. Спиноза относился к сомнению и ошибке так же, как неоплатоники, считая их следствием нашего непонимания или недостаточного понимания истины (которая является единственной реальностью). Это утверждение не более состоятельно, чем заявление о геометрической неоспоримости его философии. (Спиноза этого знать не мог, но в неевклидовой геометрии, которая описывает криволинейные поверхности, сумма углов треугольника не обязательно равна двум прямым углам.)
По мнению Спинозы, «стремление к самосохранению есть первое и единственное основание добродетели». Но если самосохранение первично, то как объяснить самоубийство? Рассуждая о самоубийце, Спиноза пишет, что «скрытые внешние причины таким образом… действуют на его тело, что оно принимает новую природу, противоположную первой». Другими словами, самоубийство противоречит человеческой природе, и самоубийца поступает не как человек, а как другое существо. Данное утверждение, как и теорию сомнений, вряд ли можно назвать верным. Однако это все мелкие недостатки системы, отличающейся необычайной мудростью и проницательностью. И действительно, глубина рассуждений Спинозы (и отсутствие грубых ошибок) выглядит еще более удивительно в свете того, что он настаивал на применении принципов геометрии во всех обстоятельствах: «Я буду рассматривать человеческие действия и влечения точно так же, как если бы вопрос шел о линиях, поверхностях и телах»[8].
Придерживаясь такого подхода, Спиноза сам, похоже, приобрел несколько отстраненный взгляд на мир, населенный обычными людьми. По свидетельству современника, «он как будто полностью ушел в себя, всегда одинокий, погруженный в размышления». И действительно, Спиноза иногда «три месяца подряд не выходил из дома». (Хотя всякий, кто знаком с серой и холодной голландской зимой или внимательно разглядывал голландские картины XVII в. со скованными льдом каналами, может сказать, что такое поведение не так уж эксцентрично.) Спиноза был всецело поглощен своей работой, а развлечений у него было мало, и обычными их не назовешь. Как писал один из первых его биографов: «Он собирал пауков и устраивал между ними бои», с помощью увеличительного стекла «ловил мух, помещал их в паутину и наблюдал с великим удовольствием за следовавшей после этого борьбой, иногда громко смеясь». В письме к другу Спиноза заявлял: «Многое из того, что, встречаясь в людях, вызывает презрение и отвращение, в животных кажется нам достойным удивления»[9]. Похоже, мудрость Спинозы, касающаяся человеческой природы, ограничивалась его философией.
Однако философия, несмотря на этимологию этого термина, не занимается любовью к мудрости. Философия – серьезное дело и, как любое подобное занятие, требует уничтожения оппонентов. Как только появилось философское учение Спинозы, каждый уважающий себя философ ринулся в бой. К сожалению, вся система Спинозы опирается на исходные определения как на фундамент. Если вы опровергнете определение субстанции, данное Спинозой, тогда все рухнет. Если нет субстанции, значит, нет вселенной. Как же Спиноза определяет субстанцию?
Определение. Под СУБСТАНЦИЕЙ (substantia) я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, то есть то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться[10].
Ожидать, что философы согласятся даже с таким простым положением (хотя и мастерски сформулированным), со стороны Спинозы было бы наивно. Однако опубликование «Этики» могло бы только осложнить дело. Утверждение, что Бог – просто детерминистская вселенная, равносильно отрицанию трансцендентности Бога. Кроме того, это лишает Бога личности (вместе с его знаменитым гневом), а также свободной воли, возможности выбирать, подчиняться собственным законам (природным, научным и т. д.) или нет (чудеса, деяния Господа и т. п.). В представлении Спинозы мы можем любить Бога сколь угодно сильно, но не вправе рассчитывать на ответную любовь. Это лишает многих людей возможности чувствовать себя любимыми, и они сталкиваются с тем, что их благочестие никак не вознаграждается. Признавая все вещи одинаково священными, Спиноза спровоцировал бы грандиозный скандал.
К счастью, Спиноза осознавал эту опасность, и «Этика» была опубликована только после его смерти. При жизни Спинозы она распространялась тайно, среди друзей-философов. Один из них, который также жил в Рейнсбурге, действовал не столь осмотрительно, и его судьба послужила предостережением Спинозе. Когда Адриан Курбах опубликовал свою книгу «Свет во тьме», в которой содержалась критика современной религиозной и медицинской практики, а также господствующей морали, его привлекли к суду. Обвинитель потребовал конфисковать его имущество, отрезать ему большой палец правой руки, проколоть язык раскаленной докрасна кочергой и упрятать в тюрьму на тридцать лет. Вероятно, Курбах испытал огромное облегчение, когда его приговорили всего лишь к штрафу в 6000 флоринов, десяти годам каторжных работ и последующей ссылке. Это иллюстрирует, какие беды могло навлечь на человека распространение запрещенных идей даже в либеральной Голландии (терпимость в которой не знала себе равных не только в Европе, но и во всем мире, за исключением Южных морей и пиратских королевств Вест-Индии). На суде Курбаха спрашивали, не попал ли он под влияние идей Спинозы – это обвинение подсудимый отрицал (хотя неизвестно – из профессиональной гордости или достойной уважения порядочности). Спиноза видел, откуда дует ветер.
