Как в нынешней ситуации действуют власти? Напролом. Ломакс (или его советники) замышляют налет на территорию «Перигелия» с целью захватить все личные вещи и документы, оставшиеся после Вона, а также все наши записи и рабочие заметки.
Эд пока что «не соединил все точки», не углядел связи между медикаментами Вона и моей победой над АРС; а если даже и углядел, то держит соображения при себе. По крайней мере, хочу в это верить. Ведь если я попаду в лапы служб безопасности, первым же делом у меня возьмут кровь, вскоре после чего запрут в лаборатории, как подопытного кролика, и, вероятнее всего, в той же камере на острове Плам, где в свое время держали Вона. Но мне не верится, что Эда на самом деле устроит такое развитие событий. Пускай он обижен на меня из-за «захвата „Перигелия“» или коллаборации с Воном, но он по-прежнему мой отец.
Но не тревожься. Хотя Эд уже окунулся в самую гущу событий ломаксовского Белого дома, у меня есть собственные ресурсы. Я завел дружбу с нужными людьми. Не сказал бы, что они могущественны (хотя некоторые по-своему влиятельны), но это славные и неглупые индивидуумы, весьма озабоченные судьбой человечества. Благодаря им я получил заблаговременное предупреждение о набеге на «Перигелий» и спасся бегством. Теперь я беглец.
Тебя же, Тайлер, всего лишь подозревают в пособничестве, хотя не исключаю, что и за тебя возьмутся всерьез.
Прости. Я знаю, что ты оказался в таком положении не без моей вины. Когда-нибудь извинюсь при личной встрече. Пока же не могу предложить ничего, кроме доброго совета.
Цифровые записи, что я вверил тебе перед твоим уходом из «Перигелия», – это засекреченные выдержки из архивов Вона Нго Вена, что ты и сам прекрасно знаешь. Понятия не имею, как ты с ними поступил: сжег, закопал или утопил в Тихом океане. Это неважно. За годы разработки космических кораблей я научился ценить избыточность. Я разослал контрабандные мануалы Вона десяткам людей – как в нашей стране, так и за ее пределами. Пока что эту информацию не выложили в сеть (дураков нет), но она уже гуляет по планете. Несомненно, мое деяние в высшей степени непатриотично и карается законом. Если меня поймают, то обвинят в измене. Пока этого не произошло, я выжимаю из отведенного мне времени максимум.
Я не считаю, что уникальные знания (а среди них имеются протоколы модификаций человека, способных, помимо прочего, побороть серьезнейшие болезни – мне ли не знать?) должно засекречивать ради национальной выгоды, даже если их обнародование повлечет за собой некоторые проблемы и неприятности.
Очевидно, Ломакс и его ручной конгресс со мною не согласны. Поэтому, как только закончу распределять архив, я исчезну со всех радаров. Залягу на дно. Не исключаю, что ты захочешь сделать то же самое. Или даже будешь вынужден это сделать. Все сотрудники прежнего «Перигелия», все, кто был со мною близок, непременно почувствуют на себе пристальное внимание федералов – рано или поздно.
Или же ты можешь заглянуть в ближайшее отделение ФБР и сдать содержимое этого конверта властям. Если сочтешь, что так будет лучше, действуй по велению совести; винить тебя не буду, хотя благоприятный исход дела гарантировать не могу. По собственному опыту общения с администрацией Ломакса предположу, что этот юридически правильный поступок не гарантирует тебе свободу.
В любом случае сожалею, что поставил тебя в трудное положение. Это нечестно. Нельзя требовать столь многого от друзей, а я всегда с гордостью называл тебя своим другом.
В одном Эд, наверное, был прав. Тридцать лет наше поколение пыталось вернуть себе то, что Спин похитил одной октябрьской ночью. Но это невозможно. В нашей эволюционирующей Вселенной не за что держаться, не за что ухватиться и даже пробовать не стоит, ибо это бессмысленно. Вот, пожалуй, и все, что я понял благодаря Четвертому возрасту. Все мы эфемерны, словно капли дождя. Все мы падаем. А если упал, где-нибудь да приземлишься.
Падай без оглядки, Тайлер. При необходимости воспользуйся приложенными к письму документами. Они недешево мне обошлись, но эти бумаги абсолютно надежны. (Хорошо иметь влиятельных друзей!)
К письму прилагалась группа подставных личностей: паспорта, удостоверения, выданные Министерством нацбезопасности, водительские права, свидетельства о рождении, номера социального страхования и даже дипломы медицинских университетов. Во всех этих документах были мои приметы и фото, но ни в одном не значилось мое настоящее имя.
Диана понемногу выздоравливала. Пульс стабилизировался, легкие очистились, хотя субфебрильность сохранялась; марсианский препарат делал свое дело, перестраивал весь ее организм и аккуратно редактировал ее ДНК.
Самочувствие Дианы улучшалось, и она начинала потихоньку интересоваться происходящим – спрашивала про Солнце, про пастора Дэна, про путешествие из Аризоны в Казенный дом. Из-за интермиттирующей лихорадки она не всегда запоминала мои ответы. Несколько раз пыталась разузнать, что стало с Саймоном. Если была в здравом уме, я рассказывал ей про юницу и возвращение звезд; когда ее сознание затуманивалось, говорил, что Саймон «отошел» и какое-то время я сам буду за ней присматривать. Похоже, ее не удовлетворяли мои ответы: ни правда, ни полуправда.
