– Да, ты упоминал об этом по телефону. Но это унизительно и попросту невозможно.
– Я надеялся, что ты серьезно отнесешься к моей озабоченности. Как видно, зря. Но мне не требуется твое разрешение. За стенами этого здания ждут люди с судебным приказом, выданным на основании закона о чрезвычайных мерах, они заберут тело.
Кэрол попятилась:
– Неужели ты и это можешь?
– Здесь у нас нет вариантов. Ни у тебя, ни у меня. Тело заберут, нравится нам это или нет. Да это простая формальность, никакого вреда не будет. Умоляю, давай сохраним хоть немного достоинства и взаимоуважения. Позволь мне забрать тело моего сына.
– Не могу.
– Кэрол…
– Я не могу отдать тебе тело.
– Ты что, не слышишь? Это не обсуждается!
– Прости, но это ты меня не слышишь. Так послушай, Эд, и послушай внимательно. Я не могу отдать тебе тело. Это попросту невозможно.
Он собирался что-то сказать, но передумал и уставился на нее широко раскрытыми глазами.
– Кэрол, что ты натворила? – спросил он наконец.
– Нет никакого тела. Больше нет. – Губы ее изогнулись в улыбке, коварной и горькой. – Но можешь забрать пепел. Если тебе так надо.
Я отвез Кэрол в Казенный дом, где Эмиль Харди (когда включили электричество, он бросил свою недолговечную затею с местным новостным листком) сидел с Дианой.
– Вспоминали старые добрые времена, – улыбнулся Харди, уходя. – Я, бывало, видел, как они гоняли на велосипедах. Давно это было. А с кожей у нее…
– Это не заразно, – тут же сказала Кэрол. – Не беспокойтесь.
– Но выглядит необычно.
– Да, так и есть. Необычно. Спасибо, Эмиль.
– Вы бы заглянули к нам как-нибудь поужинать. Порадовали бы нас с Эшли.
– Заманчивое предложение. Передайте, пожалуйста, Эшли, что я очень ей признательна. – Кэрол закрыла дверь и повернулась ко мне. – Мне нужно выпить. Но первым делом – самое главное. Эду известно, что ты здесь. Ты должен уехать, вместе с Дианой. Сможешь увезти ее в безопасное место? Туда, где Эд ее не найдет?
– Конечно. А как же вы?
– Мне опасность не грозит. Не исключаю, что Эд пришлет людей на поиски похищенного Джейсоном сокровища – что бы он там себе ни воображал. Но ничего не найдет, если ты, Тайлер, хорошенько все подчистишь. А отобрать у меня дом он не сможет. Мы с Эдом давно подписали мировую, наши стычки пустяковые. Но тебе он способен навредить. И Диане – даже против своей воли.
– Я этого не допущу.
– Тогда собирай вещи. Не исключаю, что времени в обрез.
Накануне дня, когда «Кейптаун Мару» должен был пройти сквозь Дугу, я вышел на палубу, чтобы посмотреть восход. Дуга была почти невидима, нисходящие ее опоры скрывались за горизонтом на востоке и на западе, но в получасе от рассвета линия ее верхушки мягко светилась в небе чуть севернее корабля – острая, как лезвие бритвы.
К середине утра эта линия скрылась за высоким перистым облаком, но никто не забыл о ее существовании.
Перспектива транзита действовала всем на нервы – не только пассажирам, но и бывалой команде. Матросы занимались привычными делами: обслуживали корабль, починяли машинное оборудование, обдирали и перекрашивали палубные надстройки, но в ритме работы чувствовалась суета, которой я вчера не замечал. Джала вынес на палубу пластмассовый стул и уселся рядом со мной. Сорокафутовые контейнеры ограничивали вид на океан, но защищали нас от ветра.
– Это мое последнее путешествие на ту сторону, – сказал Джала.
Он был легко одет: в джинсы и свободную желтую рубашку. Расстегнул ее, подставил грудь солнцу. Достал из палубного кулера банку пива, дернул за кольцо. Все эти действия выдавали в нем человека мирского, светского бизнесмена, в равной степени пренебрегающего исламским шариатом и минангским адатом.
– На сей раз обратной дороги нет, – добавил он.
Он сжег за собой все мосты (в буквальном смысле), если имел какое-либо отношение к мятежу в Телук-Баюре. Взрывы оказались подозрительно удобным заслоном для нашего отбытия, пусть даже нас едва не накрыло пожаром. Уже много лет Джала занимался посредничеством в деле нелегальной эмиграции и зарабатывал на этом гораздо больше, чем в своей юридически чистой импортно-экспортной конторе. Шутил, что у людей больше денег, чем пальмового масла. Но конкурировать с индийцами и вьетнамцами становилось все труднее, а политический климат заметно испортился; поэтому лучше ретироваться в Порт-Магеллан и уйти на покой, чем провести остаток жизни в тюрьме «новых реформази».
– Это не первый ваш транзит?
– Третий.
– Те два были непростыми?
– Не верьте всему, что болтают, – пожал он плечами.
К полудню многие пассажиры поднялись на палубу. Помимо крестьян-минангкабау, на борту находились ачехцы, тайцы и малайцы – всего человек сто эмигрантов, включая нас с Дианой. Слишком много в пересчете на свободные каюты, но в трюме имелось три алюминиевых контейнера с продуманной системой вентиляции, переоборудованных под общие спальни.
