ольшое уважение к моему предшественнику, пастору Кордесу, мужу ученому, доброму и известному своей примерной жизнью. Спиноза всегда отзывался с нем с большою похвалою; иногда он даже ходил слушать его проповеди, в которых он особенно ценил ученые толкования Св. Писания и умение извлечь из него солидные и поучительные выводы. Он уговаривал также своего хозяина и всех его домашних никогда не пропускать ни одной проповеди такого искусного человека»[216].
Думается, читатель уже задался вопросом о том, как настоятельные советы Спинозы ходить в церковь и слушать проповеди пастора сочетались с его убеждением, что молитвы, ритуалы и любые внешние проявления религиозности совершенно излишни? Но тут стоит вспомнить, что Спиноза не раз подчеркивал, что они совершенно излишни для «философа», то есть для того, кто придерживается норм морали исключительно из любви к Богу, не из страха перед Его наказанием. Молитвы же и обряды он оставлял для обычных людей, homo vulgaris, каковыми в его глазах и были ван дер Спики.
Но, по мнению многих авторов, в глазах супруги ван дер Спика Спиноза со своим аскетическим образом жизни, со своим внушающим даже не уважение, а благоговение поведением был едва ли не святым. И именно этим объясняется следующий разговор молодой женщины со Спинозой, который приводит все тот же Колерус:
«Однажды хозяйка его обратилась к нему с вопросом: может ли она, по его мнению, спастись, принадлежа к исповедуемой ею религии? На что он отвечал ей: «Ваша религия хороша, вы не должны ни искать другой, ни сомневаться в своем спасении, если только вы не будете довольствоваться внешней набожностью, но будете в то же время вести кроткую и мирную жизнь»[217].
И это уже — ответ Спинозы, не видевшего, как он подчеркивал в «Богословско-политическом трактате», никакой особой разницы между различными религиями и считавшего добродетель подлинным служением Богу.
В те дни, как и во все другие, Спиноза часто бывал в Амстердаме.
Стивен Надлер предполагает, что он вполне мог получить приглашение на свадьбу дочери своего учителя латыни Марии ван ден Энден и Дирка Керкинка, которая состоялась в Амстердаме 27 февраля 1671 года. Приглашение на бракосочетание Марии, единственной женщины, в которую Спиноза, по его собственному признанию, был в молодости влюблен, вероятнее всего, исходило от ее жениха. К этому времени Керкинк сделал блестящую карьеру врача и ученого, был личным врачом Людовика XIV и, видимо, все эти годы поддерживал отношения со Спинозой. Во всяком случае, в его библиотеке были две книги Керкинка по анатомии — вероятнее всего, подаренные самим автором.
Что мог почувствовать Спиноза, узнав о свадьбе Марии и Дирка, мы не знаем, как не знаем и того, был ли он в числе ее гостей. Но в 1670–1671 годах Спиноза обычно появлялся в Амстердаме по вторникам, где с пяти до восьми вечера проходили собрания кружка интеллектуалов, созданного Людовиком Мейером.
Мейера в 1669 году то ли за вольнодумство, то ли просто из-за конфликта с членами управленческого совета отстранили от должности директора Амстердамского театра, и он мечтал в отместку создать собственное театральное общество.
На созываемых Мейером собраниях обсуждались все литературные новинки, велись споры по теории драматургии, зачитывались переводы новых пьес испанских и французских авторов и, прежде всего, разумеется, Мольера, который к тому времени уже написал свои лучшие произведения. В начале этой книги мы уже говорили, что в молодости Спиноза любил театр, часто ходил на спектакли и сам увлеченно участвовал в постановках домашнего театра ван ден Эндена.
Но присутствуя на заседаниях кружка Мейера, он обнаружил, что за прошедшие годы не то чтобы совершенно охладел к театру и литературе, но философия интересует его гораздо больше, и потому попытался вместе с Риувертсом возродить кружок любителей философии.
Впрочем, оба кружка, понятное дело, пересекались, и почти у всех его участников была копия чернового варианта «Этики», к обсуждению которой они непрестанно возвращались. Оба кружка были, увы, невелики. Де Врис, Баллинг, братья Курбах были уже в могилах. Оставались Мейер, Риувертс, Боуместер, Йеллес да еще трое-четверо старых друзей, но им было хорошо вместе.
Однако наступивший 1672 год внес свои коррективы в эту размеренную жизнь.
Велик и страшен был для Голландии 1672 год от Рождества Христова. Он так официально и вошел в историю этой страны как «Год бедствий».
Франция, недавний союзник в войнах с Испанией и Англией, предъявила свои претензии на территорию Республики Соединенных провинций Нидерландов. Причем король Людовик XIV перед тем, как приступить к открытым военным действиям, провел тщательную дипломатическую подготовку. Он заключил тайные союзы с Англией и Швецией, с Кельном и Мюнстером, после чего маленькая Голландия оказалась в кольце врагов. Еще в конце 1660-х он нанес по республике тяжелый экономический удар — резко увеличил пошлины на все ввозимые во Францию товары голландского производства, прекрасно зная, что его королевство является главным их потребителем.
