о природы, и волей. Любовь — главный атрибут Бога, совершенствование любого существа зависит от степени его причастности к ней; таким образом, любовь к Богу — главная цель человека. Высшее человеческое совершенство достигается не через познание, а через любовь, которая является первоисточником всякого блага. Предельная цель человека, его высшее благо есть любовь, проявляющаяся в повиновении божественным законам»[36] — так описывает Нечипуренко философию Крескаса, и, как увидит читатель, эта философия и в самом деле во многом перекликается с концепцией Спинозы.
Но книгу «Свет Господа» как раз и изучали в ешиве раввина Исаака Абоаба. Не исключено, что само название учебного заведения — «Торат Ор» («Учение Света») — было выбрано именно так, чтобы оно перекликалось с этим выдающимся трудом, а следовательно, Бенто Спиноза вполне мог там появляться.
Что касается того, что Спиноза, наряду с другим вольнодумцем — Хуаном Прадо, посещал и ешиву раввина Мортейры (чуть позже ее стали называть «академией»), то Ваз Диас усматривает доказательство этому в записках поэта и хрониста амстердамской еврейской общины Даниэля Леви, также известного под именем Мигель де Барриос.
«…В «Венце Торы» со дня его основания никогда не гас свет академической мысли, поддерживаемый трудами мудрого рабби Шауля Леви Мортейры, направлявшего немало своих интеллектуальных сил на защиту веры, против атеизма. Колючки, которые выросли на лугу неверия, он сжигал силой своей веры и ревностью за нее», — писал де Барриос.
Но «колючки» по-испански звучат как espinas, а луг — prados, и потому абсолютно понятно, на кого в данном случае намекает автор.
Однако на все эти доводы вполне можно выдвинуть и контрдоводы.
К примеру, если бы Спиноза и в самом деле регулярно посещал ешиву раввина Мортейры, он был бы куда более сведущим в Талмуде, а его знания талмудических трактатов, как уже говорилось, оставляли желать лучшего.
Что касается ешивы раввина Абоаба, то она была, напомним, создана за год или даже менее чем за год до отлучения Спинозы. Это слишком малый срок для того, чтобы изучить каббалу (впрочем, и ее Спиноза знал весьма поверхностно), а если учесть, что именно в это время он усиленно изучал светские науки и уже вращался в кругу новых друзей, то непонятно, когда же он мог найти время для посещения уроков в этой ешиве.
Рассуждая о ешиве раввина бен Исраэля, можно предположить, Спиноза мог ее посещать до 1651 или 1652 года — дальше у него появились другие дела.
Так что, думается, Спиноза продолжал изучать еврейские источники в порядке самообразования и делал это до конца жизни. После смерти в его домашней библиотеке нашли немало книг на иврите, включая вышедшие уже после его отлучения сочинения исследователей Торы Иосифа Соломона (Йосефа Шломо) Дельмедиго, Моше Кимхи, Менахема Реканати, а также «Лексикон Талмуда» и «Агада шель Песах» («Пасхальное сказание»). Эти книги, видимо, относились к числу любимых, так как стояли на одной полке рядом с изданиями Сервантеса, Франсиско де Кеведо и Хуана Переса де Монтальбана[37], свидетельствующими о безупречном литературном вкусе Спинозы.
Впрочем, мы несколько забегаем вперед, а между тем нам стоит вернуться в первую половину 1650-х годов, когда юный Спиноза оказался на перепутье.
Вне всякого сомнения, в те дни он еще чувствовал связь с собственным народом, и все, что относилось к иудаизму, было для него дорого и любимо. Но вместе с тем уже в этом возрасте его охватили жажда познания мира, желание найти ответы на многие вопросы, мучающие человечество, причем найти сейчас же, немедленно! Увы, ответы ученых раввинов, а затем и книги еврейских философов и мистиков, к которым он обращался, ответов на эти вопросы не давали или же эти ответы не казались ему достаточными.
Савелий Ковнер явно не без ассоциации с собственным жизненным опытом так характеризует душевные метания молодого Спинозы: «Внутренний мир его был нарушен; безусловная вера в авторитеты утрачена навсегда. Лучшие представители еврейской науки не удовлетворяли его; он жаждал истины, ему нужен был свет, и он нигде его не находил; за что ни брался он, во всем неудача. В этой умственной тревоге и лихорадочном напряжении он вспомнил о каббале, о которой говорили тогда с удивлением. Он ухватился за эту науку как за последнее убежище и предался ей со свойственным ему рвением и любознательностью; дух его уносился далеко, в недосягаемые сферы каббалистического умозрения, но он и на этот раз не был счастливее. Он старался выделить из скорлупы внутреннее ядро и, к своему величайшему изумлению, увидел, что скорлупа здесь самое главное. Несмотря на то что таинственная оболочка привлекала его все более и более, он все еще не терял надежды найти разгадку своим сомнениям. Однако же вправе ли он был ожидать этого от науки, которая непостижимое объясняет еще более непостижимым? Правда, иногда в этой тьме кромешной и показывалось ему что-то, словно блуждающий огонек или путеводный столб, но все это скоро исчезало бесследно и оставляло его в еще большем мраке.
