоколебимость. Ведь я, как только увидел Диану, сразу почувствовал, всей душой почувствовал, что нам с ней уготовано блестящее будущее. Хоть и не понимал какое. Знал лишь, что однажды мы встанем пред престолом Божьим – не больше и не меньше. «Не прейдет род сей, как все сие будет». Наш род, наше поколение, пусть даже поначалу оно свернуло не туда. Признаю: то, что творилось на собраниях «Нового Царствия», теперь видится мне постыдным. Пьянство, распутство, ложь. Мы отвернулись от них, и это хорошо; но мир как будто уменьшился, когда вокруг нас не стало людей, созидавших второе пришествие, пусть даже в несовершенном виде. Мы как будто лишились семьи. И я подумал: если поискать самую прямую, самую широкую тропинку, она приведет нас куда надо. «В терпении вашем владейте душами вашими».
– «Иорданский табернакль», – кивнул я.
– Спин прекрасно укладывается в букву пророчеств. Знамения в солнце, луне и звездах, говорится у Луки. Вот, пожалуйста. Поколебались силы небесные. Но это не… это не…
Похоже, он потерял нить.
– Как она там дышит?
Я мог бы и не спрашивать, я слышал каждый ее вдох, каждый выдох: дыхание затрудненное, но ровное. Просто мне хотелось отвлечь Саймона.
– Она не мучается, – ответил он и вдруг попросил: – Тайлер, останови, пожалуйста. Дай я выйду.
Мы ехали на восток. На федеральной магистрали было на удивление мало машин. Колин Хинц предупредил меня о заторе возле аэропорта Скай-Харбор, так что мы объехали его стороной. Нам встретились лишь несколько легковушек, хотя на обочинах стояло множество брошенных автомобилей.
– Не лучшая мысль, – заметил я.
Глянул в зеркало и увидел, что Саймон утирает слезы. В тот момент он походил на десятилетнего ребенка, оказавшегося на похоронах: в растрепанных чувствах и в полном замешательстве.
– Моя жизнь всегда держалась на двух столпах, – сказал он, – на Боге и Диане. И я предал обоих. Слишком долго ждал. Ты, добрая душа, стараешься меня утешить, но она умирает.
– Не факт.
– Не хочу быть с ней рядом и думать, что мог все это предотвратить. Лучше отправлюсь подыхать в пустыню. Тайлер, я серьезно. Я хочу выйти.
Небо опять наливалось светом. Неприятным фиолетовым сиянием, неестественным и нездоровым, словно накал дуги в неисправной люминесцентной лампе.
– Мне плевать, – сказал я.
– Прости?.. – Саймон изумленно взглянул на меня.
– Мне плевать, чего ты хочешь. Ты должен оставаться рядом с Дианой ровно по одной причине: впереди непростой путь, и я не могу одновременно присматривать за ней и вести машину. К тому же рано или поздно мне надо будет поспать. Если сможешь подменить меня за рулем, нам не придется лишний раз останавливаться, будем только заправляться и покупать еду – если все это еще можно найти в продаже. Бросишь нас, и время в пути увеличится вдвое.
– Какая теперь разница?
– Повторяю: не факт, что она умирает, Саймон. Но она действительно очень больна и умрет, если ей не помочь. А помочь ей можно лишь одним способом. И способ этот находится в двух тысячах миль отсюда.
– Все уходит в небытие – и земля, и небо. Мы все умрем.
– За небеса и землю не поручусь, но я не позволю умереть Диане, пока еще могу что-то сделать.
– Завидую, – тихо сказал Саймон.
– Чему? Чему тут завидовать?
– Ты не утратил веру.
У нас оставалось пространство для некоторого оптимизма. Но только ночью. Днем оно съеживалось из-за жары.
Я гнал машину навстречу Хиросиме восходящего солнца, уже не беспокоясь, что меня погубит его свет, хотя здоровья он мне явно не прибавлял. Мы пережили первый день, но как? Загадка. Или чудо, сказал бы Саймон, и это чудо настраивало на практичный лад: я выудил из бардачка темные очки и старался смотреть на дорогу, а не на полушар оранжевого огня, левитирующий за горизонтом.
День становился жарче; температура в салоне росла, игнорируя надрывающийся кондиционер. (Я выставил его на максимальное охлаждение, пытаясь держать под контролем температуру Дианиного тела.) Где-то между Альбукерке и Тукумкэри меня с головой накрыла волна усталости. Глаза закрывались, и я чуть было не въехал в мильный столб. Сразу свернув к обочине, я заглушил двигатель и велел Саймону наполнить бак из запасных канистр и готовиться сесть за руль. Саймон неохотно кивнул.
Мы продвигались быстрее, чем я ожидал. Машин на дороге попадалось мало, а временами не было вовсе: люди боялись выезжать на трассу в одиночку.
– Что ты взял из еды? – спросил я, пока Саймон заправлял бак.
