– Сам скажешь.
Он задумчиво кивнул. Мы заехали в самый дождь. Уже стемнело, и я попросил его пощелкать кнопками приемника, поискать новости. Хотел что-нибудь послушать. Спать я не собирался, но в голове пульсировала боль, и мне казалось, что в глазах вот-вот начнет двоиться. Через какое-то время я понял, что проще всего будет опустить веки и уснуть.
Спал я крепко, спал долго, и, пока спал, колеса машины накрутили немало миль.
Когда проснулся, было очередное дождливое утро. Мы стояли на площадке для отдыха (к западу от Манассаса, как я узнал позже), а в стекло стучала какая-то женщина под драным черным зонтиком.
Я проморгался, открыл дверцу – женщина отступила на шаг, бросила подозрительный взгляд на Диану и выпалила:
– Он просил передать, чтоб вы его не ждали!
– Прошу прощения?
– Просил попрощаться и сказать, чтоб вы его не ждали.
На переднем сиденье Саймона не оказалось, и в непосредственной близости тоже: ни среди мусорных баков, ни за мокрым столиком для пикника, ни у хлипкой уборной. На площадке стояли еще несколько машин, почти все – на холостых оборотах (должно быть, владельцы отправились на горшок). Я обвел взглядом деревья, отметил залитый дождем индустриальный городишко на холме, поднял глаза на огненное небо.
– Тощий блондин? В грязной футболке?
– Да, он. Он самый. Сказал, что вам нельзя долго спать. А потом ушел.
– Пешком?
– Да. К реке ушел, не по дороге.
Женщина еще раз пристально посмотрела на Диану. Дыхание у той было шумное, поверхностное.
– У вас тут все нормально?
– Нет. Но мы уже почти приехали. Спасибо, что поинтересовались. Этот парень сказал что-нибудь еще?
– Да. Сказал «благослови их Господь» и еще сказал, что дальше пойдет без вас.
Я поухаживал за Дианой, бросил последний взгляд на залитую дождем парковку и выехал на шоссе.
Несколько раз пришлось остановиться: поправить капельницу, дать Диане подышать кислородом. Она уже не открывала глаз. Не просто спала, а была без сознания. Мне не хотелось думать о том, что это значило.
Дождь не унимался, движение было медленное, повсюду виднелись свидетельства хаоса последних дней. Мы миновали десятки разбитых или сгоревших машин на обочинах. Некоторые еще дымились. Кое-какие дороги оказались закрыты для гражданских машин: их зарезервировали для военного транспорта и автомобилей экстренных служб. Несколько раз меня разворачивали на блокпостах. День выдался жаркий, воздух был невыносимо влажный, и хотя во второй половине дня поднялся сильнейший ветер, облегчения он не принес.
Но Саймон оставил нас неподалеку от места назначения, и не успело небо погаснуть, как я свернул к Казенному дому.
Ветер, уже почти ураган, усыпал длинную подъездную дорожку Лоутонов ветвями, сорванными с окрестных сосен. Дом стоял темным. Или казался темным в янтарных сумерках.
Я остановил машину у крыльца, взбежал по ступеням и замолотил в дверь. Подождал. И замолотил снова. В конце концов дверь приоткрылась, в щель выглянула Кэрол Лоутон. Черты ее были едва различимы: один голубой глаз, клинышек морщинистой щеки. Но она узнала меня:
– Тайлер Дюпре! Ты один?
Дверь открылась шире.
– Нет, – ответил я. – Со мной Диана. Помогите занести ее в дом.
Кэрол вышла на широкое крыльцо и покосилась на машину. Увидев Диану, она на мгновение застыла, затем поежилась всем своим крошечным телом и прошептала:
– Господи боже… Неужто они оба приехали домой умирать?
Пламенеющая бездна
Той ночью Казенный дом содрогался от ветра, горячего ветра, который поднялся над Атлантикой после трех чудовищно солнечных дней. Я улавливал его даже во сне, на грани пробуждения, и этот ветер стал звуковой дорожкой к десятку тревожных сновидений. Он стучал в окно и после восхода, когда я оделся и отправился на поиски Кэрол Лоутон.
Дом уже несколько дней стоял без электричества, но в коридоре второго этажа имелось окошко, впускавшее в помещение тусклые отблески дождя. Дубовая лестница вела вниз, в фойе с двумя эркерными окнами; сквозь залитые водой стекла сюда проникал бледно-розовый дневной свет. Я нашел Кэрол в гостиной. Она стояла у каминной полки, заводя латунным ключом старинные часы.
– Как она? – спросил я.
– Все так же. – Бросив на меня беглый взгляд, Кэрол вернулась к своему занятию. – Я только что от нее. Не подумай, что я пренебрегаю ею, Тайлер.
– И в мыслях не было. Как Джейсон?
– Я помогла ему одеться. При дневном свете ему получше. Не знаю почему. По ночам совсем плохо. Прошлая ночь была… тяжкой.
– Пойду их проведаю.
Я не стал спрашивать Кэрол, есть ли новости – свежие директивы Белого дома или Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям. Это было бессмысленно: вселенная Кэрол заканчивалась на границе ее участка.
– Вам нужно поспать, – сказал я.
