Первое, что он подумал, решившись посетить квартиру Давида Георгадзе, — как встретится с Аной. Он опасался, что ему станет дурно, что он не сможет сдержать волнение и выдаст себя. Старался представить, какой будет их встреча, воображая и прокручивая в мозгу тысячи вариантов. Что толку?! Реальность оказалась совершенно иной и неожиданной. Он как будто обрадовался, увидев любимую жену академика. И вместе с тем горько пожалел осиротевшую Any. Тяжелая тоска овладела им. Каково ей сейчас? Муж умер, сын бесследно пропал. Она осталась одна, одна-одинешенька. Распорядок жизни супруга, с головой погруженного в науку, отдалил от них даже самых близких людей. У Давида Георгадзе ни для кого не оставалось свободной минуты, научные исследования и институтские заботы — вот то, что отнимало львиную долю его времени.
«После смерти мужа родственники, наверное, в кои веки из вежливости заглядывают к ней.
Что ж, и семья академика ни из-за кого не расшибалась в лепешку. Стоит ли претендовать на чье-то внимание?
У Давида Георгадзе не хватало времени для общения с близкими, для гостеприимства и церемоний. Поэтому многие, вероятно, и обижены».
На душе стало еще тяжелее.
«Что со мной? — удивлялся Рамаз. — Слабости я не ощущаю, волнение улеглось. Отчего же так муторно на сердце?»
И тут до него дошло, что ему противно видеть вдову академика. Едва мысль нашла точное русло, он сразу понял, что седые волосы Аны, ее поблекшее лицо, по-старушечьи отвисший второй подбородок и венозные ноги вызывают отвращение. Ему не хотелось употреблять это слово — «отвращение», но правде не замажешь глаза. Он не мог представить, что когда-то Давид Георгадзе делил ложе с этой старухой.
— Если можно, я на минутку покину вас! — сказала вдруг Ана и, не дожидаясь согласия, удалилась в гостиную.
Рамаз сразу отогнал удручающие мысли. Подошел к стеллажу, снял с одной из полок второй том астрономической энциклопедии и раскрыл его. С книгой в руках заглянул в дверь гостиной — Ана не собиралась входить. Выхватив из кармана конверт, Рамаз бросил его в книгу и захлопнул ее. Затем как ни в чем не бывало поставил толстый том в зеленой обложке на прежнее место и отошел к противоположному шкафу.
«Мне казалось, что я сильнее разволнуюсь при виде этого кабинета», — с сожалением покачал головой Рамаз.
— Извините, что оставила вас.
— Что вы, калбатоно Ана! — Он стремительно повернулся к вдове.
— Я вам не докучаю, может быть, вы предпочитаете побыть один?
— Напротив, калбатоно Ана, напротив! Позвольте мне задать вам несколько вопросов, и сегодня этим ограничимся.
— Слушаю вас.
— Приходили ли к вам коллеги вашего супруга по институту? Какую помощь они предлагали? Может быть, уже чем-то помогли вам?
— Чем они могли мне помочь? Моего супруга похоронили за государственный счет. По правде говоря, я не хотела никакой помощи. Не хотела и не нуждаюсь. Самое главное, чтобы привели в порядок научное наследие моего супруга и позаботились об издании его трудов.
— Вы не скажете, кто именно был у вас?
— Трижды меня навещал Отар Кахишвили, новый директор института, в четвертый раз он нанес визит вместе с сотрудниками. Однажды некий молодой человек, кажется секретарь комсомольской организации, занес книги и кое-какие вещи моего супруга.
— Что же все-таки говорил Отар Кахишвили?
— Он был обеспокоен. У Давида в сейфе заперты какие-то секретные документы.
— И что же? — встрепенулся Рамаз.
— Он сказал, что не знает шифр сейфа. А мне-то откуда знать?!
«Подонок!» — вскричал в душе Рамаз. Он сразу смекнул, какие документы интересовали его заместителя.
— Когда я не смогла назвать ему шифр, он очень огорчился и предположил, что Давид, может быть, унес те документы домой. Весь кабинет обыскал.
— Нашел что-нибудь?
— Ничего. Ушел как в воду опущенный. На протяжении недели еще дважды наведывался. И все впустую. А на прощание сказал, что не миновать ему строгого выговора.
«Побирушка!» — снова во весь голос вскричал в душе Коринтели. Он насилу сдержался, чтобы не передернуться от злости.
— Он больше ничего не сказал?
— Ничего.
— Не заводил с вами разговора о последних исследованиях вашего супруга?
— Нет, не заводил. Сказал только, что скоро соберутся и наметят мероприятия по увековечению памяти моего мужа.
— После этого пришел вместе с другими?
— Да.
— Он говорил что-нибудь еще?
— Повторил все тот же вопрос, не нашла ли я что-нибудь, не попадались ли мне какие-нибудь документы или научные труды.
— Он спросил это во всеуслышание, не так ли?
— Да, — смутилась хозяйка, — вы полагаете, что он не должен был спрашивать?
— Нет, калбатоно Ана, мне кажется естественным, что он именно во всеуслышание спросил вас, — попытался улыбнуться Рамаз. — Что вы ему ответили?
— Что я могла ответить? Сказала, что не попадались.
— О сыне ничего не слышно? — Рамаз неожиданно переменил тему разговора.
— О сыне? — Ана вздохнула и вытерла набежавшие на глаза слезы. — Ничего!