В 1663 г. Спиноза переехал в Ворбург, пригород Гааги, и прожил в этом городе до конца жизни. В письме, написанном пару лет спустя, он единственный раз упоминает о себе. (Другие упоминания, в том числе о том, что люди ведут себя как насекомые, и о страданиях ревнивца, не имели цели излить душу. Это была философия, или голос философа, доносящийся из его уединения.) В письме к своему другу-врачу Спиноза рассказывает, как безуспешно пытался излечиться от лихорадки с помощью кровопускания (предположительно пиявок, распространенного медицинского средства той эпохи). Он пишет, что с нетерпением ждет от друга снадобье из красных роз, а также сообщает, как наконец справился с приступом лихорадки: «…Благодаря строгой диете я ее наконец прогнал и отправил к черту. Куда она пошла, я не знаю, но я забочусь о том, чтобы она сюда не возвратилась»[11]. Несмотря на эту шутку (уникальный пример юмора в произведениях Спинозы), он, судя по всему, был всерьез обеспокоен своим состоянием. Похоже, он был слаб здоровьем и вечно страдал от какого-нибудь легкого недомогания, которое могло бы стать предметом зависти ипохондрика Декарта (уже пятнадцать лет пребывавшего в ином мире).
Спиноза вел очень простую жизнь, довольствуясь всего одной комнатой. Там он не только спал и писал, но и, скорее всего, часто занимался полировкой линз. Не требуется богатого воображения, чтобы представить стопки бумаг и раскрытые книги, подернутые тонким слоем стеклянной пыли. Возможно также, что в комнате имелось решетчатое окошко, из которого открывался вид на картофельные поля и каналы под мрачным серым небом. (Кроме того, оно могло быть источником мух для живущих у него пауков.)
По свидетельству одного из источников, нередко Спиноза «за весь день съедал лишь кусок вымоченного в молоке хлеба с маслом и выпивал кружку пива». В другой день его пища состояла из «жидкой каши с изюмом и маслом». Тот же источник сообщает, что в месяц Спиноза выпивал всего две полпинты вина – в Голландии того времени это считалось героическим воздержанием. Тем не менее высказывалось предположение, что и это он делал ради укрепления здоровья. По словам современников, Спиноза говорил, что «просто сводит концы с концами, как змея, держащая в зубах свой хвост».
Теперь, когда ему уже исполнилось тридцать, Спиноза утратил юношеское высокомерие. Обычно эту перемену приписывают расцвету его гения, хотя в большинстве случаев подобная гениальность приводит к противоположному результату (мания величия и солипсизм – обычные спутники этого состояния, для которого характерны неконтролируемые вспышки гнева). На самом деле причина утраты Спинозой высокомерия может заключаться в медленном, но неизбежном осознании того факта, что великой философии, созданию которой он посвятил всего себя, не суждено получить широкого распространения при его жизни. Надежда на публикацию работ постепенно угасала. Мучительное унижение способно уничтожить любую гордость.
При всем при том Спиноза испытывал потребность объясниться: продемонстрировать всему миру, и особенно своим религиозным оппонентам, что его философия не является несовместимой с традиционной верой в Бога. Поэтому по завершении «Этики» он приступил к новой работе под названием «Богословско-политический трактат», которая была посвящена вопросам богословия и политики. Трактат Спинозы довольно необычен – смесь политической теории и комментариев к Библии. Он рассказывал друзьям, что пытается подготовить почву для публикации «Этики», демонстрируя, что «свобода суждения… может быть допущена без вреда благочестию и спокойствию государства». Возможно, Спиноза был величайшим философом-рационалистом, но в данном случае сложно утверждать, что его аргументация рациональна. Безликий пантеистический Бог Спинозы не имеет ничего общего с библейским Иеговой, а теория о том, что мы вредим себе, когда причиняем вред другим, противоречила господствующим религиозным взглядам (в отношении еретиков и неверующих), а также политическим и нравственным установкам той эпохи (в отношении практически всех людей). А его утверждение, что описанные в Библии чудеса являются просто природными явлениями, суть которых сознательно искажалась в целях религиозной пропаганды, вряд ли могло вызвать восторженные отклики в кругах церковников.
Как бы то ни было, в политической теории Спинозы есть чрезвычайно интересные (и удивительно современные) аспекты. Его идеи во многом стали ответом английскому философу Томасу Гоббсу, чья новаторская работа «Левиафан» вышла в свет двадцатью годами ранее, в 1651 г. В «Левиафане» Гоббс высказал пессимистическую мысль, что без государства «жизнь человека оди