Директор понял, что его не так-то легко выставить, и покорился судьбе.
— Раз уж вы выказываете желание, я с удовольствием расскажу вам кое-что. Хотите сигарету?
— Я лучше свой «Космос» покурю! — Директор выдвинул ящик стола и достал сигареты. — Вы справедливо изволили заметить, что я предпочитаю «Космос» всем сигаретам. Откровенно говоря, я уже поверил в ваше ясновидение и горю желанием узнать, добыта ли столь ценная информация с помощью этого дара?
— Воздержитесь от иронии, господин профессор. Отправляясь к вам, я максимально напряг сознание и заглянул в самые темные уголки вашей души.
— И что же? Увидели что-нибудь интересное?
— Еще раз предупреждаю, выслушайте меня внимательно, я не хочу, чтобы ваша поспешная ирония обернулась для вас вечным сожалением.
— Как вы смеете! — Кахишвили хватил кулаком по столу и в ярости вскочил на ноги.
Рамаз и бровью не повел. Выпустил из ноздрей дым и посмотрел прямо в глаза директору.
— Мною движет одно доброе желание, профессор, и ничего больше. Поэтому мне не хочется, чтобы через какие-то несколько минут вы пожалели о своей иронии и опрометчивости.
— Может, мы все же закончим на этом? — Отар Кахишвили вторично понял, что злость ни к чему не приведет. Раздражение могло вылиться в скандал. А скандал в начале карьеры обрадует многих, да еще как!..
— Я смогу закруглиться в две минуты! — спокойно начал Рамаз, когда директор обреченно опустился в кресло. — Только я должен предостеречь вас, что потом вы сами захотите продолжать разговор. А я не могу обещать, что пойду навстречу вашему желанию.
— Приступайте, и закончим! — с бессильной злостью буркнул Кахишвили.
— Начиная с того самого дня, как преставился академик Георгадзе, а особенно с того момента, как вы вступили во владение директорским кабинетом, вашу душу и сознание терзает только одно желание, одно адское желание. Желание, которое ночами лишает вас сна, а днями — покоя. — Рамаз затянулся и выпустил дым в лицо директору.
Слова молодого человека так ошеломили Кахишвили, что он не замечал клубящийся дым.
— Да, вас терзает адское желание узнать шифр сейфа.
Невидимый художник одним взмахом кисти окрасил багровое злое лицо Отара Кахишвили в серый цвет. Сейчас в его глазах застыли ужас, смятение и любопытство.
— Там, — не оглядываясь, Рамаз указал большим пальцем через плечо на сейф, — на второй полке в серой папке лежит отпечатанный в двух экземплярах тот самый труд, который так смущает ваше сознание.
Рамаз Коринтели замолчал. Внимательно посмотрел на директора. Ему хотелось узнать, какое впечатление произвели его слова.
Отар Кахишвили растерянно таращился на него.
— Да, — еще спокойнее и насмешливее продолжал Рамаз, — теоретически с блеском решенный и сформулированный труд, с еще большим блеском подтвержденный экспериментом. Вполне возможно, что вам известно название исследования — «Пятый тип радиоактивности». Да, академик Георгадзе открыл пятый тип радиоактивности. Предсмертный труд ученого — это первоклассное исследование мирового масштаба, непременно заслуживающее как минимум Государственную премию. И у вас, у Отара Кахишвили, — голос Рамаза поднялся на октаву выше, — нет возможности прибрать к рукам исследование академика, находящегося под боком, в сейфе, в каких-то пяти шагах от вас!
После некоторой паузы Рамаз снова на октаву понизил голос:
— Я вижу, как, оставшись один, вы подбираетесь к сейфу, как злобным взглядом буравите его пять никелированных кружков. Среди миллиона комбинаций, которые можно составить с помощью этих кружков, есть какая-то одна, которая без забот принесет вам научную славу. Вот что мучает вас и будоражит вашу душу.
Тишина, недолгая, но напряженная тишина установилась в кабинете директора астрофизического института.
— И это ваше ясновидение? Это же поклеп, шантаж! — с беспомощностью застигнутого на месте преступления попытался отпереться Кахишвили.
— Нет, многоуважаемый Отар, — слово «многоуважаемый» было щедро сдобрено иронией, — вы прекрасно понимаете, что у меня и в мыслях не было шантажировать и наговаривать на вас! Будь мои слова поклепом, вы бы не усидели, а в ярости вытурили бы меня за дверь. А у вас даже голос сел, пропал и теперь долетает до меня из такой глуши, словно вы разговариваете со мной, забившись в глубокую нору. В ваших глазах и лице поселился страх. Это обнадеживающий признак. Значит, по природе своей вы порядочный человек. Да, то, что я сказал вам, не поклеп. Это факт! В одном я безоговорочно согласен с вами. Я мог логическим путем прийти к своему заключению, безо всякого ясновидения, а наблюдая человеческие слабости. Тем более что проблема, над решением которой работал академик Георгадзе, не являлась тайной. Сейчас, с вашего позволения, если вы не утратили желания выслушать меня, попытаюсь убедить вас, что я не маньяк, не психопат и не шантажист. Мне хочется убедить вас, что ваш покорный слуга действительно ясновидящий. Позвольте мне сейчас же провести один сеанс и на ваших глазах, сию же минуту восстановить один день вашей жизни, один эпизод. Выбор оставляю за вами. Хотите, это будет прошлогодний день, хотите — позапрошлогодний.
Рамаз снова задымил сигаретой.
