[55].
И уж, конечно, как опять-таки верно замечает Делёз, он искал этот повод отнюдь не для того, чтобы вступить в какое-либо новое, пусть даже самое либеральное сообщество своего времени. Нет, он уходил, чтобы создать собственную общину; для того, чтобы стать если и не мессией, то новым пророком человечества. Только этим мотивом, только сжигающим его изнутри чистейшим и благороднейшим пламенем честолюбия и жажды познания одновременно можно объяснить всю его последующую жизнь.
То, что Спиноза вполне мог и до, и после отлучения повернуть назад, свидетельствует история его близкого приятеля Хуана Прадо — того самого, в компании с которым Спинозу часто встречали в Амстердаме осведомители инквизиции капитан Мигель Перес де Мальтранила и монах Томас Рублес.
Не исключено, что на протяжении 1650-х годов Прадо был одним из самых близких друзей и единомышленников Спинозы, и потому на его фигуре стоит остановиться особо.
Хуан, он же Даниэль, Прадо родился в 1612 году в Андалусии, в семье марранов, в юности учился медицине в Толедском университете и в 1638 году получил диплом врача. В 1639 году он создал кружок марранов, взвешивавших возможность возвращения в иудаизм и желающих изучать Тору и Галаху. Естественно, на хвост Прадо сразу же села инквизиция, но при этом он ни разу не был арестован и допрошен — возможно потому, что был в то время личным врачом архиепископа Севильи. Однако в начале 1650-х годов Прадо почувствовал, что инквизиция собирается заняться им всерьез, и вместе с женой и детьми в 1654 году перебрался в Гамбург. Еще спустя год Прадо переехал в Амстердам, где объявил о своем возвращении в лоно иудаизма и стал посещать уроки в ешиве раввина Мортейры «Кетер Тора».
Вскоре он близко сошелся со Спинозой, стал сопровождать его в прогулках по городу, сиживать с ним в тавернах, где публично выражал сомнение в существовании Бога, добавляя, что если тот и существует, то нет никакой разницы, какую религию исповедовать — все они должны вести к спасению. Когда выяснилось, что Прадо излагал подобные взгляды еще в 1640-х годах, в период жизни в Испании, над ним, как и над Спинозой, нависла угроза отлучения.
Более того — отлучение, по всей вероятности, состоялось, но летом 1656 года, видимо, сразу после отлучения Спинозы Хуан Даниэль Прадо поднялся на кафедру синагоги и зачитал следующий текст:
«После того как я оступился и укрепился в дурных верованиях, открылась мне снова святость служения Всевышнему и существование Священной Торы Его. И вот поднялся я к этому Священному Ковчегу Завета[56] по указанию людей Правления и своему свободному желанию, и признаю перед Благословенным Господом и его Святой Торой, и перед этим святым собранием. И признаю я, что сбился с пути истинного и согрешил словами и делами против Святого да будет благословен Он и святой Торы его, и тем самым вызвал возмущения внутри этой святой общины. И обо всем этом я очень сожалею и прошу снисхождения и прощения у Всевышнего и Его Торы и у всего святого собрания этого, которое я пытался ввести в заблуждение. И я обещаю совершенно раскаяться во всех грехах, как обязали меня господа и наставники наши, и не возвращаться более на эти пути, и просить у Владыки Вселенной милости и милосердия для грешника и мира для всего народа Израиля».
Этого публичного покаяния оказалось достаточно, чтобы с Прадо сняли херем, хотя очень скоро он вернулся к своему прежнему мировоззрению, за что и был снова отлучен в 1658 году.
Но, как уже понял читатель, для Спинозы с его равнением на Джордано Бруно, а не на Галилео Галилея такое лицемерие и впрямь было неприемлемо.
Думается, именно упорствование Спинозы в том, что раввины квалифицировали как «преступное заблуждение», а также — и это главное — его нежелание отказаться от публичной пропаганды своих идей и стало решающим фактором в наложении на него херема.
И всё же, всё же, всё же…
Все вышесказанное не дает исчерпывающего ответа на вопрос, почему то, что прощалось другим, не было прощено Баруху Спинозе? Кроме того, согласно законам своего времени Спиноза мог уже после отлучения подать апелляцию на решение маамада как во внутренний суд общины, так и в городской суд Амстердама, но он почему-то не сделал ни того ни другого.
Но почему?! Только ли потому, что сам хотел этого отлучения или на то были другие причины?!
Большинство биографов Спинозы не дают ответа на этот вопрос, но все они сходятся во мнении, что суд и отлучение над ним были сугубо внутриеврейским делом, и потому не жалеют эпитетов в адрес раввинов и других представителей еврейской общины — они и «низкие», и «невежественные», и «фанатичные», и «мстительные» и т. п.
Но да будет позволено автору этих строк выдвинуть свою версию о том, кто именно стоял за отлучением Спинозы.
