тысячи гульденов (весьма солидная по тем временам сумма, на которую можно было безбедно существовать два, а то и три года), но Спиноза отклонил этот щедрый дар, «отговариваясь тем, что он решительно ни в чем не нуждается и что такая крупная сумма денег, попав в его руки, неизбежно отвлекла бы его от занятий».
Триста флоринов, получаемые в качестве ежегодной ренты от покойного де Вриса, а также деньги, получаемые за отшлифованные стекла (навряд ли они превышали ренту), составляли все доходы Спинозы. Но, судя по всему, он и не желал большего, самой своей жизнью подавая пример того, что подлинно духовный человек, а тем более философ, должен пренебрежительно относиться к деньгам и материальным благам, получая наслаждение от новых знаний, прочтения новых книг, обсуждения их с друзьями.
Надо заметить, что это его убеждение, подкрепленное личным примером, оказало огромное влияние на представление о том, каким должен быть подлинно интеллигентный человек, и о том, как он (скажем так, несколько брезгливо) должен относиться к деньгам, — в особенности на русскую и еврейскую интеллигенцию…
И Колерус, и Лукас особо подчеркивают его бескорыстие, скромность и воздержание от любых излишеств и роскоши, бывшие, по их словам, неотъемлемой чертой личности Спинозы.
«Его самого не прельщали богатства и нисколько не страшили тяжкие последствия бедности, добродетель возвысила его над всеми подобными вещами; и хоть милости фортуны нечасто выпадали на его долю, он никогда не роптал и не выпрашивал их у нее. Будь судьба к нему благосклоннее, она лучше вознаградила бы его дух всем тем, что дается людям великим. Он оставался бескорыстным и в крайней нужде, делясь тем малым, что имел от щедрот друзей, и столь же великодушным, как если бы он жил в роскоши. Услышав, что человек, задолжавший ему двести флоринов, разорился, он ничуть не взволновался. «Мне нужно урезать обычные расходы на стол, — сказал он с улыбкой, — чтобы возместить эту небольшую утрату, — прибавив: — такой ценой и покупается стойкость». Я не выдаю этот поступок за нечто блистательное. Поскольку, однако, ни в чем так не сказывается гений, как в подобных вот мелочах, я не мог пренебречь упоминанием о том [случае]», — утверждает Лукас.
«Трудно представить себе, до чего он был в это время воздержен и экономен. Однако причиной этого отнюдь не следует считать крайнюю бедность: стоило ему захотеть, и он мог бы издерживать на себя гораздо более, ибо немалое число лиц предлагали ему со своей стороны денежные вспомоществования и вообще всяческую поддержку. Но он был воздержан и нетребователен от природы и не хотел прослыть человеком, способным хоть раз воспользоваться средствами других. Все сказанное мною о его воздержанности и экономности может быть удостоверено многими счетами, найденными в оставленных им бумагах. Мы видим из них, что он мог прожить целый день молочным супом, заправленным одним только маслом и обходившимся ему в три су, и кружкой пива в полтора су. А то, бывало, он не ел ничего, кроме каши с изюмом и маслом, что стоило ему четыре с половиной су. Из этих же счетов видно, что он довольствовался в течение месяца всего какими-нибудь двумя полукружками вина. И хотя он часто получал приглашения к обеду, однако предпочитал свою собственную скудную пищу вкусным обедам за счет других.
Таким-то образом он проводил у своего последнего хозяина остававшиеся ему пять с половиной лет жизни. Он тщательно подводил свои счета через каждые три месяца, чтобы не истратить в течение года ни более, ни менее того, что значилось в его годичной смете. И бывало иногда, что в разговоре с соседями по квартире он сравнивал себя со змеей, держащей в зубах конец собственного хвоста, желая этим сказать, что едва мог сводить концы с концами», — вторит ему Колерус.
Автор этой книги, будучи евреем, думается, прочитывает вышеприведенные строки Колеруса несколько иначе, чем читатель, принадлежащий к какой-либо другой национальности или вероисповеданию.
Не свидетельствует ли отказ Спинозы от приглашений на обед, а также сам его рацион о том, что, не раз заявляя о бессмысленности соблюдения всех ритуалов и заповедей Библии, сам он до конца жизни все же соблюдал или старался соблюдать кашрут — то есть диетарные ограничения иудаизма.
Во всяком случае, в рассказе Колеруса о том, чем имел обыкновение питаться Спиноза, нет ни одного некошерного, запрещенного евреям вида пищи. Сомнения могут возникнуть разве что по поводу вина, но в те годы достать в том же Амстердаме кошерное вино было совсем несложно.
Но если это и в самом деле так, то не означает ли это, что отрицая «личностного» Бога и понимания Его сущности всеми тремя авраамическими религиями, Спиноза, не афишируя это, все же придерживался некоторых так называемых ритуальных заповедей — по принципу «а вдруг это все же правда?»?! Или следование кашруту было для него просто неким символом, знаком, не дающим ему забыть о своем еврейском происхождении?..