— Кто-то говорил, будто бы он в парике приходил на похороны отца и прятался в толпе.
— Кто говорил? — сразу встрепенулась Ана.
— Не знаю. Я не знаком с этим человеком, встретил его на похоронах вашего супруга. Уже и не помню, как он выглядел. Случайно услышал краем уха, он говорил кому-то, что, кажется, сын академика пришел на похороны и прячется где-то в толпе.
— Не думаю. Он бы не уехал, не позвонив мне или не прислав кого-то из приятелей, чтобы успокоить меня.
— О нем совершенно ничего не слышно?
Ана снова горько вздохнула и громко разрыдалась.
— Извините, ради бога извините меня, калбатоно Ана, что я невольно задел вас за больное.
— Для чего мне жить, ума не приложу. Человек, оказывается, как собака, не так-то легко ему умереть, я все же надеюсь, что он где-то скрывается и когда-нибудь объявится, — она судорожно вздохнула. — Только бы знать, что он жив, а там пусть совсем не показывается, если хочет.
— А милиция? Неужели и она молчит? Не навещали вас с расспросами, не приносили каких-нибудь известий?
— Как же, много раз расспрашивали. Я писала им, с кем он дружил, какой у него характер. Одним словом, что знала, то и написала.
— К какому же заключению они пришли?
— Они уже не сомневаются, что того несчастного задавил мой сын, а сам с перепугу бросил машину и скрылся.
Вдова академика, уже не сдерживая слез, достала из кармана носовой платок и вытирала их.
— А почему вас интересует мой сын? — неожиданно опомнилась она и подозрительно пригляделась к гостю. — Вы, случайно, не знакомы с ним?
— Извините, калбатоно Ана, я без всякой задней мысли спросил о вашем сыне, зная, что академик именно из-за него получил инфаркт. Прошу прощения, что невольно разбередил вашу рану!
Рамаз встал, но, поняв, что уходить сейчас нельзя, это вызовет у женщины еще большие подозрения, снова подошел к книжным полкам.
— Насколько мне известно, академик Георгадзе, устав от научных трудов, отводил душу игрой на пианино.
— Да. А вы откуда это знаете? Мой супруг замечательно играл. Ничего необычного здесь нет. Давид из семьи музыкантов. Родители его питали надежду, что сын пойдет по их стопам.
— Я знаю еще, что в такие минуты академик любил выпить чашечку черного кофе без сахара.
— Интересно!
«Интересно! — снова передернуло Рамаза. — Она, видимо, недавно подхватила это словечко».
— Сейчас я ухожу, калбатоно Ана.
Вдова поднялась.
— Мне предстоит многое обдумать. Очень хочется, чтобы статья вышла как можно интереснее. Мне уже ясны та среда и атмосфера, в которых приходилось трудиться академику Георгадзе. Я оставлю за собой право еще раз побеспокоить вас, если у меня возникнут какие-то вопросы.
— Когда потребуется, тогда и заходите.
Ана проводила гостя до двери.
— Воспользуйтесь лифтом.
— Предпочитаю на своих двоих, калбатоно Ана. Весьма признателен вам за позволение прийти и за вашу чуткость. Всего вам доброго!
Рамаз сбежал по лестнице. Ему хотелось как можно быстрее оказаться подальше от этого здания, которое он успел возненавидеть за какие-то двадцать минут.
Выйдя на улицу, он вздохнул полной грудью, настроение сразу поднялось, и он поспешил к машине. Издали увидел свои красные «Жигули», как верный друг поджидавшие его на улице. Через две минуты он был рядом с машиной. Любовно оглядев ее, открыл дверцу.
Его подгоняло одно желание — как можно скорее оказаться на другой улице. Было неприятно ехать по этой, где каждое дерево, каждый дом напоминали ему о прошлом, уже тяготившем его.
Ага, вот он и избавился от этой улицы, от этого квартала. Беспричинная радость окрыляла его. Им овладело такое чувство, будто он разом вырвался из прошлого, погруженного глубоко-глубоко во мглу воспоминаний, и попал в совершенно новый мир.
Неожиданно он заметил в зеркальце серую «Волгу».
Машина показалась знакомой.
Он сейчас же вспомнил, что, когда вышел из дома Георгадзе, она маячила неподалеку, метрах в тридцати от подъезда.
«Меня, кажется, преследуют!» — невольно отметил он.
Серая «Волга» следовала за ним метрах в двадцати — двадцати пяти.
Рамаз сбавил скорость. Серая машина сохранила дистанцию.
Сомневаться не приходилось.
«Кто это может быть?!» — подумал Рамаз, резко тормозя перед книжным магазином.
«Волга», не останавливаясь, прошла рядом.
На мгновение Рамаз увидел сидящего за рулем молодого человека с седыми висками и болезненным лицом.
Кроме него, в машине никого не было.
«Почему он преследовал меня?» — пожал плечами Рамаз, снова запуская мотор.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Научно-исследовательский институт астрофизики.
Кабинет академика Давида Георгадзе.
В огромном помпезном кабинете с колоннами все было сохранено в неприкосновенности. На стенах по-прежнему висели портреты Эйнштейна, Ньютона, Бора и Эйлера; старинный письменный стол на каких-то слоновьих ногах, старинные мягкие стулья, кожаный диван в углу, новый, но сделанный под старину длинный стол, примыкающий торцом к письменному, по-старому располагались в кабинете директора института.