Иногда она погружалась в апатию: сидела, откинувшись на подушки, лицом к окну, и смотрела, как солнце отсчитывает ход времени, двигает тени на бугристом одеяле. В другие дни на нее находило лихорадочное беспокойство. Однажды она потребовала ручку и бумагу, и когда я исполнил ее просьбу, написала одно лишь предложение – «Не я ли сторож брату моему» – и выводила его, пока пальцы не свело судорогой.
– Я рассказала ей про Джейсона, – призналась Кэрол, когда я показал ей эти листы.
– Уверены, что поступили разумно?
– Рано или поздно она бы все узнала. Она примирится с этим, Тайлер, не беспокойся. С Дианой все будет в порядке. Она всегда была сильнее брата.
Утром того дня, когда хоронили Джейсона, я занялся оставленными им письмами: приложил к каждому копию его последней речи, заклеил конверты и бросил их в случайный почтовый ящик по пути в местную часовенку, которую Кэрол зарезервировала для службы. Письма должны были пролежать в нем несколько дней, ведь почта еще не полностью восстановила работу, но я решил, что так надежнее, чем держать их в Казенном доме.
«Часовенкой» оказалась похоронная контора, открытая для представителей всех христианских конфессий. Она находилась на главной улице пригорода – весьма оживленной, поскольку запрет на передвижение уже сняли. Будучи рационалистом, Джейс всегда с пренебрежением относился к традиционным похоронным службам, но чувство собственного достоинства требовало от Кэрол церемонии: пусть невзрачной, пусть даже pro forma. Кэрол исхитрилась созвать небольшую аудиторию: в основном соседей, помнивших Джейса еще ребенком и знавших о его карьере из новостных телесюжетов и второстепенных заметок в ежедневной газете. Короче говоря, скамейки не пустовали благодаря ее тускнеющему «звездному» статусу.
Я произнес короткий панегирик. (У Дианы получилось бы лучше, но самочувствие не позволило ей приехать.) Джейс, сказал я, посвятил свою жизнь поиску знаний и был не заносчив, но скромен в своих стремлениях: понимал, что знания не создают, а выявляют, что их нельзя присвоить, ими можно лишь поделиться, передать из рук в руки, из поколения в поколение; при жизни Джейсон был частью этого процесса и даже теперь оставался его частью, ибо вплел себя в паутину знаний.
Когда я стоял за кафедрой, в часовенке объявился И Ди.
Он отмерил шагами полпрохода между скамейками, а потом узнал меня. Долгую минуту сверлил меня взглядом, после чего опустился на ближайшее незанятое место.
С нашей последней встречи он совсем иссох, а последние седые волосы подстриг до почти невидимой щетины, но по-прежнему держался как человек, облеченный властью, и костюм его был пошит строго по фигуре: если в крое имелись погрешности, то незаметные. Эд сложил руки на груди и обвел помещение царственным взором, подмечая всех присутствующих. Нашел глазами Кэрол, и взгляд его стал едва не осязаем, словно указующий перст.
По окончании службы Кэрол, поднявшись на ноги, храбро принимала соболезнования тянувшихся к выходу соседей. За последние дни она пролила немало слез, но сегодня держалась молодцом: не плакала и вела себя по-врачебному отстраненно. Когда ушел последний гость, к ней приблизился И Ди, и Кэрол напряглась, будто кошка, почуявшая более крупного хищника.
– Кэрол, – произнес И Ди, посмотрел на меня и добавил: – Тайлер.
– Наш сын умер, – сказала Кэрол. – Джейсона больше нет.
– Именно поэтому я здесь.
– Надеюсь, ты явился, чтобы его оплакать…
– Ну конечно!
– …а не по какой-то другой причине. Ведь он приехал домой, чтобы скрыться от тебя. Полагаю, ты и сам это знаешь.
– Я знаю больше, чем ты можешь себе представить. Джейсон совсем запутался…
– С ним много чего случилось, Эд, но он ни в чем не запутался. Я была рядом, когда он умирал.
– Ах вот как? Интересно. Потому что я, в отличие от тебя, был рядом, когда он жил.
Кэрол ахнула и отвернулась, словно ей отвесили пощечину.
– Ладно тебе, Кэрол, – не унимался И Ди. – Именно я воспитал Джейсона, и для тебя это вовсе не новость. Пусть ты не в восторге от той жизни, что я ему выстроил, но именно так все и было: я выстроил его жизнь и обеспечил Джейсона средствами, чтобы ее прожить.
– А я его родила.
– Это не нравственный поступок, а физиологическая функция. Все, что было у Джейсона, он получил от меня. И я научил его всему, что он знал.
– К добру или к худу?
– А теперь ты вздумала порицать меня только потому, что у меня появились некоторые практические соображения.
– Практические соображения? Какие именно?
– Очевидно же, что я говорю о вскрытии!