Короче говоря, все это вовсе не походило на нелегальный бизнес из прошлого, на полную лишений и смертельно опасную перевозку беженцев в Европу или Северную Америку. Почти все люди, ежедневно проплывавшие под Дугой, попросту не попали в мизерные программы переселения, санкционированные Организацией Объединенных Наций, зато у пассажиров зачастую имелись свободные деньги. Команда (многие из моряков провели в Порт-Магеллане несколько месяцев и были прекрасно осведомлены обо всех его прелестях и подвохах) относилась к нам с уважением.
Один матрос устроил на главной палубе некое подобие футбольного поля, отгородив его сеткой, и теперь несколько детей играли там в мяч. Мяч то и дело вылетал за сетку и падал Джале на колени, отчего тот сильно сердился. Сегодня он, похоже, встал не с той ноги.
Я спросил, когда корабль перейдет на ту сторону Дуги.
– По словам капитана, через двенадцать часов, плюс-минус. Если не изменится скорость.
– Последний день на Земле, – сказал я.
– Не шутите так.
– Я не шучу. Он в буквальном смысле последний.
– И давайте-ка потише. Моряки – народ суеверный.
– Чем займетесь в Порт-Магеллане?
– Чем займусь? – Джала вскинул брови. – Перетрахаю всех красоток. И, пожалуй, парочку страхолюдин. Чем мне еще заниматься?
Футбольный мяч снова вылетел за сетку. На сей раз Джала подхватил его обеими руками и прижал к животу.
– Проклятье, я же вас предупреждал! – крикнул он. – Вот и доигрались!
Детишки (человек двенадцать) тут же налетели на сетку и недовольно загомонили, но лишь один из них – не кто иной, как Ен, – отважился выйти за пределы поля и вступить в открытую конфронтацию с Джалой. Ен весь вспотел, а грудь его ходила ходуном, словно кузнечные мехи.
– Отдайте, пожалуйста, мячик, – сказал он.
– Мячик, говоришь?
Джала, надменный и разгневанный (хотя я не видел никаких оснований для гнева) встал, крепко прижимая мяч к груди.
– Мячик тебе нужен? На, бери!
Он пнул мяч, и тот взмыл вверх, перелетел через палубное ограждение и плюхнулся в сине-зеленые воды огромного Индийского океана.
Ен посмотрел на Джалу – сперва озадаченно, затем сердито. Негромко сказал что-то язвительное по-минангски. Джала побагровел и отвесил мальчишке оплеуху – такую, что тяжелые очки Ена слетели с лица и звякнули о палубу.
– Извинись, – потребовал Джала.
Ен зажмурился, упал на колено, несколько раз то ли вздохнул, то ли всхлипнул. Наконец встал. Прошагал по палубному настилу, поднял очки, водрузил их на нос, вернулся, с достоинством расправив плечи (с удивительным достоинством, подумал я), встал перед Джалой и сказал еле слышно:
– Нет. Это вы извинитесь.
Джала охнул и выругался. Ен съежился. Джала замахнулся снова.
На середине замаха я перехватил его запястье.
– Это еще что? – Джала изумленно взглянул на меня. – Отпустите!
Он попробовал вырвать руку. Я не отпускал.
– Больше его не бей, – сказал я.
– Буду делать, что хочу!
– Я не против, – сказал я, – но больше его не бей.
– Ты! После всего, что я для тебя сделал!..
Он снова взглянул на меня.
Не знаю, что он прочел у меня на лице. (Не знаю даже, что именно я чувствовал в тот момент.) Так или иначе, мой вид его смутил. Стиснутый кулак разжался, и Джала сник.
– Америкос шизанутый, – буркнул он. – Все, я пошел в столовую.
Джала обвел взглядом собравшихся на крики и бросил детишкам с матросами:
– Где мне обеспечат покой и уважение!
Затем величественно удалился. Ен все еще глазел на меня, разинув рот.
– Мне жаль, что так вышло, – сказал я. – Но мячик вернуть не могу.
Ен кивнул.
– Ничего, – еле слышно сказал он и потрогал щеку там, где остался след от удара Джалы.
Позже, во время ужина в кают-компании, за несколько часов до транзита, я рассказал Диане об утреннем инциденте:
– Даже не задумался о том, что делаю… Само собой вышло. Как рефлекс. Это потому, что я Четвертый?
– Может быть. Неосмысленный порыв защитить жертву – тем более ребенка. Со мной такое бывало. Наверное, марсиане прописали это в своей нейромодификации. Конечно, если допустить, что они могут управлять столь тонкими чувствами. Жаль, что здесь нет Вона Нго Вена. Или хотя бы Джейсона. Они бы все объяснили. Ощущение было неестественное?
– Нет…
– Твое поведение не показалось тебе неверным или неуместным?
– Нет… Думаю, в той ситуации я повел себя совершенно правильно.
– Скажи, до процедуры ты поступил бы так же?
– Возможно. Или захотел бы так поступить. Но, скорее всего, завел бы внутренний монолог и упустил время.
– То есть реакция тебя не расстроила?
Нет, но удивила. С одной стороны, это был мой собственный поступок, сказала Диана, а с другой – поступок марсианской биотехнологии. Я склонен был с нею согласиться… но к такому сразу не привыкнешь. Как и после любого перехода (от детства к юности, от юности к зрелости), у меня появились новые императивы, новые возможности и ограничения. Новые сомнения.