Было только одно, но весьма значительное изменение. В директорском вращающемся, массивном, обтянутом черной кожей кресле вместо академика Давида Георгадзе восседал профессор Отар Кахишвили.
Отодвинув кресло от стола и барски откинувшись на мягкую спинку, новый директор закинул ногу на ногу. Держа в руках очки, он несколько растерянно смотрел на молодого человека, остановившегося в дверях.
Этим молодым человеком, на лице которого играла наглая улыбка, был Рамаз Коринтели.
Внимание Отара Кахишвили сразу привлек его очень дорогой белый костюм.
«Интересно, какое дело привело его ко мне?» — подумал он.
В течение двух дней директор ждал встречи с незнакомым юношей, но, увидев его в кабинете, все-таки смешался и ощутил волнение. Он сам не понимал, что это на него накатило.
Не интуиция ли сигнализировала ему о каком-то значительном скором событии?
Не дожидаясь приглашения, Рамаз быстро подошел к столу, выдвинул мягкий стул, удобно расположился в нем и только после этого сказал:
— Здравствуйте!
Директор в знак приветствия склонил голову.
Рамазу Коринтели, три дня назад впервые наведавшемуся к новому директору, снова попалась на глаза полная грудь личной секретарши директора Марины Двали. На молодой женщине было все то же черное платье с глубоким вырезом. Марина прекрасно понимала, что в вырезе черного платья матовая белизна ее груди выглядит особенно заманчиво.
Разведенная, добропорядочная молодая женщина находила своеобразное удовольствие в страстных взглядах мужчин. Некоторые приходили в приемную безо всякого дела, чтобы только лишний раз окинуть жадным взглядом ее грудь. Страсть, излучаемая их вспыхнувшими глазами, будто жаркая мужская рука, нежно ласкала ее.
— Директор пришел? — довольно развязно спросил ее юноша.
Его бесцеремонность удивила Марину. Она привыкла: кто бы из мужчин, рассерженных или поглощенных делом, ни вошел сюда, у каждого при взгляде на ее грудь в уголках губ непременно возникала улыбка.
— Сегодня приема нет!
— Я об этом не спрашиваю. Я спросил, пришел ли директор?
— Директор пришел, но никого не принимает, заперт.
— Вы его заперли?
— Я не расположена шутить!
Рамаз понял, что Марина взбешена не его наглостью, а невниманием.
— А я вас давно знаю.
— Не думаю!
— Я, к примеру, знаю, какая картинка висит над вашей кроватью.
— Картинка?! — Марина была поражена.
— Да, картинка, «Балерины» Дега. У вас есть еще торшер в желтый горошек.
— Откуда вы это знаете? — От волнения пышная грудь Марины сделала попытку вырваться из разреза дорогого черного платья.
— Я знаю все. Впустите к директору?
Марина встала из-за стола, многозначительно посмотрела на парня, ошеломленно кивнула и вошла в кабинет директора.
Рамаз поправил галстук.
Секретарша скоро вернулась.
— Пройдите! — разрешила она, в полнейшем недоумении садясь за свой стол.
Вступив в кабинет, Рамаз ощутил волнение, лицо его вспыхнуло, в сердце вцепился огромный клещ, алчно высасывая кровь.
Отар Кахишвили терпеливо смотрел на юношу.
Рамаз как будто запамятовал, зачем пришел к директору. Жадным взглядом окинул кабинет и остановил его на сейфе. Там, в старинном немецком сейфе, стоящем в дубовой нише, лежало его исследование «Пятый тип радиоактивного излучения».
Мысли захватили его с такой силой, что он забыл о директоре.
— Что вам угодно, молодой человек! — послышался вдруг голос Отара Кахишвили.
В конце предложения новый директор научно-исследовательского института от восклицательной интонации перешел к вопросительной, выразив свое раздражение, вызванное беспардонностью посетителя.
Рамаз очнулся и сразу перенес взгляд на директора. Он взял себя в руки, успокоился, хотя возбужденные глаза все еще блестели.
«Кто сидит в кресле академика?» — ни с того ни с сего разозлился он.
— Молодой человек, что вам угодно? Я не располагаю временем!
— Я пришел по очень важному делу, батоно Отар! — Слово «батоно» Рамаз иронически подчеркнул. — Если сегодня вам недосуг, я приду завтра, в крайнем случае послезавтра. Но, когда вы меня примете, уделите мне полчаса.
Отар Кахишвили ничего не ответил. Он не знал, что сказать. «Наверняка очередной псих, изобретший вечный двигатель», — подумал он, решив сейчас же избавиться от незнакомца.
— В чем же заключается ваше дело, если его нельзя уложить в две минуты?
— Когда вы меня примете, я все вам объясню.
— Вы, по-видимому, не совсем поняли меня. — Директор заговорил тоном ниже, настолько подавляли его глаза Коринтели: — Меня интересует тема предстоящей беседы. Может быть, мне стоит подготовиться заранее?
— Я полагаю, что ученому вашего ранга не нужно заранее готовиться к беседе с молодым человеком.
— Хм! — недовольно повел головой Отар Кахишвили, посмотрел на календарь и после недолгого раздумья сказал: — Жду вас послезавтра в шесть вечера.
— Премного благодарен! — Рамаз резко повернулся и ушел.
Директор пожал плечами. Когда за юношей закрылась дверь, он медленно поднялся и подошел к окну.
