Больше других беспокоился Евросоюз, по инициативе которого ООН учредил специальный комитет для рассмотрения вопроса. Однако в мире, на четырёх континентах которого не затихали вооружённые конфликты и полномасштабные войны, аргументы Ломакса нашли понимание. Хотя марсиане, по признанию Вана, от землян в смысле склочности и агрессивности недалеко ушедшие, жили с нанотехнологией на протяжении многих веков.
В общем, в день запуска ракет с репликаторами, в самом конце лета, к мысу Канаверал съехалось совсем небольшое количество народу — как аккредитованного медиаакулами, так и простых зевак. Марсианин умер, средства массовой информации уже охрипли, перепевая песни о его жизни и смерти, о его деле, и запуск казался лишь примечанием, сноской к некрологу. А то и бледным повторением пройденного, размытой копией грандиозного пуска марсианского проекта.
Но всё же шоу не утратило государственного масштаба, и Ломакс решил покрасоваться на запуске. И-Ди получил приглашение в качестве почётного гостя, так как уже некоторое время блистал примерным поведением. Утром назначенного дня я занял место рядом с Джейсоном на VIP-трибуне на восточном берегу мыса Канаверал.
Мы сидели лицом к морю. Старые плавучие платформы, вполне пригодные, хотя и отмеченные ржавчиной, могли запускать куда более тяжёлые ракеты, чем новенькие «Дельты», казавшиеся на них карликами. Собственно, многого мы на таком расстоянии разглядеть не могли, лишь четыре белые колонны в летней океанской дымке да фермы платформ, мосты, вышки, суда обеспечения и охранения, замершие по периметру на почтительном удалении. Жару слегка смягчал порывистый ветер, недостаточно сильный, чтобы повлиять на запуск, однако успешно треплющий флаги и испортивший аккуратную причёску президента, поднявшегося на трибуну для приветствия.
Речь его, к счастью, оказалась краткой. Он помянул добрым словом Ван Нго Вена и его веру в то, что сеть репликаторов, развёрнутая на ледяных окраинах Солнечной системы, даст нам необходимую информацию о природе и целях «Спина». Ломакс похвалил храброе человечество, «оставившее отметку в космосе».
— Блин, Галактику он имеет в виду, а не космос, Галактику, — возмущённо зашипел Джейсон. — И что за отметка? Как будто кобель тротуарную тумбу обосс… пометил, то есть… Что за бараны ему речи сочиняют!
Потом Ломакс процитировал русского поэта XIX века по имени Ф. И. Тютчев, о «Спине» понятия не имевшего, но описавшего его так, как будто видел своими глазами:
И, как виденье, внешний мир ушёл…
И человек, как сирота бездомный,
Стоит теперь и немощен, и гол,
Лицом к лицу пред пропастию тёмной…
И чудится давно минувшим сном
Ему теперь всё светлое, живое…
И в чуждом, неразгаданном, ночном
Он узнаёт наследье родовое.[1]
Ломакс сошёл с трибуны, поэзию Тютчева сменила проза обратного отсчёта, и первая из ракет взревела двигателями, испустила языки пламени и клубы дыма, поднялась и исчезла в голубом небе. Чуждое, неразгаданное. Наследье родовое. Присутствующие поедали взглядами происходящее. Джейсон же закрыл глаза и сложил руки на коленях.
После пуска мы с остальными приглашёнными проследовали на приём — и на съедение журналистам. Джейсон был записан на двадцать минут эфирного времени, я на десять. Меня подавали как «врача, пытавшегося спасти жизнь марсианского посла», хотя все мои подвиги сводились к успешному гашению горящего сапога Вана, безуспешным призывным воплям и бесполезному оттаскиванию его тела подальше от горящей машины. Самый поверхностный контроль (отсутствие дыхания и пульса) сразу показал, что ни в какой помощи убитый более не нуждается и лучше всего оставить труп в покое и подумать, как сделать себя менее заметным, слиться с землёй и выждать, пока закончится заваруха. Всё это я в общих чертах и пытался пересказать репортёрам.
Президент Ломакс циркулировал по залу, пожимая руки, пока помощники не сдёрнули его куда-то согласно расписанному до минуты графику. Тут И-Ди и прижал нас с Джейсоном к буфетному столу.
— Полагаю, ты добился того, к чему стремился, — сказал он Джейсону, почему-то сверля глазами меня. — Теперь уж обратного хода нет.
— Значит, и спорить больше не о чем, — сказал Джейсон.
По завершении перехода мы с Ваном постоянно следили за состоянием Джейсона. Я осматривал его сам, направлял на неврологическое тестирование, на магнитный резонанс. Ни одна из проверок не выявила каких-либо отклонений от нормы, все изменения носили исключительно положительный характер. Здоровье у него оказалось куда лучше, чем я мог бы ожидать.
Но наблюдались в нём какие-то тонкие непонятные отличия. Я спросил Вана незадолго до его гибели, неизбежны ли изменения в психике Четвёртых.
— В определённом смысле, неизбежны, — ответил он.
В определённом смысле ожидалось, что марсианские Четвёртые будут вести себя иначе. Причём «ожидалось» в двояком смысле, то есть, во-первых, изменения в их поведении считались вероятными, а во-вторых, общество как бы требовало от них иного поведения.