Кахишвили молчал. Он не знал, что сказать и как поступить.
— Я жду вас! — улыбнулся Рамаз.
— Предоставляю выбор вам, — покорно откликнулся директор.
— Хорошо, будь по-вашему! Давайте возьмем какой-то день двухлетней давности.
Рамаз уткнулся головой в руки. В молчании, воцарившемся в кабинете, слышался только таинственный голос тишины.
Молодой человек резко поднял голову и впился глазами в Отара Кахишвили. Странно просветлевшие горящие глаза Коринтели наводили дрожь на директора, гипнотизировали его, приковывали к месту, отнимали желание протестовать…
— Я вижу… Да, я в жу…
Кахишвили затрясло от кликушеского голоса Рамаза.
Тот. высоко вскинув голову, уставился в пространство.
— Да. да, Москва… Люкс гостиницы «Будапешт». Осень. Прекрасный, теплый и солнечный октябрьский день. В номере двое — вы и академик Георгадзе… Вы, — Рамаз протянул правую руку в угол, — сидите в кресле. На вас темно-синий финский костюм… Под ним я вижу серый пуловер… Давид Георгадзе поправляет галстук перед зеркалом…
Рамаз поднялся на ноги. Глаза его по-прежнему смотрели куда-то в горнее пространство. Отступив на два шага, он замер.
Пораженный Отар Кахишвили не отрывал взгляда от напряженного, наэлектризованного лица молодого человека.
— На нем… На нем, — снова заговорил Рамаз, — серые брюки. Такой же жилет… На манжетах белой рубашки сверкают подаренные вами запонки с александритами. Если не ошибаюсь, вы купили их за границей, точнее, в Стамбуле.
Отар Кахишвили плавал в поту. В поту страха. Вытаращив глаза, смотрел он на Коринтели, стараясь не пропустить не только ни одного слова, но и ни одной его гримасы.
— Вижу накрытый стол. Точнее, остатки вчерашнего застолья… Стол, по-видимому, накрывали на четыре персоны. На нем — начатая бутылка коньяку, водка, пустая бутылка из-под боржома. Полная бутылка боржома стоит в холодильнике… Вы довольны, у вас лицо счастливого человека. Одна из приглашенных вчера, очевидно, была дамой… Так и есть, высокая, очень худая, но привлекательная дама… Сорока нет… Лариса Владимировна… Я не ошибаюсь! — Горящие глаза Коринтели встретились с переполненными страхом и удивлением директорскими глазами. — На пальце у Ларисы Владимировны, — не дождался ответа Рамаз, — японское колечко с жемчужиной, преподнесенное вами накануне.
— Хватит! — закричал вдруг Кахишвили, вскакивая.
— Не мешайте мне! — таинственно прошептал Коринтели, махая левой рукой, чтобы директор сел, и снова уставился в потолок.
Отар Кахишвили покорно подчинился, сел в кресло и сейчас же заметил, что глаза молодого человека, возведенные к потолку, закрыты, лоб орошен крупными каплями пота, а лицо бледно.
— Да, вы довольны, потому что Лариса Владимировна очень понравилась и академику. Вот, вижу… Георгадзе кое-как справился с галстуком… Провел ладонью по свежевыбритым щекам, подошел к гардеробу, снял с вешалки пиджак… «Налейте», — говорит он, не глядя на вас… Вы тотчас встаете и беретесь за бутылку с коньяком. «Да не коньяк, боржому», — останавливает вас академик. Вы снова ставите бутылку на стол и направляетесь к холодильнику. Отчетливо вижу, как вы поскальзываетесь и спиной падаете на пол… Краснея, поднимаетесь с пола. «Пустяки», — успокаиваете вы академика; вот слышу шутливый голос Георгадзе — слегка жестковатый от старости баритон: «В самом деле пустяки, не волнуйтесь, бывает и хуже. Скажите спасибо, что не растянулись вчера на глазах у Ларисы Владимировны». Я не путаю? Академик произнес эту фразу?
— Да-a, произнес! — промямлил Кахишвили.
— Я устал! — сказал вдруг Рамаз и опустился на стул. Вытер платком влажный от пота лоб, и лицо его как-то сразу стало спокойным. Выключился ток высокого напряжения, и валы, вращавшиеся за его лбом постепенно сбавляли обороты.
— Кто вы и что вам нужно? — жалобно спросил директор исследовательского института.
— Кто я, вам уже известно, сейчас скажу, что мне нужно! — Рамаз закурил.
Перед Отаром Кахишвили снова сидел заурядный молодой человек, беспечный и нагловатый. Таинственное, экзальтированное выражение его лица, минуту назад тяжко подавлявшее директора, сошло на нет, как клок распушенного ветром тумана. Сейчас он больше походил на бездельника, любителя побалагурить в кругу дружков, чем на человека, отмеченного сверхъестественным даром.
— Вы берете меня лаборантом. На большее я пока не претендую. Я, правда, третьекурсник, но в январе сдам экзамен за три оставшиеся курса и защищу диплом. Точнее, кандидатскую диссертацию. О ее уровне не беспокойтесь! Вполне возможно, что за мои исследования мне и докторскую присудят. Я категорически требую, чтобы именно вы уладили все технические вопросы. В ответ я постараюсь сторицею воздать профессору, порадевшему молодому человеку. Вы станете соавтором моих будущих трудов. Соавторство же моих открытий, дорогой профессор, молниеносно принесет вам мировую славу и упрочит тот авторитет, которым вы как директор среди коллег не пользуетесь.