Зураб Торадзе выключил аппарат, осторожно извлек пленку, вернул ее молодому коллеге, одобрительно кивнул ему и дружески похлопал по плечу.
Врач в очках повернулся и скоро скрылся за дверью.
Зураб Торадзе нажал кнопку дистанционного управления — тяжелая железная дверь медленно опустилась.
Избалованная вниманием русоволосая девушка обиделась. Она поняла, что очкастый эскулап просто-напросто не заметил ее. А если и заметил, то отнесся как к пустому месту.
Зураб Торадзе вернулся к своему креслу и выразительно посмотрел на журналистку, словно давая понять, что он очень занят, а посему — что ее еще интересует?
— В городе ходят слухи, что вы уже можете пересаживать мозг и людям. Это правда?
— Возможно, что будет правдой, — засмеялся главврач.
— Кому-нибудь пересаживали? — Девушка не могла скрыть любопытства.
— Нет, пересадить мозг не так-то просто. Мы достигли только того, что способны заменять отдельные участки поврежденного травмой мозга.
— Вы не могли бы привести конкретные примеры?
— Это исключено. Больные, исцеленные трансплантацией части мозга, не желают предавать свое имя гласности. Я могу объяснить вам только идею и механизм операции.
— Я слушаю! — Девушка приготовилась записывать
— В области пересадки различных человеческих органов медицина, несомненно, продвинулась очень далеко, и все же возможность распространения этого метода на ткани головного мозга остается для многих сферой фантазии. Однако достижения в нейрохирургии последних пяти лет позволяют нам пересаживать мозговую ткань. Это приобретает исключительное научное значение, поскольку способность регенерации нервной ткани весьма ограничена. Эта ограниченная способность «самоисцеления» нервной ткани обусловлена прежде всего тем, что у млекопитающих деление нервных клеток — нейронов — прекращается в стадии зародыша. Это само по себе означает ограничение возможностей самоисцеления поврежденной нервной ткани. Но было бы ошибкой считать, что при повреждении центральная нервная система абсолютно беспомощна. Как обнаружилось, здоровые нервные волокна, соседствующие с поврежденными, начинают расти и занимать их место.
Главный врач глубоко затянулся сигаретой и после некоторой задумчивости продолжал:
— До сегодняшнего дня остается неясным, как здоровые нервные волокна «узнают», что необходимо заменить поврежденные, и как они находят соответствующее «освободившееся» место. На эти вопросы ищут ответы нейробиологи, исследующие механизм развития мозга, то есть того, как происходит и организуется связь между отдельными нейронами и отдельными отрезками нервной системы. Проводя исследования в этой области, мы придерживаемся метода пересадки ткани. Нам думается, что пересадка мозговой ткани в лечебных целях станет обычным делом ближайшего будущего.
Главврач замолчал, увлеченный какой-то мыслью.
Журналистка записала последние слова и взглянула на Зураба Торадзе.
Наступила минутная тишина.
Девушка поняла, что главный врач глубоко ушел в свои мысли, и не решалась открыть рот.
Вдруг Зураб Торадзе тряхнул головой, словно отгоняя навязчивую мысль, и снова поднял глаза на собеседницу:
— Вам все понятно из моих объяснений?
— Почти все! — улыбнулась та. — Только я должна еще кое о чем спросить вас.
— Раз кое о чем, значит, о последнем, не так ли? Слушаю вас. — Произнося эти слова, Торадзе насупился. Его явно раздражали и сигарета, манерно зажатая в холеных пальцах девушки, и ее закинутые одна на другую ноги.
Мрачное и угрюмое выражение настолько не соответствовало доброму лицу главного врача, как будто он натянул на себя взятую напрокат маску.
— Сколько приблизительно потребуется лет, чтобы пересадить мозг одного человека другому?
Торадзе внимательно посмотрел на журналистку. Пауза затянулась, обычно речистого врача девушка уже не интересовала, и он колебался, дать ей пространный ответ или стандартной фразой отделаться от стандартной личности, одежды и дарования корреспондентки.
— На этот счет пока ничего определенного нельзя сказать.
— Государственная тайна?
— Отнюдь.
— Что же нам мешает?
— Многое. Я выделю лишь два главных фактора. Первый: пересадка мозга — сложнейшее дело. Второй — еще более сложно и трудно решить проблему, имеем ли мы право пересаживать мозг одного человека другому.
— Почему? — Журналистка поднесла к губам красивую японскую авторучку.
Тут Торадзе посмотрел ей в глаза. И снова ее взгляд показался ему лишенным интеллекта — поверхностным и претенциозным.
«Да стоит ли с ней откровенничать?» У ученого, всегда красноречивого и пылкого собеседника, окончательно пропало желание разговаривать.
— Можно же пересаживать почки и сердце? — продолжила журналистка предыдущий вопрос.
— Дает ли нам право пересаживать почки и сердце если не бог, то хотя бы природа, человечеству пока неясно. Мозг же не почка. Учеными давно созданы искусственные сердце и почки. Но искусственный мозг создать невозможно. Сердце — деталь, точнее, мотор тела, понимаете помпа, насос. Сердца у всех одинаковы, разница возможна с точки зрения здоровья. Но мозг — это сам человек, его характер, интеллект, талант и, кто знает, возможно, и душа…
— Вы верите в бога?