На улице стояли красные «Жигули», о которые опиралась красивая девушка с белокурыми распущенными волосами. Отару Кахишвили было трудно разобрать отсюда ее национальность.
«Видимо, русская, а может быть, из Прибалтики, хотя не исключено, что и грузинка, — думал он, — разве мало среди наших светлых и голубоглазых?»
Директор пришел к двум выводам: несмотря на брюки, нетрудно заметить, что у девушки очень красивые ноги, и она дожидается того молодого человека, который только что покинул кабинет. Он не ошибся. Скоро показался и его недавний посетитель. Девушка оторвалась от автомобиля — Отару Кахишвили бросились в глаза ее стройные, обтянутые узкими брюками ноги, — обошла машину, открыла переднюю дверцу и села на место водителя. Не успел молодой человек захлопнуть за собой дверцу, как «Жигули» стремительно сорвались с места.
Кахишвили проводил взглядом сверкающую красную машину. Молодой человек явно заинтересовал его. «Следовало бы сегодня выслушать его, кто знает, что он собирался сказать мне». Хотя он сейчас же понял, что интерес к молодому человеку появился после того, как он увидел белокурую красотку. Директор грустно вздохнул и поспешил к креслу. На ходу покосился на сейф — огромный старинный сейф, где, по его убеждению, находились труды академика Давида Георгадзе. И сразу забылись и странный посетитель, и белокурая длинноногая девица, и профсоюзное собрание, где ему предстояло выступать с речью, и объяснительная записка на имя президента Академии, в которой ставили вопрос об ассигновании средств на ремонт института и о строительстве нового корпуса. Отар Кахишвили понимал, что к просьбе новоиспеченного директора в начале его деятельности отнесутся более благосклонно.
Вот о скольких заботах заставил забыть старинный немецкий сейф, стоящий в нише, облицованной дубовыми панелями. У директора было такое ощущение, будто он сам уподобился громоздкому сейфу.
Новый директор был сметлив и реалистически воспринимал происходящее. Он отдавал себе отчет, что здесь, в институте, много ученых его ранга, а может быть, и повыше. Он помнил о двух достойных исследователях-грузинах, подвизавшихся в Москве и Новосибирске. Кахишвили понимал, что, вырази они согласие возглавить институт, никто бы не встал им поперек пути. Правда, он захватил бразды правления институтом, но авторитет…
Отар Кахишвили судил здраво. Он прекрасно разбирался в людях и понимал, что директорство в исследовательском институте не дает никакого ощутимого преимущества перед другими, если в науке он не будет стоять хотя бы на одном уровне с сослуживцами. А если к этому уровню добавится директорская должность, тогда и его научные исследования станут котироваться намного выше. Намного выше, чем они того стоят. Профессор Кахишвили прекрасно понимал это.
И вот рядом, в немецком темно-коричневом сейфе, покоится исследование, способное на десять голов возвысить профессора над коллегами и заставить заговорить о нем весь мир.
Отар Кахишвили не забывал, что и сотрудники института приблизительно знают, что может находиться в директорском сейфе. Поэтому он не спешил создавать комиссию по изучению научного наследия академика Георгадзе.
Академик умер и унес в могилу тайну шифра, позволявшего проникнуть в сейф. Кахишвили был не в состоянии угадать ту единственную комбинацию из миллиона или миллиарда сочетаний пяти цифр, которая позволила бы нелегально ознакомиться с содержимым сейфа. Если же пригласить мастера из Москвы, все пропало — на открытие сейфа соберется целая комиссия.
Кахишвили раз побывал у вдовы академика. Уже в первый свой визит он не смог преодолеть соблазн и завел разговор о шифре, ссылаясь на то, что у покойного супруга Аны и их весьма почитаемого директора остались запертыми в сейфе кое-какие секретные документы. Если эти документы срочно но передать в надлежащие органы, над дирекцией разразится гроза. А посему не сможет ли уважаемая Ана напрячь память и вспомнить, нет ли где-нибудь этого шифра.
Напасть на след не удалось. Зато он убедился, что вдова академика ничего не знает о шифре.
И здесь Кахишвили осенило:
«Может быть, он и не думал запирать свои труды в сейф?
Может быть, они здесь, в квартире, в папке, в каком-нибудь ящике?»
Холодный пот прошиб новоиспеченного директора. Он вытащил из кармана платок, вытер свою лысеющую голову, затем снял очки, подышал на них и тщательно протер. Во время этой процедуры он лихорадочно соображал, как подавить волнение и приступить к разговору.
— Калбатоно Анна! — выдавил он наконец из себя, напирая на двойное «н», снова извлек платок и на сей раз промокнул щеки.
Печальная женщина грустными глазами смотрела на нового директора института.
— Калбатоно Анна! — невнятно повторил он. — Мне очень трудно вам это говорить, но другого выхода нет. Может быть, уважаемый Давид принес домой те секретные документы? Естественно, вам трудно даже прикасаться к вещам мужа, тем более вспоминать что-то, связанное с ними. Вы должны простить меня, калбатоно Анна, простить. Я полагаюсь на ваше снисхождение. Ничего не поделаешь, служба есть служба, а секретные документы — секретные документы. Мы и так очень опоздали сдать их по назначению. В эти трудные минуты мне хочется прийти вам на помощь, и, если вы позволите, я сам осмотрю ящики письменного стола и книжные полки, тем более что я знаю, какую документацию искать.