Чтобы найти ответ на этот вопрос, не стоит забывать, что либерализм кальвинистской церкви и городских властей Амстердама был весьма относительным. Они и в самом деле признавали свободу вероисповедания, но именно вероисповедания. Атеизм, высказывание малейшего сомнения в существовании Бога, святости Библии и правдивости Священной истории считались тягчайшим грехом, угрожающим общественным нравам.
Известно также, что картезианцы, последователи философии Декарта, а также коллегианты и представители других религиозных сект, образовавшихся от ремонстрантов и социниан, воспринимались кальвинистами как еретики и атеисты. На любой коллегии всегда присутствовали соглядатаи от кальвинистов, представлявшие потом своим патронам письменные доклады обо всем, что там происходило.
Разумеется, они не могли не заметить появления на этих коллегиях молодого еврея и не обратить внимания на то, какой интерес вызывают его выступления у слушателей, которые под его влиянием все дальше и дальше отходят от традиционного христианства.
Когда доклад о речах Спинозы лег на стол пасторов кальвинистской церкви, те, возмутившись, немедленно передали его руководству еврейской общины с требованием самого сурового наказания еретика.
И вот здесь самое время вспомнить, что евреи жили в Амстердаме относительно недавно, все еще на положении гостей, и под страхом лишения их права на жительство и изгнания им было категорически запрещено уговаривать христиан пройти гиюр, то есть принять иудаизм.
Это ограничение нисколько не беспокоило еврейскую общину, так как еврейская религия запрещает заниматься миссионерской деятельностью. Того, кто хочет присоединиться к еврейскому народу, следует не уговаривать, а, напротив, отговаривать от такого шага.
Но выступления Спинозы на собраниях коллегиантов были восприняты кальвинистской церковью именно как проповедь иудаизма, а значит, как нарушение условия проживания евреев в городе, и таким образом, опасность нависла над всей общиной.
Чтобы удостовериться в том, насколько справедливы выдвинутые против бывшего ученика его школы обвинения, раввин Мортейра и подослал к нему двух бывших одноклассников, в целом подтвердивших высказанные в его адрес христианами претензии.
После этого суд над Спинозой и его отлучение в случае отказа от дальнейшей публичной проповеди своих воззрений (то есть от общения с коллегиантами) стали неминуемы — раввинам надо было спасти свою паству от страшных обвинений и сохранить за евреями право жить в Амстердаме.
Для Спинозы же было немыслимо отречение не только от еретических высказываний, но и от своих новых друзей, ставших для него (вновь в данном случае трудно удержаться от аналогии с Иисусом) ближе любых родственников.
Таким образом, круг замкнулся.
То, что должно было по необходимости свершиться, неминуемо свершилось — в полном соответствии с его философией.
«Обряд отрешения Баруха от синагоги был совершен в 1656 году, — сообщает Савелий Ковнер. — Старик Исаак Абоаб, год тому назад возвратившийся из Бразилии, торжественно произнес анафему с кафедры португальской синагоги. Он читал ее при свете факелов и грозных заунывных звуках рога, которые навели панический страх на всех присутствующих. По окончании чтения раввин потушил факелы, как бы желая этим дать знак, что отселе осужденный предоставлен своему собственному разуму и лишен Божественного света религии и небесной благости»[57].
На самом деле мы не знаем, в какой атмосфере проходило отлучение Спинозы. Не исключено, что оно и в самом деле проходило при свете факелов и черных свечей, а также под звуки шофара (бараньего рога, в который у евреев принято трубить в честь особо важных событий). Но вполне возможно, что было решено обойтись и без всей той высокой, несколько театральной символики, которая использовалась, скажем, при отлучении Уриэля Акосты.
Доподлинно известно лишь то, что отлучение и в самом деле состоялось 27 июля 1656 года в главной португальской синагоге Амстердама. Текст херема зачитывал раввин Исаак Абоаб, но Спиноза лично на церемонии не присутствовал.
Сам текст наложенного на Спинозу херема стал полностью известен только в 1862 году. Этот документ до сих пор не может не поражать своей уникальностью любого, кто хотя бы поверхностно знаком с иудаизмом и еврейской историей, и потому заслуживает того, чтобы на этих страницах был приведен полностью.
«Члены правления, Маамада, объявляют, что давно уже известясь о безбожии и скверных мнениях и поступках Баруха де Эспинозы и неоднократно пытавшись отклонить его с дурных путей различными средствами и уговорами. Но так как всё это ни к чему не привело, а, напротив того, с каждым днем приходили все новые и новые сведения об ужасной ереси, исповедуемой и проповедуемой им, и об ужасных поступках, им совершаемых, и так как всё это было удостоверено показаниями свидетелей, которые изложили и подтвердили все обвинения в присутствии означенного Эспинозы, достат