– Не проблема!
Они подхватили свои мешки и пошли на пристань. Там шло народное гуляние в честь прибытия разбойников. Команда Разина оказывала нуждающимся гуманитарную помощь. Бедным раздавали вещи, деньги, устраивали бесплатные обеды. Народ очень радовался: пел песни, кричал «ура» и прославлял великого атамана. Только несколько астраханцев из госадминистрации, обиженные отказом заклясть комара, жались в сторонке и ворчали:
– Вестимо, не жалко. Наворовали, теперь транжирят.
Степан Тимофеич сидел на троне. Рядом с ним стоял Пушкин. Он читал атаману новое стихотворение: «Осень наступила. Высохли цветы». Вдруг поэт перестал читать и обрадовался:
– Ба! Кого я вижу! Петуля вернулся!
– Ур-ра! – крикнул народ.
– Александр Сергеевич! – рванулась к памятнику Геракл.
– Катрин! Виктор! – Пушкин пожал ребятам руки.
– Ура! Ура! – откликнулась толпа.
– Молодцы, много наторговали, – похвалил Разин, глядя на мешки с золотом и серебром.
– Вот, Степан Тимофеич, Спиноза, а вот Геракл, – представил друзей бизнесмен.
– Очень приятно! – заулыбался Стенька и поцеловал Катьке руку. Президенту он поклонился до земли, а Спиноза кивнул ему оранжевым шлемом.
– Садитесь, что ли, – Разин трижды хлопнул в ладоши, и тут же принесли еще три трона. – В ногах правды нет.
– Какой вы красивый и сильный, – Геракл с уважением пощупала бицепс Стеньки Разина.
– Мерси за комплимент, – обрадовался атаман. – За доброе слово вот тебе подарок, – и накинул на плечи девочки норковую шубу.
Витя поправил очки.
– Для мужчины красота – не самое главное, – ревниво заметил он. – Степана Тимофеича, насколько мне известно, народ вообще не за красоту полюбил. Видишь ли, Катя, Разин поднял на борьбу со злыми эксплуататорами пять тысяч крестьян. Были там и вольные казаки. Люди с удовольствием шли к нему в отряды. Многие города и крепости добровольно сдавались атаману. Да что говорить – даже солдаты царской армии переходили на его сторону. – Спиноза перевёл дух, набрал в грудь побольше воздуха и продолжал: – Представь себе, Катя, что ни один из других предводителей крестьянских войн не был таким интеллектуалом и не знал столько языков.
– Верно говоришь! – Степан Тимофеич встал и расправил плечи. – До всего своим умом дошёл! Языки давались мне с трудом, но восемь из них я выучил. Вот спроси меня что-нибудь по-калмыцки, татарски, турецки или, скажем, по-персидски?
– Но… – смутился научный руководитель. – Я не знаю… Разве что английский… А впрочем… – он немного подумал и сказал на неизвестном Петуле языке: – Ким бурда чорбаджи?
– Я! – стукнул себя в грудь Разин. – Я здесь хозяин! Жалую тебе шубу со своего плеча!
И он с плеча сбросил на Спинозу шубу. Витьке она оказалась великовата: из неё торчала только верхушка оранжевого шлема.
– Мне тут стих сочинился, – с нескрываемой завистью сказал Пушкин. – Я пришёл к тебе с приветом. Рассказать, что солнце встало. Что оно каким-то светом по чему-то там затрепетало! – с выражением прочёл он и выжидательно посмотрел на атамана.
Разин смахнул непрошеную слезу.
– Хорошо сочиняешь, складно! В римфу! – и скинул с себя ещё одну шубу. – На, носи на здоровье!
Петуле, конечно, стало обидно, что он один остался без шубы. К тому же шкурки все распродал, и не из чего теперь будет шить, если вдруг нагрянет зима. Но виду он не подал. Просто поскрёб затылок.
Однако Разин про товарища своего не забыл.
– А тебе, Петуля, как ты есть такой же, как когда выбил мне зуб, шубу жалую особую. – Он залез под трон, вытащил оттуда чемодан и достал из него новую импортную дублёнку с ярлыком. – Носи и помни.
– С научной точки зрения, – голос Спинозы из-под шубы звучал глухо и неразборчиво, – Петуля за два дня перенёсся на несколько десятилетий вперёд. Такое бывает, Степан Тимофеевич. В современной науке это явление называется «синдром временной петли».
– Молодец, – атаман погладил Спинозу по шлему. – Я б тебе и шапку подарил, да у тебя своя есть. – Он снова обернулся к Бонифацию: – А что, друг Петуля, ты собираешься делать с этим золотом и серебром?
– Ну… – задумался Рюрикович.
– По-честному их делить нельзя, – решил Разин. – Это ж не награбленное, а чистая прибыль от торговли. Предлагаю, чтоб деньги не потерялись и не растратились попусту, надёжно поместить их в клад.
Он взял лопату и сказал:
– Пошли.
Путаясь в шубах, ребята с трудом тащили мешки. Они вышли из Астрахани, миновали ещё два-три города и попали в глухой тёмный лес.
– Вот заветный бугорок, – показал Разин. – Здесь никто не найдёт. Копай, ребята!
Все дружно взялись за работу и вырыли довольно большую яму. У одного лишь Александра Сергеича не было лопаты, и он просто отгребал землю шляпой-боливаром. Клад сложили в большие сундуки, которые случайно обнаружились в кустах, и зарыли.