– Все, что попалось под руку на кухне. Торопился. Иди сам посмотри.
Среди помятых канистр, упаковок с медикаментами и разбросанных по всему багажнику бутылок с минералкой я нашел картонную коробку, а в ней – три упаковки сухих завтраков «Чириоз», две банки консервированной солонины и бутылку диетической «Пепси».
– Господи, Саймон!
Он поморщился, и я напомнил себе, что он воспринимает подобные фразы как богохульство.
– Ничего другого не нашел.
Ни мисок, ни ложек. Но я проголодался не меньше, чем устал. Нужно было остудить двигатель. Пока он остывал, мы открыли окна, чтобы впустить в салон шершавый ветер пустыни, и устроились в тени машины. Я поглядывал на висящее в небе солнце, и мне казалось, что мы не на Земле, а где-то на полуденном Меркурии. Отрезав донышки у пустых пластиковых бутылок, мы смастерили плошки, насыпали в них «Чириоз», добавили тепловатой воды и приступили к еде. Еда походила на клейстер – и на вид, и на вкус.
Я проинструктировал Саймона насчет следующего отрезка пути. Напомнил, что, как только он выедет на трассу, нужно будет включить кондиционер, и велел разбудить меня, если заметит впереди что-нибудь странное.
Затем склонился над Дианой. Капельница и антибиотики, по всей видимости, поддерживали ее силы, но едва-едва. Я помог ей выпить немного воды, после чего Диана открыла глаза и сказала: «Тайлер». Она съела несколько ложек «Чириоз», но потом отвернулась. Щеки ее ввалились, взгляд был отсутствующий.
– Потерпи, Диана, – сказал я. – Потерпи еще чуть-чуть.
Поправив капельницу, я помог ей сесть и выставить ноги из машины, после чего у нее отошло немного буроватой мочи. Я омыл ее губкой и сменил мокрые трусики на чистые хлопчатобумажные брифы, которые нашлись в моем чемодане.
Я удобно устроил ее на прежнем месте, а потом затолкал одеяло в узкий проем между передними и задними сиденьями, чтобы мне было где вытянуться, не мешая Диане. Во время путешествия Саймон тоже почти не спал. Наверное, вымотался не меньше моего… но его хотя бы не оглушили ружейным прикладом. То место, куда меня стукнул брат Аарон, распухло и гудело колоколом всякий раз, когда я пробовал его ощупать.
Саймон наблюдал за всеми этими манипуляциями с расстояния в пару ярдов. Лицо у него было угрюмое. Не исключено, что он ревновал. Когда я окликнул его, он отреагировал не сразу – сперва посмотрел на солончаковую пустыню так тоскливо, будто заглянул в самое сердце пустоты.
Потом направился к машине – решительно, но потупившись – и скользнул за руль.
Я втиснулся в свою нишу за передними сиденьями. Казалось, Диана была без сознания, но, прежде чем уснуть, я почувствовал, как она сжала мою руку.
Когда я проснулся, снова была ночь; Саймон остановился, чтобы поменяться со мной местами.
Я вылез из машины и потянулся. В голове до сих пор пульсировала боль, а позвоночник, казалось, скрутился в перманентный гериатрический узел, но чувствовал я себя бодрее, чем Саймон (тот забился под сиденья и тут же уснул).
Где мы? Где-то на Сороковой межштатной, направляемся на восток, и местность уже не такая безводная: по обе стороны дороги простирались ирригированные поля, залитые малиновым лунным светом. Я убедился, что Диане удобно, что ее дыхание не затруднено, после чего на пару минут открыл передние и задние дверцы, чтобы выветрить больничной дух с нотками крови и бензина. А потом сел за руль.
Звезд над дорогой было гнетуще мало, и они казались совершенно незнакомыми. Я задумался про Марс – он до сих пор под мембраной или его, подобно Земле, выпустили на волю? Но я не знал, в какую точку неба смотреть, и сомневался, что узнаю Марс, даже если его увижу. Однако я заметил загадочную серебристую черту, на которую Саймон указывал еще в Аризоне. Ту, что я спутал с инверсионным следом. Сегодня она еще сильнее бросалась в глаза. С западного горизонта она переместилась почти в зенит, и незначительный изгиб превратился в овал, в приплюснутую букву О.
Я смотрел на небо – оно было старше того неба, которым я любовался с лужайки Казенного дома, на три миллиарда лет – и не сомневался, что оно таит множество загадок.
Мы пустились в путь. Я повозился с настройками приемника (прошлой ночью он молчал): цифрового сигнала не было, но в конце концов я нашел местную станцию, вещавшую в ФМ-диапазоне. Такие станции, расположенные в маленьких городах, обычно крутят музыку в стиле кантри и христианские проповеди. Но сегодня музыки не было. Одна говорильня. К тому моменту, когда сигнал наконец растворился в шуме помех, я узнал много нового.