Не нашедши удовлетворения в памятниках родного слова, он, естественно, должен был обратиться к литературе других народов»[38].
Вероятнее всего, в эти годы Спиноза уже увлеченно читал различную «еретическую» литературу. Почти все биографы убеждены, что немалое влияние на формирование его взглядов оказала вышедшая в 1655 году в Амстердаме книга гугенотского теолога, потомка крещеных евреев, Исаака Пейрера «Преадамиты», в которой критически переосмысливался текст Священного Писания. Пейрер утверждал, что не все человечество произошло от Адама и Евы — до них были созданы другие человеческие существа, принадлежащие к иным видам людей, а следовательно, далеко не всё человечество несет вину за первородный грех. Некоторые исследователи убеждены, что книга Пейрера стала первым толчком к переосмыслению Спинозой библейского текста.
Вне сомнения, Бенедикт Спиноза был одним из самых образованных людей своего времени; человеком, внимательно следившим за развитием не только философской и политической мысли, но и современного ему естествознания. Как уже говорилось, в «Талмуд — Торе» этому не учили, больше того — многие ревнители традиции считали такие знания ненужными и даже вредными для еврея.
В связи с этим возникает закономерный вопрос о том, когда и у кого именно Спиноза мог получить эти знания и в первую очередь овладеть латынью — официальным языком медицины, философии, права, да и по большому счету всех наук того времени. Тем самым языком, на котором, кстати, написаны и все сочинения самого Спинозы.
Большой загадки тут нет, и все биографы обычно опираются в исследовании этого периода жизни Спинозы на заключение немногословного Иоганна Колеруса: «Так как он высказывал большое желание изучить латинский язык, то ему взяли учителем одного немца. Для дальнейшего усовершенствования в этом языке он обратился к известному Франциску ван ден Энде, который занимался преподаванием его в Амстердаме, практикуя в то же время в качестве врача»[39].
Из этого отрывка многие делают выводы, что, скорее всего, Спиноза изъявил желание учить латинский язык еще при жизни отца и попросил взять ему в качестве учителя некоего студента, прибывшего в Амстердам из Германии.
Но если это так, то такая просьба должна была по меньшей мере озадачить Михаэля, который, по одним источникам, мечтал, чтобы сын стал великим раввином, а по другим — видел в нем продолжателя своего дела. Ни раввину, ни купцу латинский язык был не нужен. Обычно еврейские юноши начинали заниматься его изучением, если собирались дальше поступать в университет для изучения медицины. Впрочем, как уже было сказано, многие раввины знали латынь и греческий в совершенстве, прекрасно совмещая знание еврейских текстов с трудами греческих философов.
Скорее всего, Барух нанял себе учителя латыни сам, когда отец был уже тяжело болен, а он управлял делами и мог лично оплатить услуги репетитора. Вероятнее всего, это произошло в 1652 или 1653 году. В 1653-м или, в крайнем случае, 1654-м Спиноза уже получал уроки в доме ван ден Эндена. Это был поистине один из замечательных людей своего времени, ставший для Спинозы своего рода тем же, кем был Сократ для Платона, а потому на его личности и удивительной судьбе следует остановиться особо.
Франциск ван ден Энден родился в 1602 году в Антверпене. В 17 лет он стал членом ордена иезуитов, но спустя два года за некие грехи был с позором оттуда изгнан — по слухам, «за слишком большое влечение к женщинам», а точнее, за то, что был пойман в постели жены какого-то офицера. Но прежде чем это произошло, ван ден Энден успел основательно изучить теологию и философию в иезуитском колледже в Левене, а затем продолжил изучение древнеримской и древнегреческой литературы, а также стилистики и риторики в родном Антверпене. В 1629 году он стал готовить себя к карьере священника, но неожиданно вместо этого стал изучать врачевание и в итоге получил звание доктора медицины.
В 1653 году, когда, видимо, произошла первая встреча Спинозы и ван ден Эндена, последний по меркам своего времени был весьма пожилым, побитым жизнью человеком, обремененным большой семьей.
Его старшая дочь, носившая, как и жена, имя Клара Мария, родилась в 1643 году, и в том же году семья ван ден Эндена переехала в Амстердам. Здесь у супругов родились сначала близнецы Анна и Андриана Клементина, сын Якубос и дочь Марианна. Якубос и Андриана Клементина умерли еще в раннем детстве, и таким образом в семье остались только две дочери, заботы о которых тяжким бременем легли на плечи Франциска ван ден Эндена.
В 1640-х годах он попробовал открыть свою книжную лавку и магазин по продаже картин и других произведений искусства, но очень быстро обанкротился. Тогда в поисках средств существования он и открыл частную школу по подготовке молодых людей к поступлению в университет. Так как купцов и ремесленников, желавших видеть своих сыновей врачами, судьями или адвокатами и готовых платить за это немалые деньги, хватало, то школа поначалу процветала.