– Место запомни, – посоветовал Петуле атаман. – Вот тут большая сосна с обломанным сучком, вот тут камень, там течёт Волга-мать, а над ней Настина гора. Рядом устье Большого Еруслана и город Саратов.
Когда они вернулись в Астрахань, было уже поздно, и над главной площадью звёздами рассыпался салют. Все снова сели на троны, и народ опять стал их приветствовать. Тут на коне приехал мужик в богатой одежде. Он слез с лошади и представился:
– Главный здешний воевода Прозоровский.
– Очень приятно, – вежливо сказала Катя, кутаясь в шубу.
– Ну, наконец-то! – обрадовался Разин. – Прозоровский, будь другом, напиши письмо русскому царю-батюшке. Привет передавай, а также скажи, что я царские лодки никогда не трогаю, потому как на них герб нарисован. Граблю только купеческие, без герба. И всё раздаю крестьянам. А теперь вот царскую землю покорил и хочу что-то с этого иметь.
– Я задарма ничего не делаю, – заупирался воевода. – Дашь мне одну ладью, сундук золота, сундук серебра, сукна заморского отрез, коня доброго и что-нибудь из оружия.
– Слова не услышишь, – Стенька хлопнул в ладоши, и всё тут же принесли, кроме ладьи. А конь сам пришёл.
Воевода даже спасибо не сказал. Он посмотрел на Петулю, на Пушкина, на Геракла со Спинозой и намекнул:
– Ты тут всем шубы раздариваешь, я тоже хочу.
Атаман поморщился:
– В принципе, мне не жалко. Но надо же совесть иметь. Смотри, у меня только одна и осталась. Последняя.
– Не обеднеешь! – нагло ответил воевода. – Ладно, шубу я себе в другом месте добуду. А письмо царю не напишу! – и он показал атаману кукиш.
Тут Разин скинул с себя меха, бросил в морду мужику этому и презрительно сплюнул:
– На тебе шубу, да смотри, чтобы не наделала она шуму.
– Какой тонкий дипломатический ход! – восхитился Спиноза.
– А вот угроз не надо! – Прозоровский надел шубу, сел на коня и собрался уезжать.
Но дорогу ему преградил народ.
– Отдай Разину шубу, душегуб! – кричали люди, размахивая рыбами и арбузами. – Что ж ты человека без зимнего оставляешь?
– А вот ещё ему! – и воевода показал атаману сразу два кукиша.
Этого оскорбления Разин не стерпел. Он схватил обидчика вместе с конём, быстро забрался с ним на сторожевую башню и занёс его над площадью…
– А народ того воеводу не любил, – донесся до Петули голос щуплого.
Бонифаций потряс головой. Ни Геракла, ни Спинозы рядом не было. Он торопливо похлопал себя по куртке: шкуры на месте. За кормой журчала вода. На левом берегу белели монастырские стены.
– Причаливай! – распорядился Разин.
Глава 5. Казанская Божья матерь
В Макарьевском монастыре били в набат. Отец Варлаам, услышав о прибытии Степана Разина, велел братии готовиться к осаде:
– Господь посылает нам испытание, – рек он. – Будем же тверды в вере, не пощадим живота своего, но не дадим разбойникам и ворам осквернить святую обитель. Так постоим же за правое дело, братья, а если надо – поляжем!
Монахи осенили себя крестным знамением и по приказу настоятеля стали сносить в потаённые места святые реликвии, чудотворные иконы и древние рукописи.
– Может, обойдётся, – говорили одни. – Казна-то у нас невелика… Увидит разбойник, что брать нечего, и уберётся восвояси.
– Как бы не так, – возражали другие. – Вор только в злобу войдёт, коли откупа не получит. Обитель разорит, а нас всех перебьёт. Что, забыли, как в Астрахани он воеводу с башни сбросил?
Отец Варлаам потайным ходом нескольких братьев отправил за подмогой в соседние монастыри, а сам, помолясь, вышел на переговоры с душегубом.
– Ну что, поп, – тряхнул Разин гривой смоляных волос, – не жалей мошны. Дай нам денег по-хорошему. На благое дело пойдут: нищим раздам. Вы тут жируете, чернецы, а люди с голоду пухнут. Не станешь мне противуречить, и я твоих иноков не обижу. С миром уйду. А иначе… – брови атамана сдвинулись.
Настоятель не торопился с ответом.
– Оставь Богу Богово, а кесарю – кесарево, – наконец сказал он. – Моя братия с хлеба на воду перебивается, но нищим сама помогает. Не больно разживёшься на наших медных грошах. А грех великий сотворишь. И не будет тебе за него прощения.
Усмехнулся Стенька:
– Не боюсь я суда людского, не побоюсь и Божьего. Ты мне проповедь не читай, не за этим я сюда пришел. Не прибедняйся, поп. Сам твою казну сочту. Среди меди и серебро, и золотишко найдётся.
– Что ж, чему быть – того не миновать, – вздохнул Варлаам. – Об одном только тебя прошу: повремени до утра. Нынче праздник наш храмовый, Святого Макария день. Всенощная у нас. Не грабь пока, дай братии помолиться, души свои очистить.
Долго молчал атаман. Наконец сказал:
– Ладно, поп. Будь по-твоему. Вас, монахов, не переделаешь. Твоего Христа вместе с разбойниками распяли. Подожду до утра. Но помни: мои ребята вокруг стоят. И мышь не пробежит. Так что хорошенько помолитесь напоследок.
Алые отблески костров играли на монастырских стенах. Сотня отборных казаков расположилась на ночлег вокруг святой обители. Не спали только дозорные. Степан Тимофеич тоже не смыкал глаз.