Что изменилось в Джейсоне? Прежде всего, он иначе двигался, хотя это логически следовало из факта исчезновения его недуга. Он умело маскировал недостатки свой походки, а теперь в этом отпала нужда. Он стал похож на свежесмазанного Железного Дровосека. Капризность из его характера не улетучилась, однако сгладилась, вспышки эмоций не отличались прежней остротой. Джейсон реже ругался, из его инвективного лексикона почти исчезли наиболее крепкие выражения, он чаще шутил.
Всё это звучит очень неплохо, то есть можно подумать, что он изменился к лучшему. В этом отношении он действительно изменился к лучшему, но прослеживались и иные изменения, не столь поверхностного плана и куда более тревожные. Он совершенно отстранился от руководства предприятием, дошло до того, что заместители лишь информировали его раз в неделю, а в остальное время фактически не замечали. Он принялся за чтение марсианских астрофизических трактатов в сыром переводе, обходя, если не нарушая, протоколы секретности. Единственное событие, выведшее его из новодостигнутого равновесия, — смерть Вана. Отразилось оно на Джейсоне тоже не вполне понятным образом.
— Ты понимаешь, что мы присутствуем при закате «Перигелиона»? — спросил его И-Ди.
И-Ди не преувеличивал. Кроме интерпретации данных от репликаторов, за «Перигелионом» как гражданским агентством уже мало что числилось. Началось реальное сворачивание предприятия, сокращение вспомогательного персонала. Техники оттягивались медленнее, перебегали в университеты и промышленные фирмы.
— Значит, быть по сему, — изрёк Джейсон, демонстрируя не то душевное равновесие, присущее Четвёртым, не то давно подавляемую неприязнь к отцу. — То, что от нас требовалось, мы совершили.
— И ты спокойно говоришь это мне?
— Я говорю то, во что верю.
— А то, что я посвятил свою жизнь созиданию того, что ты разрушаешь, не имеет никакого значения?
Джейсон чуть помедлил с ответом:
— В конечном счёте не имеет. Не имеет никакого значения.
— Джейсон, что с тобой происходит? Ты совершаешь ужасающую ошибку…
— Не думаю, что это ошибка.
— И ты должен нести за неё ответственность.
— Разумеется.
— Ты понимаешь, что в случае неудачи станешь козлом отпущения?
— Понимаю.
— Ты взойдёшь на костёр.
— Что поделаешь.
— Я не смогу тебя защитить.
— А когда ты мог?
В «Перигелион фаундейшн» я возвращался с Джейсоном в его машине, редкой германской марке с топливным элементом. Большинство производителей считали, что будущего, о котором стоит заботиться, у землян больше нет, и большинство водителей — я в их числе — нещадно жгли бензин и воздух. Мимо нас по левой полосе проносились трудящиеся граждане, спешащие добраться домой до наступления темноты.
Я сказал ему, что собираюсь оставить фирму и основать собственную практику.
Джейсон некоторое время помолчал, следя за дорогой, над которой в перспективе поднимались лужи миражей из раскалённого воздуха.
— Какой смысл, Тайлер? — спросил он, наконец. — «Перигелион» протянет ещё не один год, бюджет позволяет тебя держать. Могу тебя и частным образом принанять, если надо будет.
— Вот-вот, если надо будет. Во мне нет особой нужды. Я чувствую, что способен на большее.
— Скучно, что ли?
— Хочется и пользу приносить.
— Ты не чувствуешь себя полезным? Если бы не ты, сидеть бы мне сейчас в инвалидной коляске.
— При чём тут я? Это заслуга Вана. Я лишь шприцем работал, как медсестра.
— Не сказал бы. Ты провёл меня сквозь мучительные процедуры, поддерживал меня во всех отношениях. И я это ценю. Кроме того… Иной раз и словом перекинуться надо с кем-то, кто не стремится меня купить или продать.
— Брось, Джейс. Вспомни, когда мы последний раз беседовали.
— И если я одолел один медицинский кризис, то может случиться и другой.
— Нет, Джейс, ты теперь Четвёртый, врач тебе потребуется лишь через полсотни лет.
— И знаете об этом только ты да Кэрол. Ещё одна причина, по которой мне не хочется тебя отпускать. — Пауза. — Почему бы тебе самому не пройти эту процедуру? Перейдёшь в Четвёртые, получишь лишних полсотни лет, а то и больше.
Конечно, можно было бы. Но за эти пятьдесят лет гелиосфера распухающего Солнца проглотит Землю.
— Я хотел бы приносить пользу сейчас.
— Ты окончательно всё обдумал?
И-Ди сказал бы: «Оставайся. Твоя работа — следить за ним».
И-Ди много чего сказал бы.
— Окончательно.
Джейсон, держась обеими руками за баранку, всматривался в дорогу, и она его, судя по выражению его лица, не радовала.
— Что ж, мне остаётся лишь пожелать тебе удачи.
В день, когда я покидал «Перигелион фаундейшн», обслуживающий персонал устроил для меня прощальную вечеринку в одном из нечасто теперь используемых конференц-залов. Меня осыпали дождём сувенирной мелочи, характерной для таких участившихся в последнее время прощальных вечеринок: крохотный кактус в художественно оформленном горшочке из тёмной терракоты, кружка для кофе с лихим росчерком моего имени, белого металла медицинский значок-кадуцей, змеи которого слились в страстном поцелуе…