– Мне шестьдесят восемь, сплю я теперь куда меньше, чем в молодости. Но ты прав, я устала. Мне действительно надо прилечь. Только закончу с часами. Если не следить, они начинают отставать. Твоя мать заводила их каждый день… Ты знал? А когда она умерла, их стала заводить Мари – всякий раз, когда делала уборку. Но Мари уже полгода не приходит. На часах уже полгода четверть пятого. Как в старом анекдоте: показывают правильное время дважды в сутки.
– Нам нужно поговорить о Джейсоне.
Прошлым вечером я был как выжатый лимон; сил хватило лишь на то, чтобы уложить в голове основную информацию: Джейсон без предупреждения явился за неделю до конца Спина и слег в ту ночь, когда на небе вновь появились звезды. Перемежающийся частичный паралич, проблемы со зрением, лихорадка. Кэрол пробовала вызвать врача, но в нынешних обстоятельствах это было невозможно, поэтому она ухаживала за Джейсоном сама, хотя не сумела поставить диагноз и определиться с терапией, выходящей за рамки простейших паллиативных мер.
Она боялась, что Джейсон умрет, но ее тревога не распространялась на весь остальной мир. Джейсон велел ей не беспокоиться. «Вскоре все вернется в привычное русло», – сказал он.
И Кэрол ему поверила. Красное солнце не вызывало у нее ужаса. Ночи, однако, были тяжкие, сказала она. Ночи набрасывались на Джейсона, словно кошмарные сны.
Сперва я зашел к Диане.
Кэрол устроила дочь в одной из верхних спален; когда-то там была ее комната, а потом ее переделали в обезличенную гостевую. Физическое состояние Дианы оказалось стабильным, дышала она самостоятельно, но радоваться было особо нечему. Все это укладывалось в этиологию болезни, ее приливы и отливы, и с каждым их циклом у Дианы оставалось все меньше сил, все меньше возможностей восстановиться.
Я поцеловал ее в сухой горячий лоб и велел отдыхать. Она ничем не показала, что услышала меня.
Затем я отправился к Джейсону. У меня назрел вопрос, и я хотел получить ответ.
По словам Кэрол, Джейс вернулся в Казенный дом из-за конфликта в «Перигелии». Какого именно, Кэрол не помнила. Что-то связанное с отцом Джейсона («Эд снова отличился», – сказала она) и с «тем морщинистым черным человечком, который погиб; с марсианином».
С марсианином. С тем, кто снабдил нас препаратом, благодаря которому Джейсон стал Четвертым. Препаратом, призванным защитить его от болезни, которая сейчас убивала его.
Он не спал. Я постучал в дверь и вошел в комнату – в ту самую комнату, где он жил тридцать лет назад, когда мы были детьми и обитали в замкнутом детском мирке, а звезды сияли на своих местах. Раньше стену украшал постер с Солнечной системой; теперь же на его месте зиял голый прямоугольник, выцветший чуть меньше остальных обоев. На полу лежал ковер, давно не видавший ни химчистки, ни парогенератора; в дождливые дни – такие же, как сегодняшний, – мы частенько проливали на этот ковер кока-колу и засыпали его крошками.
И еще здесь был Джейсон.
– Судя по шагам, это Тайлер, – сказал он.
Он лежал – вернее, полулежал, под спиной у него громоздились подушки – на кровати одетый, в чистых брюках цвета хаки и легкой голубой рубашке. (Он настаивал, что по утрам нужно одеваться, сказала Кэрол). Похоже, он был в полном сознании.
– Темновато здесь, Джейс, – заметил я.
– Если хочешь, расшторь окно.
Я так и сделал, но лишь впустил в комнату еще немного зловещего янтарного света.
– Не против, если я тебя обследую?
– Конечно не против.
На меня он не смотрел. Смотрел – судя по наклону головы, если наклон его головы хоть что-то значил, – на проплешину на стене.
– Кэрол сказала, что у тебя проблемы со зрением.
– У Кэрол сейчас, как это называют люди твоей профессии, период отрицания. Вообще-то, я ослеп. Со вчерашнего утра вообще ничего не вижу.
Я сел рядом с ним на кровать. Он повернул ко мне голову. Движение было плавным, но мучительно медленным. Из кармана рубашки я достал диагностический фонарик и посветил Джейсону в правый глаз, чтобы посмотреть, как сужается зрачок.
Но этого не случилось.
Случилось кое-что похуже.
Он засверкал. Зрачок его засверкал, словно инкрустированный крошечными бриллиантами.
Должно быть, Джейсон почувствовал, как я отпрянул.
– Все так плохо? – спросил он.
Но я утратил дар речи.
– Я не могу посмотреться в зеркало, – сказал он чуть более угрюмо. – Прошу, Тай. Мне надо знать, что ты видишь.
– Я… Джейсон, я не знаю, что это. Я не могу это диагностировать.
– Просто опиши. Пожалуйста.
– Выглядит так, словно в глаз вросли какие-то кристаллы, – пробовал я рассказать по-врачебному объективно. – Склера на вид нормальная, радужка тоже не поражена, но зрачок полностью закрыт хлопьями, похожими на слюду. Никогда о таком не слышал. А если услышал бы, сказал бы, что так не бывает. Я не способен это вылечить.
Я попятился от кровати, нащупал кресло и уселся. Какое-то время в комнате не раздавалось ни звука, за исключением тиканья антикварных часов на прикроватной тумбочке: еще одних старинных часов Кэрол.