Великий пенсионарий Ян де Витт в этой ситуации пытался предпринимать ответные дипломатические маневры, но они лишь на несколько лет отодвинули начало боевых действий.
Историки, разумеется, по-разному объясняют поводы и причины той войны.
Одни иначе как вероломной политику Людовика XIV не называют. Другие напоминают, что за 200 лет до того часть Голландии находилась под французской короной и претензии Людовика, по меньшей мере отчасти, были законны. Да и с географической и стратегической точек зрения было «правильнее», чтобы граница королевства проходила по Рейну. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов религиозный, идеологический и личностный фактор. Из Голландии во Францию просачивались протестантская ересь и республиканские идеи, а голландские карикатуристы и памфлетисты соревновались в остроумии по поводу Людовика XIV и нередко доводили его этим до бешенства.
Но, вне сомнения, это было одно из первых в новой истории противостояние республики и монархии, демократии и абсолютизма. В мае 1672 года огромная французская армия вторглась на территорию Голландии и стала завоевывать город за городом — Эммерих, Вейзель, Ринберг. 23 июня пал Утрехт.
На фоне тяжелых военных поражений и без того не очень большая популярность де Витта и его правительства стала стремительно падать.
Масло в огонь народного недовольства подливала нидерландская пресса, которой именно де Витт предоставил невиданную до того свободу. Газетные публицисты обвиняли его в неспособности организовать достойное сопротивление французам, в разбазаривании и присвоении общественных средств, а затем, наконец, и в тайном сговоре с врагом.
Все это до крайности озлобило широкие массы обывателей против Яна де Витта и одновременно повысило популярность Вильгельма Оранского. Всем начало казаться, что достаточно назначить его на пост главнокомандующего голландской армией и штатгальтера (что-то среднее между диктатором и президентом) — и нация будет спасена.
На фоне этих настроений в ночь на 21 июня четверо молодых людей напали на вышедшего из здания парламента де Витта и попытались заколоть его ножами. Лишь один из нападавших был задержан и спустя шесть дней казнен. Трое других остались безнаказанными. К счастью, раны оказались не смертельными, и де Витт быстро пошел на поправку. Но остановить начавшийся политический обвал он был уже не в состоянии.
4 августа 1672 года Ян де Витт сложил с себя обязанности великого пенсионария. Вильгельм Оранский стал под ликование толпы штатгальтером и фактически единовластным правителем страны. Однако вместо того, чтобы заняться борьбой с внешним врагом, то есть с французами, штатгальтер начал расправляться со сторонниками де Витта, объявив их «врагами республики» (ведь Голландия оставалась республикой!).
Одним из первых таких «врагов народа», обвиненных в государственной измене и шпионаже, стал брат Яна де Витта — Корнелиус. Несмотря на примененные к нему пытки, Корнелиус де Витт так и не признал себя виновным в предъявленных ему ложных обвинениях и в результате был оправдан судом. Тем не менее его приговорили к ссылке.
20 августа Корнелиус должен был выйти из тюрьмы. Зная, что брат крайне ослаблен пытками, Ян де Витт направился в тюрьму, чтобы его встретить.
Все дальнейшее представляет собой чудовищную фантасмагорию и одну из самых страшных и позорных страниц в истории Европы. Выяснив, что оба брата де Витт находятся в городской тюрьме Гааги, толпа вооруженных пистолетами и ножами подвыпивших горожан двинулась к ее зданию. Узнав об этом, братья решили не выходить из тюрьмы, а укрылись в одной из ее камер.
И вот тут произошло нечто странное: стоявшие относительно неподалеку, у здания парламента гвардейцы ничего не сделали, чтобы навести порядок и утихомирить толпу, а охрана тюрьмы… покинула свои посты. Многие историки убеждены, что все это, включая приступ «народного гнева», было не случайным, а тщательно срежиссировано по указанию Вильгельма Оранского.
Когда толпа ворвалась в камеру, где укрылись братья де Витт, Корнелиус лежал на кровати и читал Расина. Рядом с ним сидел Ян и читал Библию.
Сначала братьев хотели повесить, но пока их тащили к виселице, то то ли застрелили, то ли забили до смерти — до сих пор это покрыто мраком. Увидев, что Корнелиус и Ян де Витт мертвы, озверевшая толпа сначала вскрыла ножами их тела и вытащила внутренние органы. Затем погромщики стали расчленять трупы братьев. Части их тел продавались по частям и тут же съедались покупателями. В конце концов от братьев остались только кости, которые и были выставлены на всеобщее обозрение.
Оказалось, что от просвещенного XVII века до первобытной дикости и каннибализма так называемого «человека разумного» все еще отделяет только один шаг, и этот шаг он может проделать в любой момент.