Зураб Торадзе вздрогнул. Вопрос девушки удивил и как бы привел его в чувство.
— Читателей газеты интересует ответ и на этот вопрос? — Он с ироничной улыбкой посмотрел на журналистку.
— Нет, этот вопрос задан не для читателей, мне самой интересно.
— Я верю в мышление человека. Наряду с другими чудесами оно создало и самого бога.
Какое-то жужжание нарушило царившую в кабинете тишину.
Журналистка обернулась к железной двери, но тут же сообразила, что звук издает пульт управления, находящийся на столе главного врача.
Зураб Торадзе встал, подошел к письменному столу, сел в кресло и нажал одну из кнопок на пульте.
Лампы в кабинете погасли. Темно-зеленый свет, чуть брезжущий из двойных окон, едва позволял различать предметы.
«Неужели я на втором этаже?» — поежилась журналистка. Она поняла, что все это время не солнце заливало кабинет своими лучами, — от дневного света здесь отгородились двойными темными стеклами.
Послышался шорох. Правая стена как бы разделилась посредине, раздвинулась, за ней мерцал голубоватый свет. В действительности же разошлись две деревянные панели, выкрашенные под цвет стен, а голубоватый свет обернулся мерцающими телеэкранами. Журналистка насчитала их двенадцать — три ряда по четыре экрана. На каждом мелькали изображения каких-то электродиаграмм.
Зураб Торадзе напряженно вглядывался в каждую из них; в голубом свете, излучаемом экранами, лицо его казалось более рельефным и полным таинственности.
Девушке стало страшно. Сначала ей представилось, что она находится безнадежно глубоко под землей, в затемненном, душном бункере. Затем почувствовала, что кабинет главного врача совершенно не похож на бункер. Тогда она мысленно нарисовала себе подводную лодку, опустившуюся в глубину океана.
Вдруг засветился еще один экран, значительно больше остальных. На нем вместо диаграммы возник тот молодой врач в очках, который недавно появлялся в кабинете.
— Осторожно, понизилось давление! — проронил вдруг главный врач.
— Знаю, большая потеря крови, — ответил с экрана очкастый.
— Диаграмма стабилизируется, думаю, ничего страшного. Однако переливание крови необходимо.
— У нас все готово.
Рядом с молодым врачом журналистка различила на телеэкране еще двух женщин и темный силуэт больного на железной кровати, втиснутой среди сложнейшей аппаратуры.
Зураб Торадзе отдавал короткие распоряжения. Для журналистки многое оставалось неясным, хотя, откровенно говоря, она и не старалась разобраться, вникнуть в суть распоряжений главного врача. Ее больше занимали мерцающие на экранах диаграммы и движения молодого врача. Замечалась какая-то связь между его движениями и изменением диаграмм. А все вместе: затемненный, мрачный кабинет с его бетонными балками, напряженное лицо главного врача и мерцающие экраны — создавало настроение, полное таинственности и неведомого ожидания.
Вдруг экраны разом погасли, и кабинет снова озарился дневным светом. Панели медленно сошлись, заслонив телеэкраны, и стена обрела прежний вид. Напрасно журналистка старалась разглядеть хотя бы тоненькую линию, отделяющую раздвижные двери от стены, — все было подогнано с исключительной точностью.
Зураб Торадзе снова подошел к столику, только на сей раз не опустился в кресло, а нагнулся за сигаретами, протянул их девушке.
— Благодарю, не хочется! — отказалась та.
Главный врач взял сигарету, щелкнул зажигалкой и жадно закурил.
— Что еще вас интересует?
— Ничего! — Журналистка положила в сумку ручку и блокнот. — Мне просто обидно, что интервью не состоялось.
— Почему?
— Вы не позволите опубликовать самое главное и сенсационное.
— Виной тому не мой каприз. Я недавно объяснял вам, что беседа на эту тему больше связана с моральным фактором.
— Понятно! — улыбнулась, поднимаясь, девушка.
— Сожалею, что обманул ваши надежды!
Журналистка поняла, что последнюю фразу Торадзе произнес чисто механически, из вежливости. И не ошиблась. Психологически он уже завершил беседу с посетительницей и в ту же минуту переключился на свои дела. Он вспомнил о Давиде Георгадзе, лежащем с инфарктом в особой палате.
— Можно задать вам еще один вопрос?
Голос девушки сразу оторвал Торадзе от мыслей.
— Ради бога!
— Как здоровье академика Георгадзе?
— Академика Георгадзе? — встрепенулся главный врач.
Резкая смена выражения на лице Торадзе не осталась незамеченной.
— Да, Давида Георгадзе, что-нибудь серьезное?
— Как вам сказать? — подавил волнение главный врач. Голос его стал по-прежнему спокоен и тверд. — Ситуация сложная. Десять дней назад с ним случился инфаркт, что еще сказать вам? Не все зависит от нас. Если справимся с инфарктом, тело старого академика не должно подвести нас.