Впрочем, если учесть, что по переезде в Гаагу он некоторое время жил у какой-то вдовы на полном пансионе, то есть питался приготовленной ею пищей, то не исключено, что предположение о том, что Спиноза соблюдал заповеди кашрута, — не более чем досужие домыслы автора.
Если уж мы заговорили о личности Спинозы, то нельзя не отметить, что и Колерус, и Лукас пишут, с одной стороны, о его необычайной харизматичности, благодаря которой многие, в том числе и очень влиятельные и богатые люди, мгновенно подпадали под его влияние и начинали с восхищением ловить каждое его слово. С другой — они обращают внимание на то, что он всегда был внимателен и доброжелателен в общении с теми, у кого снимал комнаты, и старался никогда никому не быть в тягость.
По заведенному им распорядку Спиноза первую половину дня обычно шлифовал, отдавая остаток дня и ночь чтению и работе над своими трактатами. Иногда он так погружался в работу, что по нескольку дней, а то и недель не выходил из своей комнаты.
О том, что Спиноза часто работает ночами напролет, его соседи знали по свету свечей, струящемуся из его окна. Некоторые исследователи считают, что именно пристрастие Спинозы к работе по ночам и породило легенду о том, что «Богословско-политический трактат» ему надиктовал сам дьявол.
Но вот о том, чем Спиноза занимал себя в часы отдыха, Колерус пишет следующее:
«Когда же ему случалось почувствовать утомление от своих философских размышлений, он спускался отдохнуть в обществе своих хозяев и беседовал с ними о вещах самых обыкновенных и даже о пустяках. Иногда он позволял себе также в виде маленького развлечения выкурить трубку табаку или же, когда он желал дать своему уму более продолжительный отдых, он ловил и стравливал нескольких пауков или бросал в паутину мух; и наблюдение за борьбой насекомых доставляло ему такое удовольствие, что, глядя на это, он разражался громким смехом. Он рассматривал также под микроскопом различные части мельчайших насекомых, и это давало ему материал для выводов, которые, как ему казалось, вполне согласовывались с другими его открытиями».
По поводу микроскопа все понятно — Спиноза, как уже говорилось, живо интересовался всеми последними достижениями естествознания и пытался сам ставить какие-то эксперименты. Но вот получение удовольствия от зрелища битвы пауков или от того, как паук пожирает брошенную ему в паутину муху, — это, согласитесь, весьма странное развлечение для человека, считающегося светочем философии, самим воплощением духовности и рационализма.
Чтобы понять, какие психологические мотивы могли стоять за любимым развлечением Спинозы, какие черты личности оно высвечивает, автор отправил вышеприведенную цитату из Колеруса известному израильскому психоаналитику доктору Елене Шпигнер и попросил ее прокомментировать, что она думает о человеке, развлекающемся таким образом.
Госпожа Шпигнер ответила, что ей бы хотелось получить больше информации о детстве незнакомого ей любителя бросать в паутину мух, его сексуальных склонностях и вообще было бы неплохо поговорить с ним лично. Я написал, что это, увы, уже невозможно, так как человек, о котором идет речь, мертв, на что доктор Шпигнер заметила, что в таком случае мы пускаемся в область чистых спекуляций.
Когда же автор этих строк заверил госпожу Шпигнер, что с удовольствием выслушает любую, пусть и самую спекулятивную версию по данному поводу, то получил по электронной почте следующий ответ:
«Паук в юнгианской психологии часто ассоциируется с архетипом Великой Матери. То есть сложной системы матриархальных хаотических сил, основная задача которых не допустить свободное развитие и сепарацию всего, что находится в их сетях. Для сравнения: так поступают мамы, которые посвящают жизнь детям и оставляют их там же, где они, и такими же, как они, не позволяя даже узнать, что есть иной мир, построенный иначе, чем паутина…
Человек, которому нравится наблюдать безоговорочную победу Великой Матери над загнанным в безысходную ситуацию свободным существом, скорее всего, психологически компенсирует ощущение своей собственной беспомощности, страдания (высасывание мухи) и духовную смерть в паутине той среды (коллектива, культуры, семьи, идеологии и т. п.), из которой он не сумел выбраться. Мазохистское невротическое бесконечное переживание своего страдания и смерти.
С другой стороны — компенсация агрессии очень сильной, которую, как видно, он был не в состоянии проявить по отношению к «паутине» в жизни. Человек не может вырваться, не может дать возможность развития своему потенциалу. Для любого развития нужна агрессия… Этот человек спроецировал свою вытесненную агрессию на паука. Он наделил его (поймал, загнал в банку и даже подкинул ему жертву) безграничной властью и возможностью проявления высочайшей агрессии — убийства».
Звучит страшновато, не правда ли?
Но что, если догадка известного израильского психоаналитика, давшего характеристику Спинозе «вслепую», хоть в чем-то верна? Что если и в самом деле он был тайно одержим жаждой власти над всем человечеством? О, разумеется, не физической, не политической, а совершенно другой и куда большей — власти над душами и умами людей?! Власти почти Божественной.